Способность очаровываться была едва ли не главной чертой натуры Репина. Горячий и экспансивный, он влюблялся в людей, восхищался ими, превозносил их до небес и при этом твердил о себе, что чёрств, эгоистичен и не способен на дружбу. Артхив разбирался, что связывало Репина с героями его портретов.
«Грубый вандал красоты» Владимир Стасов
«Он благородный, чудесный, добрый, милый малый, но мямля и разгильдяй; поминутно у него то да, то нет; то надо, то не надо. То „ах, зачем мы того не делали?“, то „ах, это не надо“. Нерешительность, аханья и сожаления — каждую минуту». Кто это и о ком? Это Владимир Стасов описывает в письме поведение Репина, своего ближайшего друга, во время их совместного вояжа по Европе.
1883, 74×60 см
1905, 101.5×75.5 см
1873, 31×28.5 см
1873, 80×65 см
Громкоголосый и темпераментный Стасов был, вероятно, самым известным музыкальным и художественным критиком последней трети ХIX века. Публицистический пыл его был подобен Везувию. Высшей ценностью в искусстве Стасов считал реализм
. Крепко доставалось и тем, кто держался академической манеры, и тем, кто тяготел к модернизму. Реалиста Репина Стасов считал первым художником эпохи. Репин, в свою очередь, признавал первенство Стасова в его профессии: «Какой он гигант в сравнении со всеми кропателями статеек о выставках».
Эта бурная дружба длилась несколько десятилетий. Репин был завсегдатаем в доме Стасова. Они состояли в постоянной переписке, вместе путешествовали и при этом умудрялись постоянно ожесточенно спорить. Один раз они громко разругались прямо в голландском музее перед картиной Рембрандта. Стасов не стеснялся бранить в печати Репина за картины, казавшиеся ему неудачными («Садко», «Парижское кафе«).
Эта бурная дружба длилась несколько десятилетий. Репин был завсегдатаем в доме Стасова. Они состояли в постоянной переписке, вместе путешествовали и при этом умудрялись постоянно ожесточенно спорить. Один раз они громко разругались прямо в голландском музее перед картиной Рембрандта. Стасов не стеснялся бранить в печати Репина за картины, казавшиеся ему неудачными («Садко», «Парижское кафе«).
Репин изображал многократно не только самого Стасова, но и членов его семьи — сестру Надежду Васильевну, крупнейшую русскую феминистку (тогда это назвалось «деятельницу по женскому вопросу»), боровшуюся, в частности, за высшее образование для женщин и стоявшую у истоков Бестужевских курсов, и жену брата Стасова, Поликсену Степановну, оставившую о женском движении ценные воспоминания.
Дважды Репин и Стасов разрывали отношения, как казалось им обоим, насовсем. В первый раз инициатором разрыва был Репин: будучи пенсионером, он писал Стасову из Италии многословные письма, где на все лады бранил «старый, отживший» Рим и «дрянь» в его галереях, а Стасов возьми и опубликуй все эти филиппики, не предназначенные для посторонних глаз, в журнале. Это серьёзно ударило по реноме молодого художника.«Я — глава семейства, а меня дуроломом на всю Россию ославили», — огорчался Репин.
Впрочем, этот, говоря языком нынешних медиа, «слив» Репин Стасову простил. Инициатором второго громкого разрыва стал уже Стасов. Всю свою блистательную критическую карьеру он громил Академию художеств за косность, омертвелость и инертность (за что и получил прозвища «атеист Аполлона» и «грубый вандал красоты») — и вдруг Репин, его единомышленник, соглашается в Академии преподавать! Стасов решил, что Репин умер — и для него, и для искусства. Несколько лет бывшие близкие друзья не разговаривали. Дружба возобновилась лишь в 1899-м году, когда Репин резко выступил против модернизма и объединения «Мир искусства». Стасов с ликованием заявил в печати, что Репин «воскрес».
Впрочем, этот, говоря языком нынешних медиа, «слив» Репин Стасову простил. Инициатором второго громкого разрыва стал уже Стасов. Всю свою блистательную критическую карьеру он громил Академию художеств за косность, омертвелость и инертность (за что и получил прозвища «атеист Аполлона» и «грубый вандал красоты») — и вдруг Репин, его единомышленник, соглашается в Академии преподавать! Стасов решил, что Репин умер — и для него, и для искусства. Несколько лет бывшие близкие друзья не разговаривали. Дружба возобновилась лишь в 1899-м году, когда Репин резко выступил против модернизма и объединения «Мир искусства». Стасов с ликованием заявил в печати, что Репин «воскрес».
"Милая, прелестная, дорогая..."
В 1888 году художник Василий Матэ привёл в мастерскую Репина красавицу — высокую, с изящной фигурой и точёным лицом. Елизавета Званцева не собиралась становиться натурщицей — она была подающей надежды художницей, посещала Московское училище живописи, ваяния и зодчества и мечтала учиться у Репина. На момент встречи ей было 24 года.
Портрет Е. Н. Званцевой
1889, 89×69 см
Заниматься с учениками Репин очень любил: «По воскресеньям утром у меня собираются человек шесть молодёжи — акварелью. Антон, да еще Врубель — вот тоже таланты. Сколько любви и чувства изящного! Чистяков хорошие семена посеял, да и молодёжь эта золотая!!! Я у них учусь…» Но со Званцевой вышло не так. Полноценной учебы не получилось. Очень скоро молодая женщина, так жаждавшая попасть в репинские ученицы, стала искать предлоги, чтобы от занятий уклониться. Она была если не напугана, то крайне смущена…
«Скоро три часа, дорогая Елизавета Николаевна. Вы не приедете… Если бы Вы знали, сколько страданий я перенес в эту неделю!.. Итак, Вы больше не приедете?! Я не услышу более мягких, но сильных шагов по лестнице… Я более не увижу Вас?! Прощайте, милая, прелестная, дорогая… Если бы Вы знали, как глубоко уважаю я Вас и как безумно люблю! Я желаю Вам счастья, больше, чем себе, — моя жизнь уже прожита, Ваша начинается…»
«Скоро три часа, дорогая Елизавета Николаевна. Вы не приедете… Если бы Вы знали, сколько страданий я перенес в эту неделю!.. Итак, Вы больше не приедете?! Я не услышу более мягких, но сильных шагов по лестнице… Я более не увижу Вас?! Прощайте, милая, прелестная, дорогая… Если бы Вы знали, как глубоко уважаю я Вас и как безумно люблю! Я желаю Вам счастья, больше, чем себе, — моя жизнь уже прожита, Ваша начинается…»
44-летний Репин, не так давно окончательно разъехавшийся с женой, влюбился в свою новою ученицу и сам испугался масштабов и силы собственной страсти.
«Как я Вас люблю! Боже мой, я никогда не воображал, что чувство моё к Вам вырастет до такой страсти. Я начинаю бояться за себя… Право, еще никогда в моей жизни, никогда никого я не любил так непозволительно, с таким самозабвением… Даже искусство отошло куда-то и Вы, Вы — всякую секунду у меня на уме и в сердце. Везде Ваш образ. Ваш чудный, восхитительный облик, Ваша дивная фигура с божественно-тонкими, грациозными линиями и изящнейшими движениями!!! Как я прежде не видел всего этого? Удивляюсь, не понимаю! Как не мог видеть раньше Ваших душевных особенностей, Вашей нравственной красоты. Ваша душа так неподражаема, так изящна, в ней столько простоты, и правды, и глубины ума… Теперь я думаю — никогда, никогда не вырву я из своего сердца этого болезненно-сладкого чувства Вас, божественно-прекрасной. Ваш раб».
Званцева предложила «дружбу или разлуку». Репин ответил — уж лучше разлука! Репинская страстная и безответная любовь утихла лишь через несколько лет. Большой художницей Елизавета Николаевна не стала: оставив Академию художеств, она еще пробовала работать в Париже, в мастерских французских художников, а вернувшись в Росссию, занялась административно-педагогической деятельностью: в 1899 открыла в Москве художественную школу, где преподавали, среди прочих, Коровин и Серов, а семь лет спустя — уже в Петербурге возглавила «Школу Бакста и Добужинского».
Дон Грегорио и его "зверское выражение"
Увидев репинский портрет художника Мясоедова на XII Передвижной выставке, Павел Третьяков раскритиковал его: «колорит страшно жёлтый; одно место шеи деревянно; вместо цепочки какие-то ленточки жёлтые…» Автор легко согласился: да уж, с колоритом и вправду беда, портрет «рыжеват весь», а всё потому, что писал при искусственном вечернем освещении, надо будет переписать днём. Но довести портрет до совершенства так и не удалось: Мясоедова трудно было уговорить сидеть на месте, позировал он неохотно, бранился и ворчал. Так и осталась в картине какая-то «желтоватость», какая-то псевдо-караваджиевская светотень. Впрочем, многие высоко отзывались об этом портрете — говорили, что темперамент Мясоедова он замечательно передаёт.
Портрет художника Г. Г. Мясоедова
1886, 89×69 см
Мастер жанровых картин Мясоедов был знаменит двумя вещами: тем, что придумал учредить Товарищество передвижных художественных выставок, и удивительной прямотой — проще говоря, невыносимым характером. В молодости его едкость сходила за остроумие и фрондёрство — он, например, президента Академии художеств, великого князя Владимира не стеснялся называть жандармом. С возрастом Мясоедов становился всё более нетерпимым и консервативным. Терпеть не мог импрессионистов. О Левитане и пейзажистах его круга говорил, дескать, и охота же некоторым «писать всякую пакость в природе: тающий снег… да тут без калош не пройти, а они любуются слякотью».
К Репину Мясоедов тоже не испытывал никакого пиетета. В 1890-е годы ссорясь из-за своих эстетических расхождений в Совете Товарищества передвижников, они нередко переходили на крик: Репин обзывал Мясоедова и художника Позена бюрократами, те в ответ ругали его — «либерашкой». Впрочем, это не мешало им после заседания обняться и оставаться товарищами.
К Репину Мясоедов тоже не испытывал никакого пиетета. В 1890-е годы ссорясь из-за своих эстетических расхождений в Совете Товарищества передвижников, они нередко переходили на крик: Репин обзывал Мясоедова и художника Позена бюрократами, те в ответ ругали его — «либерашкой». Впрочем, это не мешало им после заседания обняться и оставаться товарищами.
Иван Грозный и его сын Иван 16 ноября 1581 года
1885, 199.5×254 см
Мясоедов оставил воспоминания о том, как Репин уговорил его позировать для Ивана Грозного:
«Он долго не мог найти подходящее лицо, как оно рисовалось его творческому воображению. Он говорил мне, что хотел бы использовать в качестве натуры для царя внешний облик композитора П.Н. Бларамберга, но убедился в том, что он для этой цели не подходит. Слишком, видите ли, у него мягкое выражение лица для Грозного… И вот однажды, когда мы мирно беседовали с Репиным на разные темы, и, между прочим, о его новой картине, он вдруг говорит мне „Дон Грегорио — так многие называли меня с легкой руки Николая Николаевича Ге, — а не согласитесь ли вы немного попозировать мне для Ивана Грозного? Я сделал бы с вашего лица несколько этюдов, по которым уже мог бы писать и самого царя“. „Да ну, уж и нашли натуру“, — огрызнулся я. „Нет, кроме шуток“. И он объяснил мне, что по его наблюдениям мое лицо как нельзя больше подходит для этой цели и по его общему складу и, в особенности, тем, что я способен придать и всему лицу и глазам то выражение — зверское! — какое надо было показать в лице Ивана Грозного в трагический для него момент жизни, причем в этом зверстве должно проскальзывать и выражение крайнего сожаления, раскаяния, горя и боли о содеянном злодействе. „Долго искал, и всех знакомых перебрал, и на улице высматривал — нигде не найду подходящего лица, — добавил он, — Пожалуйста“. И умоляюще сложил на груди руки»…
«Он долго не мог найти подходящее лицо, как оно рисовалось его творческому воображению. Он говорил мне, что хотел бы использовать в качестве натуры для царя внешний облик композитора П.Н. Бларамберга, но убедился в том, что он для этой цели не подходит. Слишком, видите ли, у него мягкое выражение лица для Грозного… И вот однажды, когда мы мирно беседовали с Репиным на разные темы, и, между прочим, о его новой картине, он вдруг говорит мне „Дон Грегорио — так многие называли меня с легкой руки Николая Николаевича Ге, — а не согласитесь ли вы немного попозировать мне для Ивана Грозного? Я сделал бы с вашего лица несколько этюдов, по которым уже мог бы писать и самого царя“. „Да ну, уж и нашли натуру“, — огрызнулся я. „Нет, кроме шуток“. И он объяснил мне, что по его наблюдениям мое лицо как нельзя больше подходит для этой цели и по его общему складу и, в особенности, тем, что я способен придать и всему лицу и глазам то выражение — зверское! — какое надо было показать в лице Ивана Грозного в трагический для него момент жизни, причем в этом зверстве должно проскальзывать и выражение крайнего сожаления, раскаяния, горя и боли о содеянном злодействе. „Долго искал, и всех знакомых перебрал, и на улице высматривал — нигде не найду подходящего лица, — добавил он, — Пожалуйста“. И умоляюще сложил на груди руки»…
У Всеволода Гаршина "было лицо человека, обреченного погибнуть"
Пока Репин работал над портретом, который впоследствии будет считаться в его портретной галерее одним из лучших, он просил новеллиста Гаршина читать вслух. Репин знал за ним эту особенность: Гаршин никогда не расстаётся с книгами, носит при себе по нескольку штук, глотая всё, что выходит из печати. Особенно ценил он книги по медицине — надеялся отыскать там симптомы своей пока еще плохо различимой болезни, начинающегося психического расстройства. Привыкший читать везде — на пароходе, в гостях, в пролётке — Гаршин делал это очень быстро. И вслух читал так же. Даже Репин, сам стремительный и порывистый, умолял: «Помедленнее, Всеволод Михайлович!»
Портрет Всеволода Михайловича Гаршина
1884, 88.9×69.2 см
Репин в точности не помнил, где он познакомился с Гаршиным, зато очень хорошо помнил захватившие его чувства: «C пepвoгo жe знaкoмcтвa мoeгo c В.М.Гapшиным, — кaжeтcя, в зaлe Пaвлoвoй, гдe eгo coпpoвoждaлo нecкoлькo чeлoвeк мoлoдeжи, кypcиcтoк и cтyдeнтoв, — я зaтлeлcя ocoбeннoю нeжнocтью к нeмy. Мнe xoтeлocь eгo и ycaдить пoyдoбнee, чтoбы oн нe зaшибcя и чтoбы eгo кaк-нибyдь нe зaдeли. Гapшин был cимпaтичeн и кpacив, кaк милaя, дoбpaя дeвицa-кpacaвицa».
Они сдружились, белыми ночами бродили по улицам Петербурга, бесконечно споря и обсуждая насущные для 1870−80-х годов социальные вопросы. Гаршин остро переживал несправедливость общественного устройства. Репин понял, кого напоминает ему этот большеглазый человек с пронзительным взглядом, — типаж революционера-народовольца. Ссыльный с картины Репина «Не ждали» не случайно имеет лицо Всеволода Гаршина.
Они сдружились, белыми ночами бродили по улицам Петербурга, бесконечно споря и обсуждая насущные для 1870−80-х годов социальные вопросы. Гаршин остро переживал несправедливость общественного устройства. Репин понял, кого напоминает ему этот большеглазый человек с пронзительным взглядом, — типаж революционера-народовольца. Ссыльный с картины Репина «Не ждали» не случайно имеет лицо Всеволода Гаршина.
Не ждали
1888, 160.5×167.5 см
В начале 1880-х Репин работал над картиной «Иван Грозный и его сын Иван 16 ноября 1581 года». «Задумав картину, — объяснял Репин, — я всегда искал в жизни таких людей, у которых в фигуре, в чертах лица выражалось бы то, что нужно для моей картины». Для царевича у Репина был прототип из художественной среды — пейзажист Владимир Менк. И с него, и с Гаршина Илья Ефимович в качестве этюдов для царевича Ивана написал профильные портреты.
Сам Репин всё же утверждал, что гаршинского в царевиче — больше: «В лице Гаршина меня поразила обречённость: у него было лицо человека, обречённого погибнуть. Это было то, что мне нужно для моего царевича».
Репин не ошибся, разглядев в красивых глазах Гаршина раннюю смерть.
20 февраля 1880 года близкий к народовольцам молодой провинциал Ипполит Млодецкий стрелял в графа Лорис-Меликова — министра внутренних дел и главу Верховной распорядительной комиссии по борьбе с революционными движениями. Он промахнулся, был схвачен, и уже на следующий день военный суд вынес ему смертный приговор. Узнав об этом из газет, Гаршин стал сам не свой. Сначала он написал Лорис-Меликову письмо, умоляя помиловать террориста. Потом, не веря в действенность письма, добился у министра аудиенции. Они прекрасно поговорили: «всесильный диктатор», неплохо владевший либеральной риторикой, и молодой писатель, один из самых выдающихся русских гуманистов. Лорис-Меликов намекнул: приговор Млодецкому может быть пересмотрен. Гаршин вернулся домой окрылённым. На следующий день, в 11 утра, Ипполита Млодецкого казнили. Его несостоявшийся спаситель пережил приступ буйного помешательства. Гаршин купил у казака лошадь и долго, неприкаянный, ездил на ней без всякой цели. В таком виде он попался на глаза Мясоедову. «Он едва узнал Гаршина, который показался ему совершенно черным, одичалым, с лохматой густой гривой», — рассказывал Репин.
В тот раз Мясоедову удалось помочь Гаршину, устроив его в харьковскую психиатрическую лечебницу — так называемую «Сабурову дачу». Безумие отступило на время. Но репинское предчувствие оправдалось. Восемь лет спустя 33-летний Гаршин покончит с собой, выбросившись в пролёт лестничной клетки.
20 февраля 1880 года близкий к народовольцам молодой провинциал Ипполит Млодецкий стрелял в графа Лорис-Меликова — министра внутренних дел и главу Верховной распорядительной комиссии по борьбе с революционными движениями. Он промахнулся, был схвачен, и уже на следующий день военный суд вынес ему смертный приговор. Узнав об этом из газет, Гаршин стал сам не свой. Сначала он написал Лорис-Меликову письмо, умоляя помиловать террориста. Потом, не веря в действенность письма, добился у министра аудиенции. Они прекрасно поговорили: «всесильный диктатор», неплохо владевший либеральной риторикой, и молодой писатель, один из самых выдающихся русских гуманистов. Лорис-Меликов намекнул: приговор Млодецкому может быть пересмотрен. Гаршин вернулся домой окрылённым. На следующий день, в 11 утра, Ипполита Млодецкого казнили. Его несостоявшийся спаситель пережил приступ буйного помешательства. Гаршин купил у казака лошадь и долго, неприкаянный, ездил на ней без всякой цели. В таком виде он попался на глаза Мясоедову. «Он едва узнал Гаршина, который показался ему совершенно черным, одичалым, с лохматой густой гривой», — рассказывал Репин.
В тот раз Мясоедову удалось помочь Гаршину, устроив его в харьковскую психиатрическую лечебницу — так называемую «Сабурову дачу». Безумие отступило на время. Но репинское предчувствие оправдалось. Восемь лет спустя 33-летний Гаршин покончит с собой, выбросившись в пролёт лестничной клетки.
«Красная баронесса»
Это был самый нашумевший из репинских женских портретов, с момента появления пользующийся у публики неизменным успехом. «Никто в России, кроме Серова, — со знанием дела утверждал Игорь Грабарь, — не передавал так матового цвета лица, томных глаз, шёлка. А рука на этом портрете, её атласная кожа, жемчуг и кольца едва ли имеют равных по высоте исполнения во всей Европе».
Красивой брюнетке с властным взглядом, в девичестве Варваре Ивановне Лутковской, по второму мужу — баронессе Икскуль-Гильденбрандт, на этом портрете 39 лет. Её запоминающаяся («цыганская») внешность унаследована от матери-сербки. Человеком Варвара Ивановна была сильным и незаурядным. Она писала романы, предисловие к которым сочинял Мопассан. Трижды спасала от ареста Максима Горького. Много занималась благотворительностью: возглавляла Общину сестёр милосердия, инициировала школу подготовки сиделок, издавала книги для бедных (иллюстрации поручив Репину). В Петербурге у баронессы был свой литературно-художественный Салон, в котором Репин добрый десяток лет был завсегдатаем. Многих знаменитостей-интеллектуалов — Мережковского, Гиппиус, Владимира Соловьёва — Репин зарисовал на вечерах у баронессы.
«Это была обаятельная женщина, в которую влюблялись все — и литераторы, и гвардейцы, и министры, и иностранные знаменитости, как Мопассан», — рассказывал критик Аким Волынский. «Варвара Ивановна была типичной либералкой с откровенно левым уклоном, отчего получила прозвание „красная баронесса“ и с особой энергией помогала деятелям антиправительственной оппозиции», — пишет Виктор Антонов в книге «Петербург: личности, события, архитектура».
Грабарь в монографии о Репине утверждал, что баронесса Икскуль-Гильденбрандт «была, незадолго до его знакомства с Е. Н. Званцевой, предметом его нешуточного увлечения».
"Богиня" или "грубая карикатура"?
1897, 57.5×49 см
1896, 35.5×27.9 см
1896, 197×120 см
Илья Репин пишет портрет
Марии Тенишевой
Художницу-аматора, музыкантшу и знаменитую меценатку Марию Клавдиевну Тенишеву Репин писал шесть или семь раз. Увлечение этой дамой, говорят биографы, спасло Репина от неразделённой любви к Званцевой. Сохранившееся фото сеансов оставляет впечатление идиллии между художником и моделью. Вот только в мемуарах графиня Тенишева на чем свет стоит поносит Репина.
«До смерти надоело мне позировать Репину… Портреты выходили один хуже другого… Наскучили мне репинские неискренность и льстивость, наскучила эта манера как-то хитренько подмазаться к заказу, причем он вначале всегда делал вид, что ему только вас и хочется написать: „Вот так… Как хорошо… Какая красивая поза…“ Потом я сделалась „богиней“, „Юноной“, а там, глядишь, приходится платить тысячи и тысячи, а с „богини“ написан не образ, а грубая карикатура».
Есть и более предметные в своей абсурдности претензии: «Репин всегда боялся красивых складок, мягких тканей в женских портретах. Ему, как истинному передвижнику, подавай рогожу: иметь дело с ней ему было покойнее». «Портрет во весь рост его устрашал, и почему-то ноги на женских портретах у него никогда не были дописаны. Поэтому бар. Штейнгель, бар. Икскуль написаны им с отрубленными по щиколотку ногами…"
Устами графини говорит понятное чувство — ревность. На один из сеансов Тенишева привела «некрасивую подружку» (о её внешности и уме она и вправду отзывалась нелестно) Наталью Нордман, которая станет для Репина спутницей жизни.
«До смерти надоело мне позировать Репину… Портреты выходили один хуже другого… Наскучили мне репинские неискренность и льстивость, наскучила эта манера как-то хитренько подмазаться к заказу, причем он вначале всегда делал вид, что ему только вас и хочется написать: „Вот так… Как хорошо… Какая красивая поза…“ Потом я сделалась „богиней“, „Юноной“, а там, глядишь, приходится платить тысячи и тысячи, а с „богини“ написан не образ, а грубая карикатура».
Есть и более предметные в своей абсурдности претензии: «Репин всегда боялся красивых складок, мягких тканей в женских портретах. Ему, как истинному передвижнику, подавай рогожу: иметь дело с ней ему было покойнее». «Портрет во весь рост его устрашал, и почему-то ноги на женских портретах у него никогда не были дописаны. Поэтому бар. Штейнгель, бар. Икскуль написаны им с отрубленными по щиколотку ногами…"
Устами графини говорит понятное чувство — ревность. На один из сеансов Тенишева привела «некрасивую подружку» (о её внешности и уме она и вправду отзывалась нелестно) Наталью Нордман, которая станет для Репина спутницей жизни.
Читайте также
История любви в картинах: Илья Репин и Наталья Нордман
Куинджи «был кpacив, кaк Accyp, дyx accиpийцeв»
«Куинджи провожал меня до Гатчины, — рассказывал Репин. — Удивительно, право, как в этом толстяке и увальне на вид гнездится такой клад нежнейших чувств. Он вышел из вагона с полными слёз глазами. На прощание я еще раз протянул ему руку. «Бросить всё и уехать с тобой!» — сказал он, посмотрев сквозь слёзы вдаль. Снег валили хлопьями, природа сердито хмурилась, а он в летнем пальто бежал еще несколько времени по платформе за нами, когда поезд уже пошёл. «Пиши, не забывай!»
Портрет художника А. И. Куинджи
1877, 14.7×10.5 см
Почти ровесники (Куинджи был на пару лет старше) и почти земляки (Репин родился в Чугуеве на Слобожанщине, а Куинджи — в Мариуполе), они встретились в Петербурге, куда оба приехали учиться живописи. Вместе ездили на Валаам на этюды, вместе бывали в Европе. Это весёлое время на всю жизнь определило образ их отношений — товарищеско-фамильярный, какой складывается только в студенчестве. Репин, например, при случае мог назвать Куинджи «ленивый пацюк», а однажды во время заседания в Академии художеств чуть не запустил в него чернильницей. В мемуарах Репин писал, что Куинджи был «c бoльшими нeдoчeтaми в oбpaзoвaнии, oднocтopoнeн, peзoк и вapвapcки нe пpизнaвaл никaкиx традиций».
При всём при этом, Репин был глубоко убеждён: Куинджи — гений. Он готов был доказывать это любому, кто в этом усомнится. «Иллюзия свeтa былa eгo бoгoм, — писал Репин о Куинджи, — и нe былo xyдoжникa, paвнoгo eмy в дocтижeнии этoгo чyдa живoпиcи».
В один из своих приездов в Петербург, когда Репин гостил у Куинджи, он написал его поколенный портрет . «Глубокомысленный грек», как называл его Репин, казался ему невероятно красивым: «Кopeнacтaя фигypa, c oгpoмнoй гoлoвoй, шeвeлюpoй Aвeccaлoмa и oчapoвaтeльными oчaми быкa, oн был кpacив, кaк Accyp, дyx accиpийцeв».
При всём при этом, Репин был глубоко убеждён: Куинджи — гений. Он готов был доказывать это любому, кто в этом усомнится. «Иллюзия свeтa былa eгo бoгoм, — писал Репин о Куинджи, — и нe былo xyдoжникa, paвнoгo eмy в дocтижeнии этoгo чyдa живoпиcи».
В один из своих приездов в Петербург, когда Репин гостил у Куинджи, он написал его поколенный портрет . «Глубокомысленный грек», как называл его Репин, казался ему невероятно красивым: «Кopeнacтaя фигypa, c oгpoмнoй гoлoвoй, шeвeлюpoй Aвeccaлoмa и oчapoвaтeльными oчaми быкa, oн был кpacив, кaк Accyp, дyx accиpийцeв».
Читайте также
Штрихи к портрету: 6 забавных историй об Архипе Куинджи
«Если бы я был красивой, молодой женщиной, я бы бросился Вам на шею»
В 1906 году молодой литератор Корней Чуковский снял в финском посёлке Куоккала дачу — деревянный «теремок» с неудобной и крутой деревянной лестницей. По этой-то лестнице в один из вечеров с удивительной лёгкостью взобрался невысокий старичок — Чуковский поначалу принял его за посыльного. И очень растерялся, прочитав на конверте что-то вроде: «Вам передаст это письмо Илья Ефимович Репин…» Так началась насыщенная и долга дружба (адресуем читателя к воспоминаниям Чуковского о Репине — это лучшее из написанного о художнике). Чуковский сподвиг и самого Репина писать мемуары, для которых придумал название «Далекое близкое».Чуковский замечательно описал репинскую манеру превозносить тех, кто ему симпатичен и дорог:
«Вот, например, характерные отрывки из его писем ко мне, главным образом по поводу мелких, давно забытых газетно-журнальных статей:
«Радуюсь Вашей феноменальной прозорливости…"
«Вы неисчерпаемы, как гениальный человек…"
«Если бы я был красивой, молодой женщиной, я бы бросился Вам на шею и целовал бы до бесчувствия!.."
«Вы человек такой сверхъестественной красоты и таланта; Вы так щедро разливаетесь ароматным медом…».
Я привожу эти похвалы без смущения: знаю, что, когда будут собраны тысячи репинских писем к тысячам разных людей, большинство его адресатов окажутся «людьми сверхъестественной красоты и таланта».
Репин и Чуковский
1915
Кабинет Корнея Ивановича до последних дней украшали репинский акварельный портрет
его жены Марии Борисовны и фотокопия с репинского портрета Чуковского (оригинал был вывезен на заграничную выставку и так и не вернулся к владельцу). Фотокопию украшал автограф Репина «Дорогому Корнею Ивановичу Чуковскому — надежде великой русской литературы».
Психиатр «прикрылся бровями и спит»
Великий психиатр Владимир Бехтерев в 1910-х годах жил на берегу Финского залива верстах в тридцати от Репина и был у него желанным гостем. Репин, неизменно восхищавшийся людьми науки, давно задумал написать портрет Бехтерева. Но тому было трудно найти время: к Бехтереву съезжались больные со всей России, приём нередко затягивался до двух часов ночи. От накопившейся усталости он становился рассеянным и сонным. Иногда, приложив трубку к груди больного, задумавшийся доктор спрашивал: «У телефона академик Бехтерев, кто говорит?»
Репину все же удалось уговорить Бехетерева на портрет. Но, удобно расположившись для позирования, великий психиатр очень скоро начинал клевать носом и погружался в дремоту. Жена Репина Наталья Борисовна смеялась: «Прикрылся бровями и спит!» «Будоражить» доктора художник приглашал Корнея Чуковского. Чтобы растормошить Бехтерева, Репин даже придумал байку о том, что якобы Чуковский страдает бессонницей и нуждается в помощи специалиста. В дневниках Чуковского есть записи о том, как Бехтерев безуспешно пытался загипнотизировать его, Но Чуковский не уснул: он еле сдерживал смех, глядя на дынные косточки, застрявшие в бехтеревской бороде.
Как Репин превратил Федора Шаляпина в обнажённую женщину
В 1913 году у Репина появилась навязчивая идея — писать портрет Шаляпина. Такое с Ильёй Ефимовичем случалось: если он хотел писать чей-то портрет , то начинал приписывать человеку часто несуществующие совершенства, преувеличивал достоинства и не видел недостатков.— Откуда у него эти гордые жесты?.. — восхищенно вопрошал Репин о Шаляпине, — и такая осанка?.. и поступь?.. Вельможа екатерининских времен… да! А ведь пролетарий, казанский сапожник… Кто бы мог подумать! Чудеса!
Репин пишет Шаляпина. 1914. Фотография Карла Буллы.
В феврале 1914 года, узнав, что Шаляпин отдыхает поблизости, в санатории Рауха на Иматре, Репин немедленно отправил артисту телеграмму: «Пасхально ликуем, готовы дом, мастерская, холст, краски, художник, понедельник, вторник, среду. Не сон ли? Репин». Шаляпин прогостил в Пенатах две недели, бегал на лыжах, чистил снег, катался на коньках. Репин приготовил огромный холст, на котором писал артиста раскинувшимся на турецком диване вместе с собакой Булькой. Потом Шаляпин уехал, а Репин всё никак не мог закончить портрет
. Чем больше он возился с ним, тем вымученнее становилась композиция, сходство с оригиналом исчезло. Ученик Репина Антон Комашка рассказывает: «Портрет Шаляпина был вдруг на моих глазах записан изображением обнаженной женской фигуры (по акварели с Нордман-Северовой)».
Илья Репин. Портрет
Алисы Ривуар с собакой. 1914. Частное собрание.
В 2009 году картина, которая раньше была портретом Шаляпина и считалась утраченной, нашлась. На аукционе MacDougall’s, куда поступила из чешской частной коллекции. В 72 года Илья Репин вдруг принялся учить французский язык, потому что влюбился в молоденькую француженку-учительницу Алису Ривуар. У обнажённой фигуры — её лицо. Но инфракрасном свете можно разглядеть записанное художником лицо Шаляпина, и только французского бульдога Бульку Репин оставил как есть.
