Говорили, что эти люди макают перо в смесь чернил и яда. К ним прислушивались посетители выставок, их мнение лишало художников заработка, награждая при этом дурной славой. Они были неповоротливыми и беспощадными, но, черт возьми, очень остроумными в своих разгромных рецензиях. Свое вечное наказание они получают сполна вот уже больше 100 лет — все эти годы над ними смеются и помнят только потому, что когда-то они изливали весь свой писательский талант против новой, гениальной живописи. Перед их глазами разворачивалась одна из самых мощных художественных революций.
Карикатура, опубликованная в журнале «Le Charivari» в 1877 году. Подпись под ней была такая: «Мадам, вам не желательно входить!»
Альбер Вольф был одним из самых яростных критиков импрессионизма, отстаивал академическую традицию и искренне жалел художников, не получивших достойного образования и пребывающих в состоянии общего заблуждения. Пройдет целых 20 лет, прежде чем Вольф напишет первую положительную рецензию, посвященную персональной выставке Клода Моне.
«Возможно, что это неплохое дело для тех, кто собирается спекулировать на искусстве будущего, но со следующей оговоркой: импрессионисты производят то же впечатление, какое производит кошка, разгуливающая по клавишам пианино, или обезьяна , случайно завладевшая коробкой красок». (Альбер Вольф, критик «Figaro»)
«Возможно, что это неплохое дело для тех, кто собирается спекулировать на искусстве будущего, но со следующей оговоркой: импрессионисты производят то же впечатление, какое производит кошка, разгуливающая по клавишам пианино, или обезьяна , случайно завладевшая коробкой красок». (Альбер Вольф, критик «Figaro»)
1876, 81×65 см
1874, 52.4×81.6 см
«Улице Лепелетье не повезло. После пожара Оперы на этот квартал обрушилось новое бедствие. У Дюран-Рюэля только что открылась выставка так называемой живописи. Мирный прохожий, привлеченный украшающими фасад флагами, входит, и его испуганному взору предстает жуткое зрелище: пять или шесть сумасшедших — среди них одна женщина — группа несчастных, пораженных манией тщеславия, собралась там, чтобы выставить свои произведения.
Многие лопаются от смеха перед их картинами, я же подавлен. Эти так называемые художники присвоили себе титул непримиримых, импрессионистов; они берут холст, краски и кисть, наудачу набрасывают несколько случайных мазков и подписывают всю эту штуку… Это ужасающее зрелище человеческого тщеславия, дошедшего до подлинного безумия. Заставьте понять господина Писсарро, что деревья не фиолетовые, что небо не цвета свежего масла, что ни в одной стране мы не найдем того, что он пишет и что не существует разума, способного воспринять подобные заблуждения… В самом деле, попытайтесь вразумить господина Дега, скажите ему, что искусство обладает определенными качествами, которые называются — рисунок, цвет, выполнение, контроль, и он рассмеется вам в лицо и будет считать вас реакционером. Или попытайтесь объяснить господину Ренуару, что женское тело это не кусок мяса в процессе гниения с зелеными и фиолетовыми пятнами, которые обозначают окончательное разложение трупа!..
И вот подобное собрание ужасов показывают публике, не задумываясь над тем, какие фатальные последствия это может иметь! Вчера на улице Лепелетье арестовали какого-то беднягу, который после посещения выставки начал кусать прохожих. Нет, на самом деле, этих сумасшедших следует пожалеть, щедрая природа наградила кое-кого из них большими способностями, и из них могли бы выйти художники. Но взаимно восхищаясь своим общим заблуждением, члены этой пустой, хвастливой, крайне посредственной группы возвели отрицание всего того, что составляет искусство, в принцип; они привязали старую цветную тряпку к половой щетке и сделали из нее знамя.
Поскольку они превосходно знают, что полное отсутствие художественного образования никогда не позволит им перешагнуть пропасть, отделяющую жалкие попытки от произведения искусства, они забаррикадировались своим неумением, равным их самодовольству, и каждый год перед открытием Салона вновь являются со своими позорными картинами и акварелями, чтобы заявить протест против великолепной французской школы, которая была так богата великими художниками…
Я знаю кое-кого из этих несчастных импрессионистов, это очаровательные, глубоко убежденные молодые люди, которые всерьез воображают, что нашли свой путь. Зрелище это угнетающе…» (Альбер Вольф, критик «Figaro»)
"Осенний салон, должно быть, опалил тебе глазные яблоки. И пусть Сезанн — великий живописец, но исключительно как живописец, который схватывает и отражает действительность. А действительность у него всегда ужасающе уродлива (вообрази: просыпаешься среди ночи, а у тебя под боком одна из этих его женщин!). В жизни, дорогой мой, уродливое существует наравне с прекрасным, и для художественных целей оно зачастую более значимо и характерно. Но… уродливое — это Сезанн. Он мог бы написать дурной запах". (Американский искусствовед Джеймс Г. Ханекер)
Многие лопаются от смеха перед их картинами, я же подавлен. Эти так называемые художники присвоили себе титул непримиримых, импрессионистов; они берут холст, краски и кисть, наудачу набрасывают несколько случайных мазков и подписывают всю эту штуку… Это ужасающее зрелище человеческого тщеславия, дошедшего до подлинного безумия. Заставьте понять господина Писсарро, что деревья не фиолетовые, что небо не цвета свежего масла, что ни в одной стране мы не найдем того, что он пишет и что не существует разума, способного воспринять подобные заблуждения… В самом деле, попытайтесь вразумить господина Дега, скажите ему, что искусство обладает определенными качествами, которые называются — рисунок, цвет, выполнение, контроль, и он рассмеется вам в лицо и будет считать вас реакционером. Или попытайтесь объяснить господину Ренуару, что женское тело это не кусок мяса в процессе гниения с зелеными и фиолетовыми пятнами, которые обозначают окончательное разложение трупа!..
И вот подобное собрание ужасов показывают публике, не задумываясь над тем, какие фатальные последствия это может иметь! Вчера на улице Лепелетье арестовали какого-то беднягу, который после посещения выставки начал кусать прохожих. Нет, на самом деле, этих сумасшедших следует пожалеть, щедрая природа наградила кое-кого из них большими способностями, и из них могли бы выйти художники. Но взаимно восхищаясь своим общим заблуждением, члены этой пустой, хвастливой, крайне посредственной группы возвели отрицание всего того, что составляет искусство, в принцип; они привязали старую цветную тряпку к половой щетке и сделали из нее знамя.
Поскольку они превосходно знают, что полное отсутствие художественного образования никогда не позволит им перешагнуть пропасть, отделяющую жалкие попытки от произведения искусства, они забаррикадировались своим неумением, равным их самодовольству, и каждый год перед открытием Салона вновь являются со своими позорными картинами и акварелями, чтобы заявить протест против великолепной французской школы, которая была так богата великими художниками…
Я знаю кое-кого из этих несчастных импрессионистов, это очаровательные, глубоко убежденные молодые люди, которые всерьез воображают, что нашли свой путь. Зрелище это угнетающе…» (Альбер Вольф, критик «Figaro»)
"Осенний салон, должно быть, опалил тебе глазные яблоки. И пусть Сезанн — великий живописец, но исключительно как живописец, который схватывает и отражает действительность. А действительность у него всегда ужасающе уродлива (вообрази: просыпаешься среди ночи, а у тебя под боком одна из этих его женщин!). В жизни, дорогой мой, уродливое существует наравне с прекрасным, и для художественных целей оно зачастую более значимо и характерно. Но… уродливое — это Сезанн. Он мог бы написать дурной запах". (Американский искусствовед Джеймс Г. Ханекер)
Среди журнальных художников-карикатуристов был тоже один легендарный ненавистник импрессионистов — Шарль де Ноэ, публиковавший свои сатирические рисунки под псевдонимом Шам (Cham).
Подпись под второй карикатурой гласит: Турки купили несколько работ на выставке импрессионистов, и будут их использовать в случае войны. (журнал «Le Charivari», 1877).
Подпись под второй карикатурой гласит: Турки купили несколько работ на выставке импрессионистов, и будут их использовать в случае войны. (журнал «Le Charivari», 1877).
Писатель Эмиль Золя, в отличие от Вольфа, поддерживал молодых художников в начале их пути, но разочаровался через несколько лет. Собственная слава и богатство убедили Золя, что каждый не достигший того же — неудачник.
«Все несчастье в том, что ни один художник этой группы не сумел реализовать ту новую формулу, элементы которой ощущаются во всех их работах. Эта формула существует, но в бесконечно раздробленном виде. Ни в одном их произведении не видно, чтобы она применялась подлинным мастером. Все они только предшественники. Гений еще не явился. Мы видим их намерения и находим их правильными, но тщетно мы ищем шедевр, в основу которого была бы положена формула… Вот почему борьба импрессионистов еще не достигла цели; они остаются ниже поставленных ими задач, они лепечут, не будучи способными подобрать слова». (Эмиль Золя)
«Как нам стало известно, на улице Лепелетье открылась психиатрическая лечебница, своего рода филиал клиники доктора Бланша. Принимают сюда в основном художников.
Безумие их неопасно: они просто макают кисти в самые кричащие и не совместимые друг с другом краски и водят, как бог на душу положит, ими по белому холсту, чтобы затем, не считаясь с затратами, заключить готовый труд в великолепную раму.
Вот, например, г-н Моне, которого в ряды импрессионалистов привело почти полное совпадение его имени с именем г-на Мане. Г-н Моне прекрасно знает, что не бывает деревьев того ярко-желтого оттенка, какими он изобразил их на своем „Ручье в Аржантее“. Он понимает, что „Дорога в Эпинее под снегопадом“ никогда в действительности не могла выглядеть, как шерстяной коврик, сотканный из белых, синих и зеленых нитей. Его не надо убеждать в том, что „Речной берег в Аржантее“ не может походить на пестрое вязанье шерстью и хлопком. Но это не помешало ему именно подобным образом представить нам свое впечатление… Зрители посмотрели, посмеялись и… пожелали узнать имя автора. И теперь они запомнят, что господина, которому пришла в голову странная идея вязаного пейзажа, зовут Моне, следовательно, г-н Моне вскоре станет так же знаменит, как и г-н Мане». (Берталль, «Суар»)
«Все несчастье в том, что ни один художник этой группы не сумел реализовать ту новую формулу, элементы которой ощущаются во всех их работах. Эта формула существует, но в бесконечно раздробленном виде. Ни в одном их произведении не видно, чтобы она применялась подлинным мастером. Все они только предшественники. Гений еще не явился. Мы видим их намерения и находим их правильными, но тщетно мы ищем шедевр, в основу которого была бы положена формула… Вот почему борьба импрессионистов еще не достигла цели; они остаются ниже поставленных ими задач, они лепечут, не будучи способными подобрать слова». (Эмиль Золя)
«Как нам стало известно, на улице Лепелетье открылась психиатрическая лечебница, своего рода филиал клиники доктора Бланша. Принимают сюда в основном художников.
Безумие их неопасно: они просто макают кисти в самые кричащие и не совместимые друг с другом краски и водят, как бог на душу положит, ими по белому холсту, чтобы затем, не считаясь с затратами, заключить готовый труд в великолепную раму.
Вот, например, г-н Моне, которого в ряды импрессионалистов привело почти полное совпадение его имени с именем г-на Мане. Г-н Моне прекрасно знает, что не бывает деревьев того ярко-желтого оттенка, какими он изобразил их на своем „Ручье в Аржантее“. Он понимает, что „Дорога в Эпинее под снегопадом“ никогда в действительности не могла выглядеть, как шерстяной коврик, сотканный из белых, синих и зеленых нитей. Его не надо убеждать в том, что „Речной берег в Аржантее“ не может походить на пестрое вязанье шерстью и хлопком. Но это не помешало ему именно подобным образом представить нам свое впечатление… Зрители посмотрели, посмеялись и… пожелали узнать имя автора. И теперь они запомнят, что господина, которому пришла в голову странная идея вязаного пейзажа, зовут Моне, следовательно, г-н Моне вскоре станет так же знаменит, как и г-н Мане». (Берталль, «Суар»)
La Japonaise. Камилла в японском кимоно
1875, 231.8×142.3 см
«Г-н Моне решил прикончить зрителя одним-единственным пистолетным выстрелом, и это ему удалось! Г-н Моне не счел нужным выписывать лицо женщины, ибо он из тех, кто презирает лепную форму, зато он наградил свою модель самыми выразительными трупными оттенками…» (Шарль Биго, журналист «Revue Politique et Littéraire»)
«Ну что же, достаточно сказать, что большинство этих художников страдает навязчивой идеей верности одному какому-нибудь цвету. Один видит всю природу в бледно-голубом цвете и превращает реку в лохань с мыльной водой; другой помешался на фиолетовом: земля, небо, вода, люди — что бы он ни писал, все у него отдает сиренью или баклажаном; наконец, третьи, коих большинство, словно вознамерились подтвердить идеи, высказанные доктором Шарко по поводу нарушений в восприятии цвета, которые он отмечал у многих пациентов-истериков в клинике „Саль-петриер“, а также у многочисленных больных с расстройством нервной системы». (Жорис-Карл Гюисманс, писатель)
«Ну что же, достаточно сказать, что большинство этих художников страдает навязчивой идеей верности одному какому-нибудь цвету. Один видит всю природу в бледно-голубом цвете и превращает реку в лохань с мыльной водой; другой помешался на фиолетовом: земля, небо, вода, люди — что бы он ни писал, все у него отдает сиренью или баклажаном; наконец, третьи, коих большинство, словно вознамерились подтвердить идеи, высказанные доктором Шарко по поводу нарушений в восприятии цвета, которые он отмечал у многих пациентов-истериков в клинике „Саль-петриер“, а также у многочисленных больных с расстройством нервной системы». (Жорис-Карл Гюисманс, писатель)
За помешательство на фиолетовом от Гюисманса достается, скорее всего, Клоду Моне. За «лиловенькие бессмысленные тоники» критиковал Клода Моне и Илья Репин, который новому искусству сопротивлялся с той же искренностью и горячностью, что и французские критики импрессионизма.
1869, 60×73.5 см
1904, 81.5×92.5 см
1903
1887, 145×132 см
1866
1891
Подпись под карикатурой: — Что ты делаешь? — Мне говорили, что эта живопись очень талантлива… Я смотрел, не повесили ли они картину обратной стороной. (Журнал «Le Charivari», 1881)
«Эта школа упраздняет две вещи: линию, без которой невозможно воспроизвести форму одушевленного создания или предмета, и цвет, придающий форме видимость реальности.
Выпачкайте белым и черным три четверти холста, натрите остальное желтым, натыкайте, где придется, красных и синих пятен, и получите „впечатление“ весны, перед которым „посвященные“ падут от восторга.
Вымажьте серой краской панно, мазните по нему, как попало, несколько черных или желтых полос, и ясновидцы скажут вам, увидев эту мазню: „Черт подери! Как здорово передано впечатление от Медонского леса“.
Когда речь идет о человеческой фигуре, цель заключается вовсе не в том, чтобы воспроизвести форму, моделировку, выражение лица: достаточно передать „впечатление“ без определенной линии, без цвета, без тени или света. Чтобы реализовать эту нелепую теорию, создают безумную, дикую, несусветную чепуху, не имеющую, по счастью, прецедентов в искусстве, потому что это не что иное, как откровенное отрицание самых элементарных правил рисунка и живописи. В мазне ребенка есть искренность и наивность, вызывающие улыбку, — разнузданность этой школы возмущает и порождает омерзение. Пресловутый Салон Отверженных, о котором нельзя вспомнить без смеха, этот Салон, где были женщины цвета испанского табака на желтых лошадях, среди деревьев синего цвета, можно назвать Лувром по сравнению с выставкой бульвара Капуцинок (на бульваре Капуцинок проходила Первая выставка импрессионистов — Артхив). Изучая экспонируемые картины (я особенно рекомендую посетителям посмотреть номера 54, 42, 60,43, 91 и 164), невольно задаешь себе вопрос, нет ли здесь неприличной для публики мистификации или это результат душевного заболевания, о котором остается только пожалеть. Во втором случае выставка подлежит не рассмотрению критики, а заботам доктора Бланша…» («La Presse»).
Выпачкайте белым и черным три четверти холста, натрите остальное желтым, натыкайте, где придется, красных и синих пятен, и получите „впечатление“ весны, перед которым „посвященные“ падут от восторга.
Вымажьте серой краской панно, мазните по нему, как попало, несколько черных или желтых полос, и ясновидцы скажут вам, увидев эту мазню: „Черт подери! Как здорово передано впечатление от Медонского леса“.
Когда речь идет о человеческой фигуре, цель заключается вовсе не в том, чтобы воспроизвести форму, моделировку, выражение лица: достаточно передать „впечатление“ без определенной линии, без цвета, без тени или света. Чтобы реализовать эту нелепую теорию, создают безумную, дикую, несусветную чепуху, не имеющую, по счастью, прецедентов в искусстве, потому что это не что иное, как откровенное отрицание самых элементарных правил рисунка и живописи. В мазне ребенка есть искренность и наивность, вызывающие улыбку, — разнузданность этой школы возмущает и порождает омерзение. Пресловутый Салон Отверженных, о котором нельзя вспомнить без смеха, этот Салон, где были женщины цвета испанского табака на желтых лошадях, среди деревьев синего цвета, можно назвать Лувром по сравнению с выставкой бульвара Капуцинок (на бульваре Капуцинок проходила Первая выставка импрессионистов — Артхив). Изучая экспонируемые картины (я особенно рекомендую посетителям посмотреть номера 54, 42, 60,43, 91 и 164), невольно задаешь себе вопрос, нет ли здесь неприличной для публики мистификации или это результат душевного заболевания, о котором остается только пожалеть. Во втором случае выставка подлежит не рассмотрению критики, а заботам доктора Бланша…» («La Presse»).
Картины, которые значились под указанными номерами: 54 — «Экзамен танца» Дега; 42 — «Дом повешенного в Овер-сюр-Уаз» Сезанна; 60 — «Репетиция балета на сцене» Дега; 43 — «Современная Олимпия» Сезанна; 97 — «Бульвар Капуцинок» Моне; 164 — «Фруктовый сад» Сислея.
1874, 77.2×83.5 см
1873, 55×66 см
1874, 65×81 см
1874, 46×55 см
1873, 80.3×60.3 см
1873, 40.6×57.2 см
«Вы помните Салон Отверженных, тот, первый, где можно было видеть обнаженных женщин цвета захворавшего Бисмарка, желтых лошадей и синие деревья. Так что же! Тот Салон по сравнению с залами выставки на бульваре Капуцинок — это Лувр, дворец Питти, галерея Уффици.
Первые наброски заставляют пожать плечами; вторые — вызывают смех; следующие начинают сердить и, в конце концов, жалеешь о том, что не отдал нищему те двадцать су, которые внес как входную плату.
Как бы то ни было, вчера утром я оказался там вместе с десятком-двумя других посетителей, мужчин и женщин. Некоторые из незнакомых друг с другом, обманутых визитеров, сочли за благо смеяться (чуть деланно), восклицая: «Ловко разыграно!» — тогда как другие терялись в догадках — одна произвольнее и сомнительнее другой.
Вот некоторые из них:
— Эту выставку организовало Управление изящных искусств, чтобы как-то оправдать жюри. Увидев это, публика убедится, что жюри было совершенно право, не разрешая выставлять подобную гадость.
— Извините, вы ошибаетесь; эти штуки не могли быть отвергнуты жюри, поскольку их не представляли ему на рассмотрение: это вольная выставка.
— Не иначе, это какой-нибудь шутник забавлялся, макая кисть в разные краски, измазав ими немало метров холста и подписывая свою мазню разными именами.
— Вы снова ошибаетесь, бедняжка. Эти имена вовсе не придуманы.
— Тогда остается предположить, что это ученики господина Мане.
— Ваша догадка близка к истине: это, вероятно, ученики Мане, те, от которых он отказался.
— Бог мой! От которых отказался даже Мане! Что это могут быть за создания!
— Оглянитесь вокруг — вы убедитесь сами!
— Разве сам Мане не значится в числе тех, кого в этом году отвергли?
— Совершенно верно. Это не лишает его права отвергнуть работы тех учеников, которые чересчур близки реализму. Вот посмотрите на номер («Дом повешенного» Сезанна).
— Не полагаете ли вы, мсье, что это, скорее всего, критика жанра Мане? Это было бы чрезвычайно остроумно.
— Не думаю. Обратитесь к авторам этой мазни, и они вам скажут с видом гордого превосходства: «Вы ничего не смыслите в стремлениях гения; в обновлении искусства; старые шаблонщики, вы коснеете в плену шаблона своих Рафаэлей и Мурильо. Старая школа отжила свое время, ею сыты. Дорогу реализму, дорогу молодым! Да здравствует Мане и долой Лувр! Долой ренессансное рококо !» (Журнал «La Patrie»)
«Счастье еще, что все эти с позволения сказать художники, страдающие дальтонизмом, избрали для себя путь служения искусству. А что, если бы им вздумалось поступить служащими на железную дорогу?» (Газета «Эвенман»)
Первые наброски заставляют пожать плечами; вторые — вызывают смех; следующие начинают сердить и, в конце концов, жалеешь о том, что не отдал нищему те двадцать су, которые внес как входную плату.
Как бы то ни было, вчера утром я оказался там вместе с десятком-двумя других посетителей, мужчин и женщин. Некоторые из незнакомых друг с другом, обманутых визитеров, сочли за благо смеяться (чуть деланно), восклицая: «Ловко разыграно!» — тогда как другие терялись в догадках — одна произвольнее и сомнительнее другой.
Вот некоторые из них:
— Эту выставку организовало Управление изящных искусств, чтобы как-то оправдать жюри. Увидев это, публика убедится, что жюри было совершенно право, не разрешая выставлять подобную гадость.
— Извините, вы ошибаетесь; эти штуки не могли быть отвергнуты жюри, поскольку их не представляли ему на рассмотрение: это вольная выставка.
— Не иначе, это какой-нибудь шутник забавлялся, макая кисть в разные краски, измазав ими немало метров холста и подписывая свою мазню разными именами.
— Вы снова ошибаетесь, бедняжка. Эти имена вовсе не придуманы.
— Тогда остается предположить, что это ученики господина Мане.
— Ваша догадка близка к истине: это, вероятно, ученики Мане, те, от которых он отказался.
— Бог мой! От которых отказался даже Мане! Что это могут быть за создания!
— Оглянитесь вокруг — вы убедитесь сами!
— Разве сам Мане не значится в числе тех, кого в этом году отвергли?
— Совершенно верно. Это не лишает его права отвергнуть работы тех учеников, которые чересчур близки реализму. Вот посмотрите на номер («Дом повешенного» Сезанна).
— Не полагаете ли вы, мсье, что это, скорее всего, критика жанра Мане? Это было бы чрезвычайно остроумно.
— Не думаю. Обратитесь к авторам этой мазни, и они вам скажут с видом гордого превосходства: «Вы ничего не смыслите в стремлениях гения; в обновлении искусства; старые шаблонщики, вы коснеете в плену шаблона своих Рафаэлей и Мурильо. Старая школа отжила свое время, ею сыты. Дорогу реализму, дорогу молодым! Да здравствует Мане и долой Лувр! Долой ренессансное рококо !» (Журнал «La Patrie»)
«Счастье еще, что все эти с позволения сказать художники, страдающие дальтонизмом, избрали для себя путь служения искусству. А что, если бы им вздумалось поступить служащими на железную дорогу?» (Газета «Эвенман»)
Цитаты собрала Анна Сидельникова.
Читайте также: Знаменитая разгромная статья Луи Леруа о Первой выставке импрессионистов и репродукции упоминаемых в ней работ.
Читайте также: Знаменитая разгромная статья Луи Леруа о Первой выставке импрессионистов и репродукции упоминаемых в ней работ.
