Казимир
Северинович Малевич

Казимир Северинович Малевич (23 февраля 1879, Киев - 15 мая 1935, Ленинград) – российский и советский художник-авангардист, основатель супрематизма, теоретик искусства, философ.

Особенности творчества художника Казимира Малевича: изобретатель супрематизма, вошедший в историю искусства как автор "Черного квадрата", Малевич в собственном творчестве не ограничивался беспредметной живописью и испытал на себе едва ли не все модернистские направления и стили, возникшие на рубеже XIX-XX веков (от импрессионизма и фовизма до кубизма и футуризма).

Известные картины Казимира Малевича: «Черный квадрат», «Красная конница», «Автопортрет».

Когда деревья были зелеными

Отец Казимира Малевича – Северин Антонович – работал управляющим на сахароваренных заводах известного предпринимателя Николая Терещенко. Он был человеком прогрессивных взглядов, в некотором роде футуристом. Часто брал маленького Казимира на заводы, где под механический лязг и грохот, рассказывал, что будущее – за машинами. Северин Антонович не сомневался, что когда-нибудь Казимир станет инженером или хотя бы продолжит традицию – будет знатным сахароваром.

Несмотря на профессию Северина, жизнь Малевичей была не то чтобы сахар. Они не купались в роскоши, кроме того им часто приходилось переезжать с места на место. Детство Казимира (к слову, старшего из 14-ти детей Северина Антоновича и Людвиги Александровны Малевич) проходило в украинской провинции: он жил то в Подольской губернии, то в Белополье, то в Конотопе.

Как ни трудно в это поверить, будущий автор «Черного квадрата» не был в детстве странным созданием, занесенным в этот мир космическим ветром. Это был вполне земной мальчик – бойкий и живой. Ему нравилась простая сельская жизнь. Нравилось жаркое украинское солнце и свекольные поля, нравилось охотиться с самодельным луком и участвовать в драках между деревенскими и «заводскими», нравилось «предметное».

Описывая свое детство, Казимир Малевич вспоминает, что лет до шести-семи он не рисовал вовсе. Впечатления, полученные от окружающей реальности, он сравнивал с негативами, ожидавшими проявки. Однажды, глядя, как маляр красит крышу зеленой краской, юноша испытал прозрение – краска была такого же цвета, как деревья. Когда маляр ушел на обед, Казимир забрался на крышу и начал «передавать деревья». Деревья удались ему не вполне, но ощущение от того, как кисть скользила по раскаленной крыше были настолько приятными, что ни о чем другом мальчик больше думать не мог. Страсть к рисованию завладела им внезапно и навсегда.

Он рисовал чернилами, карандашом, толстой кистью (купленной в аптеке), самодельными красками, которые готовил из глины и различных порошков.

Как-то раз (Казимир жил тогда в Белополье) в городок приехали художники из Петербурга – работать в местном соборе. Вместе с приятелем юноша караулил у собора целый день, чтобы хоть мельком увидеть настоящих художников - пришельцев из иного манящего мира. «Мы ползли самым осторожным образом, на животе, затаив дыхание, – вспоминал позднее Казимир Малевич. – Нам удалось подползти очень близко. Мы видели цветные тюбики, из которых давили краску, что было очень интересно... Волнению нашему не было границ. Мы пролежали часа два».

Видя, что сын увлекся не на шутку, мать подарила ему настоящие масляные краски. У Людвиги Александровны были доброе сердце и легкая рука. Однажды она подарила Николаю Рославцу – соседскому мальчику из небогатой семьи – скрипку. Тот вырос и стал известным композитором, педагогом, теоретиком музыки.

Что касается отца Казимира, он и сам немного рисовал – особенно хорошо ему удавались сюжеты с козликами. Впрочем, карьеру художника Северин Антонович не одобрял: хотел, чтобы сын освоил «приличную» профессию. «Художники все сидят в тюрьме», - повторял он.

Как выяснилось позднее, папа говорил дело.

Курская аномалия

В 1896 году Малевичи переехали в Курск – Северин Антонович нашел работу в тамошнем железнодорожном управлении. Туда же устроился чертежником и семнадцатилетний Казимир. Работа его тяготила, и живопись буквально помогала скрашивать скучные будни. Один из сослуживцев Малевича в прошлом учился рисованию в Киеве. Другой новый знакомый – с местного спиртоочистительного завода – имел за плечами два года в питерской Академии художеств. Втроем они составили костяк импровизированного художественного общества, к которому вскоре примкнули многие коллеги, соседи, приятели и просто сочувствующие. Уже в это время Казимир Малевич проявил одно из самых важных своих умений – заражать окружающих своими идеями и вести их за собой. Правда, на тот момент идея была одна: рисовать.

С появлением в городе Малевича, возникла еще одна курская аномалия: на какое-то время живопись стала здесь чрезвычайно модным и массовым увлечением. Видя, что эпидемию не остановить, начальство выделило художникам комнату в железнодорожном управлении, где они оборудовали мастерскую. Малевич и его соратники выписывали из Москвы пособия и гипсы, прочесывали окрестности в поисках подходящей натуры, тратили сбережения на мольберты и краски. Со временем они даже начали устраивать ежегодные выставки (к слову, первые в истории Курска), где принимали участие не только увлеченные железнодорожники, но и известные художники из других городов.

«На тусклом фоне курского бытия наш кружок был настоящим вулканом жизни искусства», - вспоминал позднее художник Малевич. Само собой, местные жены не были в восторге от жизни на этом «вулкане». Наблюдая, как позабывшие о домашних обязанностях и карьере чиновники предаются своему диковинному хобби, они вздыхали: «Лучше бы пил и курил».

В 1901 году женился и Казимир Малевич. Его избранницей стала Казимира Зглейц, дочь местного врача. Вскоре после свадьбы у них родился сын, а еще через год умер от инфаркта отец Казимира – Северин Антонович. Эти события вызвали парадоксальный эффект: будучи старшим мужчиной в семье, Казимир вдруг почувствовал себя свободным и засобирался в Москву. «Друзья были встревожены этим смелым шагом, - писал он. - Но зато их жены были чрезвычайно довольны».

В интересах революции

Казимир Малевич подавал документы в Московское училище живописи, ваяния и зодчества четырежды, и всякий раз был отвергнут. Он не унывал. Жил в коммуне художников в Лефортово. Учился в студии Федора Рерберга, летом возвращался в Курск на заработки. Денег не хватало не только на то, чтобы перевезти в Москву семью (в 1905 у Казимира и Казимиры родилась дочь), но зачастую и на еду. По воспоминаниям Ивана Клюнкова (друга художника, с которым он познакомился на занятиях у Рерберга), однажды Малевич угодил в больницу с голодным обмороком. Поскольку Казимир проявлял абсолютную беспечность в отношении «харчевого дела», бытовые вопросы взяла в свои руки энергичная Людвига Александровна. В 1906-м она сняла в Москве пятикомнатную квартиру, куда перевезла дочерей, внуков и невестку, и арендовала столовую. Увы, семейный бизнес оказался на грани краха, после того как столовую обокрал наемный повар. Но даже в относительно благополучные времена Казимир Малевич продолжал жить в коммуне – примерным семьянином он никогда не был.

В конце концов, Казимира, забрав детей, уехала.

Малевич же продолжал презирать «харчевое дело», воплощая классический образ голодного художника. Он исступленно работал, считал себя социалистом, с энтузиазмом встречал революционные события. Баррикады манили его – и в переулках, и в искусстве.

В революционное движение художник Малевич влился еще в 1905-м, когда (по его словам) с револьвером в руке бился за Красную Пресню. Казимир Малевич никогда не был излишне аккуратным мемуаристом, однако факт остается фактом: связи в кругах профессиональных революционеров у него определенно были.

Что касается живописи, тут события развивались почти столь же стремительно, бурно и драматично. Приехав в Москву поклонником Шишкина и Репина, Малевич вскоре ощутил реформаторский зуд. Вскоре он уже называл Серова «бездарным пачкуном», про Репина говорил: «брандмейстер тупых пожарных, гасящих огонь всего нового». Он водил дружбу с горлопанами-футуристами, разгуливал по Кузнецкому мосту с деревянными ложками в петлицах, писал богоискательские белые стихи. Впрочем, в отличие от многих своих соратников, Малевич не эпатировал ради эпатажа - он искал. Необразованный искренний варвар, завидев незнакомое течение в искусстве, он бросался к нему, словно большой и сильный ребенок – к новой игрушке. Пробовал на прочность, корежил, доводил до абсурда, ломал. А сломав, терял к нему интерес и шел дальше, неизменно уводя за собой часть паствы. И, разумеется, уносил с собой какую-нибудь вырванную с корнем полезную деталь. Каждый период в творчестве Малевича чем-нибудь его обогатил или, если хотите, вооружил. В период благоговения перед Репиным (и позднее, в мастерской Рерберга) он обзавелся техникой. Общаясь с импрессионизмом, научился творческой свободе. Из фовизма вынес буйный эпилептический цвет. Из кубизма – геометрическую аскетичность линий и форм. У футуристов позаимствовал парадоксальную логику алогичного. Далее по списку.

Позднее мастер мистификаций Малевич будет править свою творческую биографию, чтобы придать ей черты эволюции: от импрессионизма к его возлюбленному детищу – супрематизму. В этих целях он, к примеру, датирует свои поздние импрессионистические работы началом 1900-х, чтобы никто не сомневался: с самого начала он шел только вперед и знал, что ищет. Так или иначе, в 1915-м он дошел и нашел.

Черный квадрат, красный угол

В 1913-м художник Малевич оформлял футуристическую оперу «Победа над солнцем» - образчик претенциозного, приглуповатого и хамоватого «нового искусства», который помнят исключительно благодаря его эскизам и декорациям. В числе прочего, Малевич изобразил на заднике черный квадрат, грубо говоря, символизировавший технологический триумф – победу человека над природой, рукотворного над стихийным, рассудочного над спонтанным, электрического над солнечным.

Пробный запуск остался незамеченным.

Два года спустя, Казимир Малевич зажег свое черное солнце на полную мощь, представив самый известный из «Черных квадратов» на выставке «0, 10» в Петрограде.

«Живописный манифест супрематизма», неслучайно повешенный Малевичем в красном углу, стал сенсацией. Он сразу поделил реальность на «до» и «после» «Квадрата». В этой черной дыре безвозвратно канули другие картины Малевича – зачастую куда более интересные. Отныне он был автором скандальной авангардистской иконы и никем более. Магия «Квадрата» действовала на всех. Были те, кто на него молился, и те, кто его проклял. Мало кто, пожав плечами, просто прошел мимо.

Ажиотажу способствовало то, что выставка «0, 10» проходила в атмосфере отнюдь не дружеского соперничества.

При всей своей самобытности, Казимир Малевич был трезвомыслящим человеком. Он не питал иллюзий, понимая, что нарисовать черный квадрат (или круг, или крест) по силам многим. Нащупав супрематизм, сформулировав для себя его законы и принципы, летом 1915-го он написал 39 картин, которые не собирался никому показывать до открытия выставки. Идеи «беспредметной живописи» носились в воздухе, многие из его единомышленников работали в этом направлении. В случае чего, доказать авторство целого направления было бы непросто.

Примерно за три месяца до выставки «0, 10» к Малевичу зашел ее организатор – художник Иван Пуни. И все увидел.

Встревоженный Малевич в срочном порядке написал и опубликовал работу «От кубизма к супрематизму. Новый живописный реализм». В письме к издателю Михаилу Матюшину он просил «окрестить ее и тем предупредить мое авторское право», само письмо велел разорвать.

Кончилось тем, что организаторы запретили Малевичу использовать слово «супрематизм» не только в названии выставки, но и в каталоге работ. Узнав, что Малевич намерен отныне держаться особняком, его ревнивые коллеги-кубисты даже повесили на стену вывеску «Комната профессионалов живописи», указав «дилетанту»-Малевичу его место.

Как бы то ни было, изобретателем супрематизма в истории остался именно он.

Дело было не только в тщеславии. Малевич понимал, что нашел нечто большее, чем новое направление в искусстве, – он создавал новую религию, новый мировой порядок, новый способ общения с мирозданием. И чувствовал свою ответственность.

Так в чем же заключалась революционность супрематизма в целом и «Черного квадрата» в частности? Если упростить до предела - прежде всего в пресловутой новой искренности. Суть ее снайперски точно сформулировала биограф Малевича Ксения Букша. «Когда ты меня рисуешь, то получаюсь не я сам, а рисунок меня, - пишет она. – А когда ты рисуешь черный квадрат, то и получается черный квадрат».

Это была попытка, ободрав все лишнее, положить на предметное стекло самую суть. Опыт безусловно интригующий. Но и пугающий своей окончательностью. Ведь, если ты победил солнце, что тебе делать дальше?

Оставалось объяснять, учить, проповедовать.

Слово и дело

Слово «супрематизм» (от латинского suprem – главенство) придумал и ввел в обиход сам Малевич. Изначально оно означало превосходство цвета над другими элементами. Позднее появился и другой смысл – превосходство над другими направлениями, вершина эволюции в искусстве. Беспредметные геометрические формы, существующий сам по себе цвет, энергия, рожденная их взаимодействием, и ничего больше. Если Серову и другим «бездарным пачкунам» розовый цвет был нужен, чтобы изобразить, к примеру, персик, то Малевича интересовало одно лишь розовое мерцание – без персиков, девочек, веса, морали, добра, зла и прочей экзистенциальной шелухи.

Экстатический опыт, пережитый во время работы над «Черным квадратом», Казимир Северинович описывал в весьма своеобразных стихах: «Мчались миллионы полос. Тупилось зрение и осязать не могло лучами места. Я перестал видеть. Глаз потух в новых проблесках». То есть, супрематисту необходимо в некотором роде ослепнуть, чтобы, презрев уловки разума, буравить мироздание рентгеном интуиции.

Разумеется, его теории выходили далеко за рамки искусствоведения.

В своей работе «Супрематизм. Мир как беспредметность или Вечный покой» Малевич пишет: «Порабощенный идеей практического реализма, человек всю природу хочет сделать для себя идеальной. Таким образом, весь предметный, научно обоснованный, практический реализм и вся его культура принадлежат идеалисту никогда неосуществимых идей... Отсюда вполне ясна для меня буря гнева и война, и проволочные заграждения, удушливые газы, самоубийства, плач, скрежет, печаль и тоска поэтов, художников, техников – материалистов, стремящихся изловить беспредметное и заключить в свои физические объятия».

Трудно не заметить, что идеи Казимира Малевича были во многом созвучны буддистским воззрениям. Образованные товарищи указывали ему на некоторое сходство с восточными мистико-философскими доктринами. Тот отмахивался – бравировал собственным определением «без-книжник», настаивал на том, что до всего доходил сам.

Говоря о супрематизме, Малевич старательно избегал слова «философия». Открещивался от ярлыка «религия», поскольку и первое и второе считал сугубо предметными, «харчевыми» проявлениями.
Легко заметить и противоречие между его словами и поступками. Похоже, Малевич не вполне понимал, что рисуя беспредметное, он создает ПРЕДМЕТЫ искусства. Что ненужность логики объясняет посредством логики. Что Природе и Космосу ни к чему пропагандисты. Что Вечный покой не очень-то уживается с трибунами и лозунгами.

Как бы то ни было при новой советской власти его энергия и лидерские качества пришлись ко двору.
Он был комиссаром по охране памятников старины и художественных ценностей и народным комиссаром ИЗО НАРКОМПРОСА. Руководил в Витебске мастерской в Народном художественном училище. Преподавал в Киевском художественном институте. Имел непосредственное отношение к ГАХН (Государственной академии художественных наук), ГИНХУК (Государственному институту художественной культуры) и еще доброй дюжине не менее чудовищных советских аббревиатур. Нужно заметить, что Малевич и сам был к ним неравнодушен. В 1920-м в Витебске он основал со своими учениками группу МОЛПОСНОВИС (Молодые Последователи Нового Искусства), которую вскоре сократил до ПОСНОВИС, а еще через несколько дней переименовал в УНОВИС (Установители Нового Искусства).

Теплых чувств к советской власти Малевич не испытывал – он, разумеется, хорошо понимал ее природу. Однако «предметное» и «харчевое» не спешили разжимать «физических объятий» - с этим приходилось считаться.

И без того не безоблачные отношения с коммунистическим режимом омрачились после заграничной поездки. В 1927-м Малевич – к тому времени уже знаменитость с мировым именем – побывал в Польше и Германии. В Варшаве проходила его персональная выставка, в Берлине ему предоставили зал на ежегодной Большой берлинской художественной выставке. Кроме того, Малевич заезжал в Дессау, где посетил Баухауз.

Иностранцы смотрели на него как на пророка, ловили каждое его слово. «Эх, вот отношение замечательное. Слава льется как дождь», - писал Малевич в письмах домой. Идиллию оборвало письмо из Ленинграда, в котором художнику Малевичу приказывали вернуться на родину, не дожидаясь окончания выставки.
Согласно популярной легенде, его взяли прямо на вокзале и допрашивали 36 часов кряду. В тот раз обошлось. Но через три года Казимира Малевича снова арестовали как германского шпиона. Ему опять повезло – в тюрьме он провел всего пару месяцев. Но инцидент этот произвел на него тягостное впечатление. Кроме того, у советской власти поубавилось симпатии к авангардистскому искусству, Луначарский писал, что пролетариату необходим «здоровый, крепкий, убедительный реализм». Словом, Малевич, хоть и отделался сравнительно малой кровью, чувствовал себя некоторым образом на обочине.

Ecce Homo

Ни картины Малевича, ни его теоретические труды не объясняют перманентно бурлившего вокруг него сектантства – тут не обойтись без попытки составить «предметный» портрет в духе Серова и Репина.
Нет сомнений, что Казимир Малевич обладал могучей харизмой. Необразованный, завораживающе косноязычный, он, что называется, умел зажечь. В его корявых словесных формулировках было столько энергии, что его эрудированные собеседники слушали его, раскрыв рты. К примеру, известный философ и литературовед Михаил Гершензон (с которым Малевич вел активную переписку) специально просил его не «отделывать стиль», чтобы не утратилась первобытная сила мысли.

Казимир Малевич был очень силен – ментально и физически. Много ходил пешком, выжимал тяжеленные гири, любил рассказывать о том, как здорово в молодости он бился на кулаках. Впрочем, нельзя не упомянуть еще одну известную его черту: Малевич любил приврать и не был обделен чувством юмора.

Он был честен и последователен в своем отношении к «харчевому делу»: практически всю жизнь едва сводил концы с концами и никогда не унывал. Впрочем, аскетом он не был.

Малевич был женат трижды. Его вторая жена – Софья Рафалович – умерла в 1925 от туберкулеза, оставив Казимиру пятилетнюю дочь. Третья – Наталья Манченко – была на 23 года моложе, она оставалась с Малевичем до самого конца. Всех своих жен Малевич любил. По свидетельствам современников, он ладил с детьми (своими и чужими), любил бывать в их обществе. Однако примерным семьянином Казимира Малевича не назовешь – работа всегда была для него на первом месте.

Азартный, преданный своим идеям, он легко находил друзей, учеников, последователей. Еще легче он приобретал врагов. Его творчество неотделимо от его личности. Попавшие под каток его энергетики, одинаково охотно молились и на «Черный квадрат», и на его автора. Те, у кого был иммунитет к гипнозу Малевича, не принимали и его работ, такие считали его неучем, выскочкой, профанатором.

В 1933-м у Малевича диагностировали рак предстательной железы. Он умер два года спустя.
Казимира Малевича хоронили в специально спроектированном его учениками гробу. На верхней части был нарисован черный квадрат, в ногах – красный круг.

Глядя на лежащего в этом супрематическом гробу Малевича, его вечный оппонент – художник-авангардист Владимир Татлин – сказал: «Притворяется».

Автор: Андрей Зимоглядов