Иероним
Босх

Если бы когда-нибудь нашёлся дневник, трактат, да хоть какая-нибудь рукопись Иеронима Босха – это произвело бы эффект разорвавшейся бомбы. Для сравнения: живший ровно в те же годы и десятилетия Леонардо да Винчи исписал дневниковыми заметками, афоризмами, баснями, эпиграммами, техническими выкладками и пророчествами более семи тысяч страниц! Босх же не завещал потомкам ни строчки. Пять веков они, то есть мы, только и делаем, что гадаем: кем он был, о чем думал и, главное, что он имел в виду.

Босх состоит из одних загадок.
(Федерико Дзери, итальянский искусствовед)

Ничего подобного до сих пор не делали и ни о чем подобном не думали… 
(Альбрехт Дюрер, немецкий живописец и график – о творчестве Иеронима Босха)

Босх, Брейгель и Дюрер, зрители земные, сами были вовлечены в кошмар безумия, вырывавшийся из-под земли и окружавший их со всех сторон… Вся властная сила безумия развёрнута на пространстве чисто визуальном.
(Мишель Фуко, французский философ и культуролог, в книге «История безумия в классическую эпоху»)

Разница между работами этого человека и работами других художников заключается в том, что другие стараются изобразить людей такими, как они выглядят снаружи, ему же хватало мужества изображать их такими, какими они являются изнутри.
(Фра Хосе де Сигуэнса, монах, библиотекарь и первый историк Эскориала)

Свои картины адских шабашей Иероним Босх мог бы подписать теми же словами, которыми Ян ван Эйк засвидетельствовал свое присутствие при тихой сцене бракосочетания Арнольфини: «Я был здесь».
(Эрнст Гомбрих, австрийский и английский историк и теоретик искусства, в книге «История искусства»)

Картины Иеронима Босха часто интерпретируют так, как будто они – книги кроссвордов или магических тайн. Босх же не «приподнял» католическую религиозную живопись до каких-то особых философских-магических-алхимических «высот», наоборот, он её еще глубже «опустил». В тину какого-то космического суеверия. В муть предсуществования. В копошащуюся массу архетипов-мутантов-роботов-клонов. Его творчество-ремесло было очевидно антигуманистическим. И его недаром обожали испанские религиозные ханжи, садисты и изуверы. Они чуяли своего.
(Игорь Шестков, писатель)

Главное для зрителя – не поддаться искушению принять зло, которое здесь (на картинах Босха – ред.) выглядит просто очаровательно!
(Жозе Луи Порфирио, португальский музеевед и арт-критик)

Его искусство не то до странности передовито, не то архаично. Впрочем, в архаизм Босха не очень «веришь», он точно деланный. Смелость мысли, полет фантазии мастера так изумительны, такого колоссального размаха, что они прямо приводят в недоумение: не хочется верить, чтобы эти «бесноватые» по самому исполнению картины были произведением того же времени, что и усердная, тихая, терпеливо отделанная живопись Давида, Мемлинга, младшего Боутса, Метсиса. Между тем, как раз в некоторых приемах пейзажа Босх зачастую архаик, готик. Он любит поднимать горизонт под самый верхний край своих композиций, он делает нелепые ошибки в перспективе, он пользуется массой условных схем.
(Александр Бенуа, художник, историк искусства, художественный критик)

Босх был первым художником, который сумел переосмыслить религиозное искусство и придать своим композициям элементы повседневной жизни, соответствующие вкусам и настроениям своих современников.
(Морис Метерлинк, бельгийский писатель, драматург)

Что означает, Иероним Босх, этот твой вид, выражающий ужас, и эта бледность уст? Уж не видишь ли ты летающих призраков подземного царства? Я думаю, тебе были открыты и бездна мрачного Плутона, и жилища ада, если ты мог так хорошо написать твоей рукой то, что сокрыто в самых недрах преисподней.
(Доминикус Лампсониус, фламандский ученый-гуманист, поэт и художник XVI века)

Сам воздух у Босха будто пропитан присутствием дьявола.
(Вальтер Бозинг, автор книги «Иероним Босх. Между Адом и Раем»)

Этот мир предстает перед нами расчленённым на множество кусочков, которые перемешались, словно в калейдоскопе, и получается, что сложить «картинку» теперь вряд ли удастся – приходится оставить все как есть и искать в этой путанице гармонию и красоту.
(Роже Кайуа, французский писатель, философ, социолог)

Я обнаружил панков на одной картине Иеронима Босха, которая меня просто осчастливила: представьте себе, я увидел на ней пирата со множеством колец в носу и ушах, да еще и с наколками. Тогда таких людей единодушно считали уродливыми. Если бы в то время к вам домой явился человек с внешностью панка, вы бы испугались. Сегодня – уже нет.
(Умберто Эко, итальянский писатель, философ, теоретик искусства)

Мне нравится реалистичность человеческой похоти, которая есть в моих фильмах. Я — голландец, а голландцы всегда старались быть максимально достоверными в любых произведениях. Босх был маниакально реалистичен. Посмотрите на его картину «Блудный сын»: там изображен бордель, а рядом стоит человек и ссыт себе под ноги. Вы никогда не увидите такого у итальянцев, французов или англичан. Так работали только голландцы. Они выжигали идеализм реализмом. И я делаю то же самое.
(Пол Верховен, кинорежиссер, автор фильмов "Турецкие сладости", "Основной инстинкт")

Мерзость сочетается с мерзостью и в этом омерзительном сочетании становится вдруг жутко-пленительной. Эта мерзость, эти исчадия зловонных болот, темных гниющих недр кажутся просто забавными, чуть ли не уютными – такая чистосердечная внутренняя радость в творчестве живописца и так изумительна сама живопись!
(Лев Любимов, историк искусства)

Я замечал в сочельник и на Пасху,
Как у картин Иеронима Босха
Толпились люди, подходили близко,
И в страхе разбегались кто куда…
Кричали: «Прочь! Бесстыдство! Святотатство!» -
Во избежанье Страшного суда.
(Павел Антокольский, поэт)

Иконография Босха – одинокий и недоступный остров в потоке раннеголландского искусства. Настоящий секрет его ужасов и снов еще предстоит раскрыть. Мы пробили несколько отверстий запретной двери тайной комнаты его сознания, но так и не нашли ключ к разгадке этой тайны.
(Эрвин Панофский, немецко-американский историк и теоретик искусства)