Георгины в саду в Пти-Женвилье

Для Гюстава Кайботта, с тех пор как его искусство было заново открыто в 1970-х годах, придумали множество удачных определений: «концептуальный импрессионист», «импрессионист-урбанист», «импрессионист-реалист». В каждом случае историки искусства пытались найти для Кайботта место в казалось бы сложившейся системе ценностей, во взвешенной и продуманной схеме, иерархически разделяющую художников на фигуры первого плана, второго и всех последующих. Кайботт эту систему если не разрушил, то заставил пересмотреть точно. Все было так просто: вот Моне, Ренуар и Дега – они звезды и столпы. И ведущие признаки нового искусства нужно искать именно у них. На противоположной стороне – академические художники-ретрограды, для которых все еще был важен сюжет, а не техника, смысл, а не цветовое совершенство. И вдруг из тайной семейной коллекции выходят на свет «Париж. Дождливый день» и «Мост Европы», «Паркетчики» и «Человек на балконе». Они настолько современны и осязаемы, настолько созвучны своему времени, что даже при отсутствии стилистического новаторства, никому не удастся записать Кайботта в лагерь академистов.

За 50 лет исследований для Кайботта нашли достойное место в истории искусства (современного, конечно), а его работы стремительно набирали аукционную ценность. Эскиз одной фигуры для картины «Мост Европы» продан в 2018 году за 8 миллионов долларов. Полноценные картины достигают отметки в 18 миллионов. И если урбанистические полотна, фиксирующие жизнь перестроенного, индустриального, парадного Парижа, разошлись сразу по музеям, то загородных сюжетов Кайботта больше всего на аукционах. Не потому, конечно, что они не достойны музеев. Просто эти работы благополучно вписались в историю искусства, рядом с Моне и Писсарро, они не взламывали устоявшейся системы.

«Георгины в саду Пти-Женвилье» - одна из таких, почти каноничных импрессионистских работ с густыми солнечными пятнами и голубыми тенями на белой штукатурке дома. Ее Кайботт написал за год до смерти. В это время он писал совсем редко: купил особняк в городке Пти-Женвилье, растил там цветы и строил лодки, собирал марки и писал книгу о филателии, составлял правила проведения национальной регаты и занимал должность городского советника. Выставки импрессионистов, в которых участвовал и за организацию которых часто платил Кайботт – давно позади. Он может откладывать все дела и поездки в ожидании цветения редкой орхидеи. Он и умер во время работы в саду.

Кайботту было 40, когда он уехал в парижский пригород Пти-Женвилье – и прожил он здесь всего 6 лет. Если что-то и заставляло его взяться за кисть в эти годы, то только цветы и парусные лодки – две страсти, настолько мощные, что воскрешали страсть писать, почти уже угасшую. Эти работы всегда безупречны и воздушны, в них легко и дерзко смещается угол зрения (излюбленный прием Кайботта), цветы как будто выходят за пространство картины и растут практически у ног зрителя. Критики часто говорят, что загородные работы Кайботта не революционны в контексте импрессионизма: подобные картины можно отыскать у Моне и Писсарро. Но это не совсем так. Кайботт-инженер не может писать как Моне – он расплескивает небрежно по садовой дорожке солнечные пятна и растворяет в знойном воздухе силуэт женщины, зато с наслаждением и технической точностью пишет крепежи по скату теплицы. Как когда-то - болты в конструкции моста Европы.

Автор: Анна Сидельникова