Участие в русско-турецкой войне стало тяжелым испытанием даже для такого стреляного воробья как Василий Верещагин. Он был на борту миноносца «Шутка», когда тот вступил в неравный бой с турецким фрегатом. Верещагин чудом выжил под градом пуль, но был ранен в бедро, долго пробыл в госпитале, едва не умер от гангрены. После он вспоминал, что не раз мысленно говорил себе: «Все, брат, попался, живым не выйдешь». Смерть была здесь повсюду.
Во время штурма Плевны был убит младший брат художника – Сергей Верещагин. Похоронить его не удалось – территория, на которой он погиб, была еще какое-то время занята турками. Василий Верещагин, который не мог пока толком держаться в седле, отправился на поиски, но вскоре понял, что затея обречена:
«Вытащить тело не было никакой возможности – так оно и осталось, к величайшему моему горю, пухнуть и гнить в массе – страшной массе покладенных в этот день трупов солдат наших».
По мотивам этой горестной экспедиции он написал картину
«Побежденные. Панихида» - наверное, самую пронзительную и личную во всем
балканском цикле.
Необъятное поле, усыпанное мертвыми телами. Священник, читающий отходную молитву павшим. Грозовое небо, скупо роняющее на мерзлую землю солнечные лучи, – робкая надежда на то, что когда-нибудь тучи рассеются и кровопролитие окончится.
Верещагин писал картину в парижском пригороде Мезон-Лаффит, где оборудовал уникальную мастерскую под открытым небом: закольцованный рельс, по которому перемещалась специальная кабина. Сидя в ней (или, напротив, поместив в кабину тот или иной предмет), художник мог буквально «догнать солнце» и практически в любое время получить нужное освещение или ракурс. Это приспособление позволило ему добиться той игры света и тьмы, что придала «Побежденным» грандиозно траурного звучания.
Балканская серия стала сенсацией: она сопровождалась аншлагами в Париже и Лондоне, на выставке в Петербурге побывало 200 тысяч человек. Что касается «Побежденных» - одного из главных полотен цикла, оно провоцировало у соотечественников художника противоречивые чувства. В то время как одни отдавали дань очевидному таланту Верещагина, другие норовили облаять его за дефицит патриотического пыла.
Иван Тургенев писал в одной из парижских газет:
«Особенностью этого таланта является упорное искание правды, своеобразного и типического в природе и человеке, которое он передает с большой верностью и силой, порой несколько суровой, но всегда искренней и величественной... Это военные сцены, лишенные, однако, всякого шовинистического духа. Верещагин не думает поэтизировать русскую армию, рассказывать о ее славе, а стремится показать все стороны войны: патетическую, уродливую, ужасную, равно как и другие, в особенности же психологическую сторону, предмет его постоянного внимания».
Однажды на выставку пришел священник, который рассказал высокопоставленным гостям, что это он проводил ту самую панихиду после боев под Телишем в Болгарии и что картина абсолютно правдива. Впрочем, ни свидетельства очевидцев, ни заступничество Тургенева не помешали патриотам обвинять Верещагина в тенденциозности и
«открытом прославлении турецкой военной мощи». По мере того как росло общественное недовольство (претензии традиционно озвучили и члены царской семьи), таяли надежды Верещагина на то, чтобы продать всю балканскую серию целиком. Будучи одним из самых знаменитых баталистов в Европе, он едва сводил концы с концами, о чем сообщал в письме критику Стасову:
«Биографии мои теперь так и сыплются, тоже счастье, что называется, – на брюхе шелк, а в брюхе щелк!»
Работая над «Побежденными», железный человек Верещагин надломился. Телесные и душевные раны, помноженные на критику и финансовые неурядицы, вынудили его воскликнуть в сердцах:
«Больше батальных картин писать не буду баста! Я слишком близко к сердцу принимаю то, что пишу, выплакиваю (буквально) горе каждого раненого и убитого». Он даже оставался верен своему слову в течение нескольких недель.
Автор: Андрей Зимоглядов