Мужчина, курящий трубку

Последние 16 лет жизни Сезанн проводит в родном городе Эксе. Он живет отшельником рядом с каменоломней, иногда ходит в церковь, мало видится с людьми, но охотно делится своими мыслями об искусстве с молодыми художниками, которые к концу XIX века устраивают паломнические поездки к прованскому гению. Круг его общения невелик: кухарка, садовник, крестьяне с фермы. Люди, которые всю жизнь занимались одним и тем же делом, одевались в одно и то же, ходили по одним и тем же дорогам, не покидали своих домов, жили медленно и размеренно, вставали с восходом. Они кажутся такими же древними и сакральными, как гора Святой Виктории в Эксе или старая сосна. Время их жизни в этой местности, наслаиваясь год за годом, меняет свои свойства и становится физически видимым и ощутимым. В фигурах и позах. Как время жизни сосны считывается по изгибам и наклону ствола, как время жизни горы измеряется геологическим рисунком. Сезанн говорил: «Больше всего мне нравится то, как выглядят люди, которые состарились, не изменив в корне своих привычек, - люди, которые подчиняются правилам времени».

Мужчина с трубкой - это папаша Александр, один из местных крестьян. В той же шляпе, с той же трубкой он появляется в серии картин Поля Сезанна «Игроки в карты». В этой серии, которую с большим сомнением можно называть жанровой, энергия молчаливого противостояния двух неподвижных героев перерастает сюжетное столкновение игроков. Этот немой диалог, не раз истолкованный критиками в разных символических плоскостях, ничем не отличается от драматического диалога яблок и кувшина в натюрмортах Сезанна.

Но «Мужчина, курящий трубку» избавлен даже от той призрачной жанровости, которую можно констатировать по внешним признакам «Игроков в карты». Эта картина лишает зрителя и арт-критика соблазна видеть глубинные смыслы. И оставляет наедине с живописью. В этой картине так же мало признаков психологического портрета, как жанровости в «Игроках в карты». Развернутый лицом к зрителю, герой ничего нового о себе не сообщает. Его глаза - темные точки, в них нет глубины и блеска. Но под мощным присутствием в пространстве его фигуры кривятся углы, раздвигаются стены, приподнимается мебель. Это не портрет, это проговоренная живописными средствами фраза «я существую».

В этой картине легко проследить то, о чем говорил Альберто Джакометти: «Сезанн произвел революцию в способе изображения внешнего мира. До этого господствовала одна-единственная концепция, рожденная в эпоху Возрождения, а точнее говоря, принадлежащая Джотто. Способ изображения головы, к примеру, с тех пор принципиально не менялся…

Сезанн полностью разрушил эту концепцию, начав рисовать голову как предмет. Он говорил так: «Я не вижу разницы между головой и дверью, между головой и любым другим предметом». Рисуя одно ухо, он больше заботился о связи между этим ухом и фоном, чем между двумя ушами, его больше волновало сочетание цвета волос и цвета свитера, нежели совместимость формы уха и структуры черепа. А поскольку он все равно должен был изобразить голову целиком, ему пришлось полностью упразднить привычное понятие целого, понимание единства головы. От традиционного единства он не оставил и камня на камне, он обошелся с ним так, что нам пришлось вообразить, будто голова стала лишь предлогом, а картина, в свою очередь, сделалась абстрактной. Сегодня не кажется правдоподобным ни один из методов изображения, отсылающий нас к предыдущей, возрожденческой концепции. Голова, неприкосновенность которой следует оберегать, – уже не голова. Это музейный экспонат».

Автор: Анна Сидельникова