Купчиха за чаем

В 1918-м, когда была написана «Купчиха за чаем», эйфория, которую Кустодиев испытывал в связи с революцией, сошла на нет. Это были окаянные дни: голод, нищета, сомнения. Жена Кустодиева – Юлия – ходила по воскресеньям пилить дрова, платили ей, как и другим чернорабочим, - дровами. Сам Борис Михайлович взялся – в добровольно-принудительном порядке – прихорашивать Петроград по случаю революционной годовщины. В письме театральному режиссеру Василию Лужскому Кустодиев писал: «Живем мы здесь неважно, холодно и голодно, все только и говорят кругом о еде да хлебе… Я сижу дома и, конечно, работаю и работаю, вот и все наши новости. Стосковался по людям, по театру, по музыке - всего этого я лишен».

Зная эти обстоятельства, непросто принять за чистую монету «Купчиху за чаем» со всем ее мясо-молочным гедонизмом, вызывающей телесностью и сдобным спокойствием.

Современники Кустодиева находили в ней горькую иронию. Особенно сознательные наделяли картину сатирической интонацией: им казалось, что Кустодиев – теперь уже советский художник – нарисовал карикатуру на купеческое сословие, эдакую леди Макбет Мценского уезда. Только по прошествии десятилетий стало очевидно, что эта картина – одна из самых личных у Кустодиева. И уж, конечно, художник писал ее без фиги в кармане.

Из ряда типичных кустодиевских купчих (1, 2, 3) эта выделяется еще и тем, что является в некотором роде портретом «воображаемого друга» - той родины, которой Кустодиев лишился, но яростно, безнадежно, болезненно помнил.

Жаркое зеркало самовара не отражает революционных пожарищ. Залпы «Авроры» не оскверняют полуденной неги – слышно лишь, как на соседнем балконе мешают серебряной ложечкой чай. Чуть заметно колышутся телесные холмы. В небесных глазах – ни намека на мысль, упоительный русский дзэн. Нет, это не та птица-тройка, что несется куда-то, не слушая поводьев и не разбирая дороги. Это Россия, в которой время пить чай. Где ты теперь, дай ответ. Не дает ответа.

Автор: Андрей Зимоглядов