Орест
Адамович Кипренский

Есть некая ирония высших сил в том, что Кипренскому, родоначальнику романтизма в русской портретной живописи ХIХ века, досталась столь романтическая, даже романная, биография. Незаконнорожденность, выдуманная фамилия, блистательная внешность, громкий успех в России и Италии (даже галерея Уффици желает заполучить автопортрет!), а после этого – охлаждение публики, подозрения в убийстве римской натурщицы, женитьба на её едва достигшей совершеннолетия дочке, пьянство и деградация. И, конечно, талант – к концу жизни бесславно растраченный, но всё равно невероятный, непостижимый, очень мощный.

Кипренский был незаконным сыном бригадира Алексея Степановича Дьяконова. Он родился 13(24) марта 1782 в деревне Нежново Копорского уезда. Мать Ореста, Анну Гавриловну, Дьяконов выкупил у помещика-соседа, а когда сыну исполнился год, дал ей вольную. Но вскоре снова закрепостил: выдал за Адама Карловича Швальбе, собственного крепостного. Как немец-лютеранин стал крепостным – до сих пор загадка. Именно Швальбе будет считаться названным отцом Кипренского и даст ему своё отчество. Что же до фамилии, то для незаконнорожденных детей нормальным считалось выбрать фамилию на своё усмотрение. Поэтому несколько первых лет жизни Орест носил фамилию Копорский – по названию населенного пункта Копорье (ныне Ленинградская область). Позже, уже в Академии, его переименовали в более звучного Кипрейского, а потом – в Кипренского. На родине художника до сих пор жива легенда, что имя ему дала высокая трава с темно-розовыми цветками – кипрей, в изобилии растущая на болотистых окраинах Санкт-Петербурга.

Детство Ореста прошло рядом с безлюдными дворцами Ораниенбаума. Швальбе первым заметил, как здорово мальчик перерисовывает тамошние картины, виденные сквозь оконное стекло, и показал рисунки Дьяконову, а тот устроил шестилетнего сына в училище при Академии художеств. Там у Кипренского были великолепные наставники – Левицкий и Угрюмов, и сам он, определённый в престижный класс исторической живописи, делает большие успехи. По завершении академического курса Кипренский был оставлен при Академии в качестве пансионера.

1804-м годом датируется один из первых шедевров Кипренского, названный художником «Портрет отца». Но изображён на нём не Дьяконов, а Адам Швальбе. Много позднее Кипренский повезёт «Портрет Швальбе» в Италию, показать на выставке в Неаполе. Там даже выйдет небольшой конфуз: неаполитанские академики живописи, исследовав полотно, заявили, что оно никак не могло быть написано в ХIХ веке: вероятно, это неизвестный шедевр Рубенса или, может быть, даже самого Рембрандта. Кипренскому не без труда удалось отклонить обвинения в мошенничестве.

По окончании учебы Кипренский попеременно живет в Москве, Твери, Петербурге. Он пишет многих выдающихся современников (поэтов Жуковского, Батюшкова, Крылова, министра Уварова, великого князя Николая Павловича) и ведёт жизнь легкомысленного столичного повесы.

Сказать, что Кипренский был личностью темпераментной – слишком слабо. Он был впечатлителен чрезвычайно и, как сказали бы современные психологи, эмоционально лабилен. В состоянии творческой экзальтации, вызываемом в равной степени и созерцанием прекрасного, и светским или амурным успехом, мог пребывать сутками. Коллекционер и будущий московский губернатор Федор Ростопчин свидетельствовал: «Кипренский почти помешался от работы и воображения».

В этом была и заслуга Ростопчина: в его собрании имелось более 300 первоклассных полотен, включая Веласкеса, Тинторетто, Ван Дейка, и Кипренский едва мог прийти в себя от художественных потрясений. Их еще предстояло пережить и «присвоить», обратить на пользу собственному гению, попытавшись встать с великими вровень.

Кипренский потом напишет маслом Ростопчина: залысины, бакенбарды, недовольно сжатые губы. И Екатерину Петровну, кроткую супругу коллекционера. «По силе выражения душевной красоты, - будут восхищаться ценители, - портрет Е.П.Ростопчиной не знает равных в ХIХ веке!»

Однажды девица, которой Кипренский был увлечён, заявила, что могла бы полюбить только военного. На вахтпараде у Зимнего дворца Кипренский прорвался сквозь строй прямо к ногам Павла I с воплем: «Ваше императорское величество! Мечтаю обменять свою кисть на саблю!» Но раздосадованный Павел лишь поморщился: военный парад он считал высоким таинством, которое не должны омрачать непредусмотренности.

Кисть, впрочем, не раз оказывалась сильнее сабли: Кипренский создал превосходные портреты героев наполеоновских войн (в их числе знаменитый «Портрет Е.В.Давыдова»), полководцев, моряков, декабристов. У него был редкий дар изображать людей в счастливые мгновения их жизни. Такие портреты, выхватившие человека в минуты его душевного просветления и приподнятости, открывают в нем самое лучшее.

К 1816-му году Россия, оправившись от наполеоновских войн, возобновила командировки пансионеров Академии за границу. Кипренский мечтал об этом давно и страстно. Он посещает Францию, Германию, Швейцарию, но для жизни выбирает Рим.

Римский период Кипренского – время наивысшего успеха. В России его уже воспринимают как живую легенду, «русского Вандика» (то есть Ван Дейка). Италия тоже благоволит талантливому и по-итальянски темпераментному русскому. Из желающих заказать портрет выстраиваются очереди. И наконец, апогей славы: галерея Уффици во Флоренции желает заполучить автопортрет Кипренского для своей постоянной экспозиции.

Дальше будет – только по нисходящей, к холодному и страшному концу.

Слава Кипренского оказалась быстротечной, в Италии он мучился от сознания, что никогда не достигнет мастерства Рафаэля, пытался угнаться за местными вкусами, выписывая слащавых цыганок и итальянских поселянок, завидовал возрастающей славе Брюллова, начал пить.

Некоторые полагали, что на судьбу Кипренского роковой отпечаток наложило жестокое заблуждение: будучи прирождённым портретистом, он курьёзно считал, что создан для исторической живописи, в которой был несравненно слабее. Другие убеждены, что Кипренский был чересчур зависим от внешней успешности, слишком падок на славу. Но и вправду историческая живопись никак не давалась ему. Кипренский задумал аллегорию «Аполлон, поражающий Пифона», чтобы восславить победу Александра над Наполеоном, но так и не приступил к его живописной разработке. Картину «Гробница Анакреона» ему все же удалось закончить, но на выставке в Риме она была встречена абсолютно холодно. Портреты князя Голицына и княгини Щербатовой, написанные в это же время, - несравненно выше.

В 1823-м художник ненадолго вернулся на родину, однако Петербург принял его холодно: до России доползли слухи, будто бы в Италии Кипренский убил собственную натурщицу (та действительно была найдена мертвой в его мастерской) и испытывал непозволительные чувства к ее дочери, 10-летней Мариучче, с которой писал «Девочку в маковом венке». Но именно этот несчастливый период оставил две исторически значимых работы – сепию «Наводнение в Петербурге» и живописный портрет Пушкина.

В 1828-м Кипренский снова уедет в Рим, но для него это будет совсем другой Рим: не город успеха, а город смерти. Он встретится с подросшей Мариуччей и женится на ней, приняв для этого католичество. Но счастья в этом браке не обретёт, да и есть ли оно, счастье? Кипренский склонялся к мысли, что скорее – нет. Теперь он больше времени проводил не в мастерской, а в остериях, итальянских ресторанчиках, напиваясь вином и прикармливая хлебом бродячих псов. Константин Паустовский в очерке о художнике заметит, что заказчики умудрялись отыскивать Кипренского, ориентируясь по сворам собак, сидевших то у одного, то у другого ресторана.

Умер Кипренский 10 октября 1836 года от горячки, вызванной пневмонией. Ему было всего 49. Дочь Кипренского Клотильда родится уже после его смерти. На римском надгробии написано «В память Ореста Кипренского, самого знаменитого среди русских художников».

Автор: Анна Вчерашняя