Тайная вечеря

Почему «Тайная вечеря» Николая Ге разочаровала Достоевского и, напротив, покорила Толстого? Почему в Третьяковке находится не оригинал, а лишь небольшая авторская копия, хотя Павлу Третьякову «Тайная вечеря» чрезвычайно нравилась? Почему на картине невозможно рассмотреть лицо Иуды? Почему Христос изображён не сидящим, а лежащим? Почему до начала работы над «Тайной вечерей» Николай Ге больше года не брал в руки кисти и как картина помогла ему вернуться к живописи? Кого из апостолов Ге писал с себя, а кого – со своей обожаемой жены Анны Петровны? Почему картину прозвали «Раскол в нигилистах»? Артхив собрал интересные факты о самой, пожалуй, знаменитой в русской живописи трактовке последнего ужина Христа.

«Тайная вечеря» как выход из творческого тупика

Из биографии Николая Николаевича Ге известно, что «Тайная вечеря» появилась в начале 1860-х годов после довольно сложного периода молчания. «Более года Ге почти не берёт кисть в руки», – свидетельствует историк искусства Наталья Зограф. Если смотреть на этот факт с высот религиозной живописи, подобное «воздержание» Ге чем-то сродни длительным посту и молитве, без которых иконописцы не брались за ответственную работу.

Но у кризиса Ге были более прозаические причины. В конце 1850-х – начале 1860-х годов он, почти фанатично поклоняющийся гению Карла Брюллова, жил в итальянской столице в среде художников, которых называли «русской колонией в Риме» (а Иван Тургенев в письме из Рима Льву Толстому называл куда резче: «...дурачки, заражённые брюлловщиной»). Там Ге постепенно начинает понимать, что вот эта брюлловская романтическая отрешённость, вот эта антикизирующая традиция – они не могут больше ничего ему в творческом плане дать. Но куда двигаться и как работать дальше – Ге не представлял. И поскольку человеком он был горячим и импульсивным, то решил, что пришла пора оставить искусство. Решил – и бросил.

В подавленном состоянии духа Ге уехал из Рима во Флоренцию – жизнь там в это время была значительно дешевле (а Ге, который теперь почти не получал дохода от картин, нужно же как-то было кормить семью – жену и двоих маленьких сыновей). И во Флоренции в руки Ге, который в отсутствие работы запоем читал книги, попадает «Жизнь Иисуса» немецкого историка и теолога Давида Фридриха Штрауса, стремящегося показать достоверно-исторического Христа и ставящего под сомнение сверхъестественные моменты Его земной жизни – непорочное зачатие, преображение, воскресение, вознесение, наконец, саму Его божественную природу. На Николая Ге, и раньше увлечённого внимавшего материалистическим высказываниям Герцена и Белинского и по душевному складу вполне чуждого мистике, произвело впечатление, как Штраус «разбивает всю мифологическую сторону биографии Христа». «Приехав из Рима во Флоренцию, – пишет Ге, – я... читал сочинения Штрауса и стал понимать Св.Писание в современном смысле».

Что значит «в современном смысле»? Скорее всего, на языке Ге это значит понять Евангелие не отвлечённо, не мистически, а сугубо психологически – и приблизить, таким образом, события почти двухтысячелетней давности, сделать их эмоционально понятными.

Когда Ге добрался до главы о Тайной вечере в книге Штрауса, он внезапно сообразил, что видит её героев как живых и ясно понимает их чувства и их мотивы, а также, что у него, больше года ничего не писавшего, перед глазами теперь стоит готовая картина: «Образы Христа, Иоанна, Петра и Иуды стали для меня совершенно определительны – живые, – признавался Ге, – я увидел те сцены, когда Иуда уходит с Тайной вечери, и происходит полный разрыв между Иудой и Христом... Я увидел там горе Спасителя, теряющего навсегда ученика-человека. Близ Него лежал Иоанн: он всё понял, но не верит возможности такого разрыва; я увидал Петра, вскочившего, потому что тоже понял всё и пришёл в негодование – он горячий человек; увидел я, наконец, и Иуду: он непременно уйдёт... Вот она картина! Через неделю была подмалёвана картина, в настоящую величину, без эскиза».

Одним словом, художника настиг весьма распространённый в истории искусства парадокс, когда, образно выражаясь, он гонит Откровение в дверь, а оно «летит в окно». Он хочет избавиться от всякой мистики – но получает вполне мистическое по своей сути рождение шедевра. Он нарочито избегает всего сверхъестественного – но сила его искусства такова, что поневоле убеждает в реальности Откровения.

Сюжет для живописи традиционный, а в чем оригинальность концепции Ге?

В традиционной иконографии Тайной вечери сакральным центром картины всегда был стол (1, 2), где происходит хлебопреломление, с сидящими вокруг него на почти равном расстоянии друг от друга апостолами. Ге существенно динамизирует, ломает эту уравновешенную композицию. Для зрителя всё выглядит приблизительно так, будто он случайным свидетелем попадает в комнату и прямо на входе лицом к лицу сталкивается с уходящим Иудой, накидывающим плащ. «Лицом к лицу лица не увидать», как известно, вот и мы не в состоянии разобрать лицо Иуды. Он движется в темноту (и в буквальном, и в переносном смысле), источник света остаётся у него спиной, и потому крупные и резкие черты Иуды видно лишь самым обобщенным образом. Здесь есть и некий стереоскопический эффект: если мы фокусируем взгляд на «круге света» с Христом и апостолами, то Иуда оказывается для нас словно «в расфокусе». Еще поэт и критик Аполлон Григорьев замечал сразу после появления «Тайной вечери»: «Станьте прямо против картины – исчезнет Иуда».

Светильник, поставленный на пол, ярко освещает стол и лица двух апостолов – молодого Иоанна слева и пожилого Петра справа. И вот их-то Ге стремится наделить выразительными эмоциями: Иоанн наивен и не может поверить, что Иуда вот так обошёлся с Учителем, а Пётр видел жизнь, его трудно удивить, но он до глубины существа возмущён. Спаситель, по контрасту с ними, не выражает эмоций и погружён в себя и в переживание факта предательства, который, как мы помним из Евангелия, был ему известен заранее. Кстати, Христос здесь не сидит, как у того же Леонардо да Винчи, и не стоит, возвышаясь над столом, как у Тинторетто (Ге бывал в Милане и Венеции и мог видеть эти фреску и картину), а, в соответствии с Евангелиями, «возлежит». Штраус упоминает о постоянно соблюдаемом в библейских текстах «восточном обычае есть лёжа».

Кто были прототипы героев «Тайной вечери»?

Желая добиться как можно большей жизненной достоверности, Ге стал искать нужные ему для картины фигуры и лица. Специально поехал в Ливорно – там до него уже бывал, когда писал «Явление Христа», Александр Иванов, который считал типажи ливорнских евреев очень подходящими для библейских сцен. Но для главных лиц «Тайной вечери» Ге нашёл моделей еще ближе: буквально у себя дома, во Флоренции.

В начале 1860-х туда вместе с семьёй перебрался жить писатель и публицист Александр Герцен, второй (после Брюллова) кумир юности Николая Ге. Художник настолько горячо разделял либеральные идеи Герцена, что даже своей невесте (тоже неравнодушной к Герцену) в качестве свадебного подарка преподнёс его статью. Выяснить, что Герцен живёт с ним в одном городе, было для Ге потрясением. Он попросил друзей представить его издателю «Колокола» и уговорил Герцена на портрет. Этим портретом – объективно одной из лучших своих работ – сам Ге дорожил чрезвычайно. Когда он решит вернуться в Россию, то повезёт в страну изображение Герцена практически контрабандой: поскольку публицист оставался здесь вне закона, его портрет мог быть изъят на границе. Ге вынул его из рамы, наклеил сверху живописное изображение Моисея и свернул трубочкой (следы от этого свертывания до сих пор видны на портрете в Третьяковке). Но кроме этого, Герцен стал и протипом Христа из «Тайной вечери». Лицо его, конечно, угадывается лишь в общих очертаниях и сильно облагорожено, но вот сама поза с рукой, подпирающей голову, позаимствована Ге с сохранившейся до наших дней фотографии Герцена, сделанной русским придворным фотографом Сергеем Левицким. Консервативным критикам это дало основание говорить, что Ге делает из Герцена Мессию, а вместо Тайной вечери изобразил какой-то «раскол в нигилистах».

Иоанна, самого юного из апостолов, Ге писал «со своей обожаемой, своей глубоко-ценимой и того стоившей жены Анны Петровны», как выразился знаменитый критик Стасов. Никакого противоречия в этом не было: и задолго до Ге традиционная иконография наделяла Иоанна женственным обликом – так подчёркивалась его молодость и непорочность.

Ну, а для апостола Петра натурой послужил сам Николай Николаевич. Ге, как мы помним, назвал Петра «горячий человек», и в собственном темпераменте, в умении воспламеняться определённой идеей, в решительности, но и в склонности быстро разочаровываться, Ге усматривал своё несомненное сходство с личностью Петра. Когда писалась картина, художнику было 31-32 года (Репин в «Далеком-близком» пишет о Ге как о «тогда еще молодом красивом брюнете»), и ему пришлось намеренно себя состарить на полотне. Но если взглянуть на поздний портрет Ге, созданный Николаем Ярошенко, или на последний автопортрет, написанный Ге без малого через 30 лет после «Тайной вечери», нельзя не поразиться тому, насколько постаревший Ге с годами стал похож на своего же апостола Петра из «Тайной вечери». Художник Григорий Мясоедов ещё шутил об «апостольской лысине» Ге.

Что думали о «Тайной вечере» современники Николая Ге?

Как водится с шедеврами, и ругательски ругали, и страстно превозносили. Репин, Крамской (он даже снял копию), Третьяков, Толстой, Салтыков-Щедрин – хвалили; Достоевский, Стасов и многие другие – картину бранили.

Достоевский не принял её «обыкновенности» и оскорбительно-бытовой приземлённости: «Всмотритесь внимательнее, это обыкновенная ссора весьма обыкновенных людей, где же и причём тут последовавшие 18 веков христианства? – недоумевал Достоевский. – Как можно, чтобы из этой обыкновенной ссоры таких обыкновенных людей, как у г. Ге, собравшихся поужинать, произошло нечто столь колоссальное?» Толстой, стремившийся, подобно Штраусу, освободить Евангелие от чудесного и сверхъестественного, напротив, принял картину чуть не восторженно, он признавался, что «произошла странная вещь: мое собственное представление о последнем вечере Христа с учениками совпало с тем, что передал в своей картине Ге».

Еще одну из зрительских реакций описывает Стасов. На выставку, где впервые показывали «Тайную вечерю», пожаловал граф Строганов, известный меценат. Он вглядывался в картину со страшным негодованием и наконец спросил: «Сколько лет этому художнику?!» «Что-то около тридцати», – ответили ему. «Опасный человек!» – весомо произнёс Строганов. Никем не узнанный «итальянец» Николай Ге стоял в это время в толпе и не решился себя обнаружить. А уже через пару лет Строганов явится в мастерскую Ге во Флоренции и станет уговаривать его: «Сделайте же и для меня копию вашей удивительной картины!..»

Почему в Третьяковке нет оригинала «Тайной вечери» Ге?

Потому что оригинал находится в Михайловском дворце – ныне филиале Русского музея: картина Ге очень понравилась Александру II и он купил её, заплатив 10 тысяч рублей серебром. Павел Третьяков, видевший картину выставке во 2-й Античной зале Академии художеств, ужасно сожалел, что не смог заполучить «Тайную вечерю» для своей галереи. Он писал Ивану Крамскому в феврале 1881 года: «Из всего, выставленного в Академии, ярко выделяется и царит (помимо этюдов Иванова) картина Ге. Жаль, что она в Академии – не там бы ей место! Чудесная картина!»

Гораздо позже (и весьма замысловатым путём!) Третьяковка всё же обзаведётся авторским повторением «Тайной вечери». Оно существенно меньше оригинала по размеру и писалось Ге вовсе не для галереи, а по заказу предпринимателя-коллекционера Козьмы Солдатёнкова: в отличие от Третьякова, всегда торговавшегося с художниками и сбивавшего цену, текстильный фабрикант Солдатёнков денег для искусства не жалел. Его щедрость была настолько общеизвестна, что после манифеста об отмене крепостного права в 1861-м году многие крестьяне не сомневались: это не царь их освободил, а просто широкой души человек Кузьма Терентьевич Солдатёнков выкупил и отпускает на волю. Когда в 1901-м году он умер, картину передали в Румянцевский музей – первое в Москве общедоступное собрание книг, монет, рукописей и произведений искусства. При советской власти в 1924-м году его расформировали: зарубежная живопись отправилась в Пушкинский; русская же, а вместе с нею и авторская копия «Тайной вечери» Ге, – в Третьяковку.

Автор: Анна Вчерашняя