войти
Войдите на сайт
Залогиньтесь, чтобы использовать максимум функций Артхива
В январе 1793 года «живописец революции» Жак-Луи Давид (Jacques-Louis David) на заседании Конвента - нового законодательного органа Франции - проголосовал за смертную казнь для короля Людовика XVI. «Против» были 360 депутатов, «за» – 361. Невозможно, глядя на эти числа, отделаться от мысли: голос художника стал решающим, чтобы окончательно «закопать монархию» во Франции. Жена Давида Шарлотта, убеждённая роялистка, не сможет простить этого мужу и вместе с их четырьмя детьми покинет его.
А всего через девять лет художник будет восторженно наблюдать за церемонией «венчания короной и помазания на царство» в Нотр-Дам де Пари маленького корсиканца. Вместо картин, когда-то вдохновивших нацию на революцию, теперь своим творчеством Жак-Луи Давид станет пропагандировать империю и славить императора-самозванца, буквально влюбившись в Наполеона: «Какая же у него голова! Она настолько совершенна, что достойна сравнения с лучшими образцами античной скульптуры и живописи… Этот Бонапарт – мой Эрос!»
Биография Жака-Луи Давида – обширное поле для психоаналитических трактовок.
Он родился в 1748-м году в Париже. Морис-Луи Давид, его отец, был успешным коммерсантом, торгующим железом, и очень заботился об образовании сына. В дорогом частном пансионе семилетний Жак-Луи изучал историю и древние языки, анатомию и основы рисунка. А когда мальчику исполнится девять, отца убьют на дуэли.
Биографы говорят, своего отца Давид помнил плохо – так сознание вытесняло травмирующую информацию. Но ему радостно было слышать от родни, что «Жак-Луи картавит совсем как отец» (хотя этот речевой дефект не передается по наследству). Много позже уродливый шрам возле рта, который сам Давид получит на дуэли (деформацию от него хорошо видно на портрете художника, написанном Жеромом-Мартеном Ланглуа), будет радовать его как напоминание об отце – о том, что теперь вот и у них есть что-то общее.
Важнее всего, что вся последующая жизнь Давида – это беспрестанные поиски того, кто мог бы заменить ему отца.
Опекать осиротевшего Жака-Луи взялись братья его матери. И Жак Бюрон, и Жан-Франсуа Демезон были архитекторами. Оба дяди Давида полагали, что он сможет продолжить династию и определили его в Академию св.Луки. Когда стало ясно, что племянник больше тяготеет к живописи, чем к архитектуре, дядя Бюрон решил представить его еще одному их дальнему родственнику – Франсуа Буше, совсем недавно «главному художнику Франции».
Буше в то время было уже за 60, искусство рококо выходило из моды, а сам он постепенно терял зрение и уже не отваживался набирать новых учеников. Но легендарная встреча юного Давида и пожилого Буше (старого и нового французского искусства) всё же состоялась. Якобы 17-летний Давид в запале заявил: «Античность никогда не сможет меня соблазнить!» в ответ на предложение Буше позаниматься с художником-неоклассиком Вьеном. Лукавый Буше парировал: «Конечно же, манера Жозефа-Мари Вьена немного холодна. А ты просто иногда заходи ко мне: я покажу тебе, как подправить его холодность моей теплотой».
Не самый одарённый художник, Вьен всё-таки стал для Давида хорошим учителем, ему вообще будет везти с покровителями. В те же годы опекать Давида возьмётся Мишель-Жан Седан – а он был ни много ни мало ученым секретарём Королевской Академии архитектуры. К Давиду Седан, видя его рвение и задатки, отнёсся как к сыну: в годы учения Давид даже жил в его доме и пользовался его всесторонней поддержкой.
В то время главная мечта Давида – выиграть Римскую премию, присуждаемую Французской академией и дающей право учиться в Италии. Вслед за первой попыткой Давида проваливаются еще две. Когда на третий раз он получает специальную награду «за изображение обнажённой натуры», но гран-при из-за подковёрных интриг уходит кому-то другому, Давид решает стреляться. Жан Седан успел ворваться к нему в комнату и смог найти слова, чтобы убедить: у такого талантливого молодого человека всё еще впереди.
В 1774 году, с пятой попытки, художник Жак-Луи Давид всё-таки получает вожделенную премию и отправляется в Рим. Его наставник Жозеф-Мари Вьен также пошёл на повышение: теперь он директор Французской академии и тоже едет в Рим со спецмиссией: итальянские власти жалуются на распущенность студентов-живописцев, и Вьен призван укреплять их дисциплину и нравственность. С Давидом, впрочем, это не слишком получилось. Обрюхатив какую-то итальянскую служанку, Жак-Луи наотрез отказался жениться. Девушка подала в суд. Давид попал бы в тюрьму, но пассия согласилась на щедрые отступные. Денег ему одолжил всё тот же Вьен.
Художнику Жаку-Луи Давиду и вправду не до семьи: в свой итальянский период он совершенствуется в мастерстве с маниакальной страстью, не оставляющей времени ни на что другое. Рафаэль – его кумир. Корреджо и Карраччи – мастера, чьи искусство он изучает пристально и пристрастно. Через искусство Возрождения Давид движется к его материнскому лону – античности. С неимоверным трудом художник получает от властей разрешение копировать изображения с эллинистических камей и ваз из знаменитого собрания Гамильтона, ездит на раскопки в Неаполь – в общем, делает всё, чтобы постичь законы античной гармонии во всём их величии и первозданной простоте.
Античность не только «соблазнила» Давида, но и дала обильные плоды. Он возвращается в Париж другим художником. Его манера эмансипировалась и окрепла. Всё, что было до этого – робкое наследование барокко, неуверенные перепевы рококо – уступают место новому стилю, крепко замешанному на боготворимой художником Давидом римской античной классике. Очень скоро этот стиль четких линий и ясной композиции обретает соответствующее название – неоклассицизм.
В 1781 году мастер получает право выставляться на регулярных луврских Салонах. Жак-Луи Давид показывает несколько замечательных эскизов и картины: «Велизарий, просящий милостыню» – на античную тему, «Портрет графа Потоцкого верхом» – на современную. Критик Дени Дидро, этот барометр вкусов эпохи, отзывается о Давиде вполне благосклонно. В первой картине он отмечает «исключительный вкус молодого живописца», рецензия на вторую ограничивается одним предложением: «Превосходная картина, краски здесь не так темны, как в остальных; но не слишком ли напряжена правая нога коня?»
А французской публике творчество художника Жак-Луи Давид нравится безусловно: грезящая о справедливом республиканском устройстве и консолидации нации, она не обманывается античным антуражем. За древнеримскими темами картин мастера она видит намёки на величественное будущее Франции. У Давида быстро появляются заказчики, подражатели и… жена. Шарлотта Маргарита была сестрой его товарища по римским штудиям и дочкой главного королевского строительного подрядчика мсье Пекуля, который, видя быстро возрастающую популярность живописца, сам сосватал художнику свою дочь. Вышло удачно. Через четыре года в семье мастера (благодаря состоянию жены – далеко не бедной) было уже четверо детей: мальчики Шарль-Луи Жюль и Эжен и девочки-близнецы Фелисити- Амели и Полина-Жанна.
Сейчас мы знаем художника Жака-Луи Давида, прежде всего, по его картинам 1790-1800-х годов – «Смерти Марата» и портретам Наполеона. Но апогей его прижизненной славы случился раньше, в 1785 году, когда Салон был буквально взорван сенсационной «Клятвой Горациев». Трое римлян из рода Горациев собираются сразиться с братьями Куриациями из города Альба-Лонга, один из которых, по иронии богов, был обручен с их сестрой Камиллой. Но так велит общественный долг. Горации должны защитить от Куриациев честь Рима и ради этого готовы жертвовать не только родственными связями, но и жизнями.
Сознательно или нет, но «Клятвой Горациев» Давид угодил в самый нерв современного ему французского общества, наэлектризованного недовольством властью и предчувствием скорых решительных перемен. Монархия воспринималось как досадный пережиток. Революционные настроения, что называется, витали в воздухе. И потому «Клятва Горациев», со всем её пафосом братства по оружию и смерти за Великую Отчизну, была воспринята как к призыв к действию.
Давид сближается с революционными кругами: он бесконечно уважает «друга народа» Жана-Поля Марата, а Максимилиан Робеспьер становится его близким другом. Не слишком вникая в политические тонкости, художник ощущает общественные порывы как борьбу за справедливость, и это вдохновляет его. После Революции Давид становится членом Конвента. Он лидер академической оппозиции (что неудивительно после долгой борьбы за Римскую премию) и теперь получает возможность реформировать художественную жизнь Франции: Академию превратить в демократическую Коммуну искусств, королевский Лувр – в национальный музей. При посредничестве Давида Лувр значительно обогащает свои фонды. А место директора Лувра получает стареющий мастер рококо Фрагонар, которого революция сбросила было с корабля современности, но благородный художник не дал ему пойти на дно.
В 1793-м Давид поддержал казнь короля, так как считал Луи VI изменником и предателем национальных интересов. В том же году, в июле, аристократка Шарлотта Корде, обманом проникнув в дом идеолога Революции Марата, закалывает его прямо в ванной. Художник в этот день был в Париже, уже через 2 часа он оказывается на улице Кордильеров, чтобы по горячим следам зарисовать голову мертвеца и его безвольно свисающую руку. «Смерть Марата» станет первым по значению шедевром в творчестве Давида, но далеко не последней смертью в его биографии.
Уже в 1794-м году Робеспьер убит, а Давид брошен в тюрьму. Якобинская диктатура пала. Развязанный ею массовый террор с неизбежностью обернулся против первых лиц Революции. В тюрьме художник Жак-Луи Давид пишет удивительный автопортрет. Он изображает человека с остекленевшим взглядом и как будто сведенными судорогой мышцами (назло заветам Дидро, систематически бранившего мастера за излишне напряженные мускулы на его картинах) – самого себя в ожидании смертного приговора.
Но Давида оправдали. Шарлотта Пекуль, покинувшая художника после казни короля, предприняла все мыслимые усилия, чтобы её бывший муж не повторил путь Людовика на гильотину. После этого они снова повенчались и целых 29 лет, до самой смерти художника в 1825 году, были вместе. Шарлотта переживёт его лишь на год.
Осознавая крах всех своих начинаний, художник Жак-Луи Давид теряет ориентиры. Он отрёкся от своих политических взглядов, отказался от общественного призвания. Чем теперь заниматься, во что верить, на что надеяться? Жак-Луи Давид пишет громадную картину «Сабинянки» с явным примирительным пафосом. Но, видимо, продолжает подспудно грезить о чём-то сильном, величественном, триумфальном. В 1797 году в Париж торжественно въезжает Наполеон и Давид становится свидетелем этого зрелища. Римский профиль Наполеона в сочетании с исходящим от него обаянием власти потрясают мастера. С той же бешеной энергией, с какой еще недавно посвящала всего себя делу Революции, Давид начинает служить Наполеону, который назначит его первым художником империи. «Да, друзья, Бонапарт – мой кумир, и я не стесняюсь в этом признаться», – художник беззастенчиво бравирует своей близостью к власти, как многие из тех, кто слишком рано потерял отца. Но, как и они, он – заложник своих завышенных ожиданий и обречён и дальше разочаровываться и терять.
В 1815-м Наполеон проиграет битву при Ватерлоо, а в 1816-м во Франции реставрируют династию Бурбонов. От политических репрессий Давид бежит в Бельгию. Последние годы его жизни посвящены портретам товарищей по Конвенту – таких же изгнанников, как и он сам, и мифологическим картинам, ныне надёжно забытым. Давид умрёт от инсульта и будет похоронен в Брюсселе. Во Францию вернётся только его сердце: его перевезут в Париж и похоронят на участке № 56 кладбища Пер Лашез.
Автор: Анна Вчерашняя
А всего через девять лет художник будет восторженно наблюдать за церемонией «венчания короной и помазания на царство» в Нотр-Дам де Пари маленького корсиканца. Вместо картин, когда-то вдохновивших нацию на революцию, теперь своим творчеством Жак-Луи Давид станет пропагандировать империю и славить императора-самозванца, буквально влюбившись в Наполеона: «Какая же у него голова! Она настолько совершенна, что достойна сравнения с лучшими образцами античной скульптуры и живописи… Этот Бонапарт – мой Эрос!»
Биография Жака-Луи Давида – обширное поле для психоаналитических трактовок.
Он родился в 1748-м году в Париже. Морис-Луи Давид, его отец, был успешным коммерсантом, торгующим железом, и очень заботился об образовании сына. В дорогом частном пансионе семилетний Жак-Луи изучал историю и древние языки, анатомию и основы рисунка. А когда мальчику исполнится девять, отца убьют на дуэли.
Биографы говорят, своего отца Давид помнил плохо – так сознание вытесняло травмирующую информацию. Но ему радостно было слышать от родни, что «Жак-Луи картавит совсем как отец» (хотя этот речевой дефект не передается по наследству). Много позже уродливый шрам возле рта, который сам Давид получит на дуэли (деформацию от него хорошо видно на портрете художника, написанном Жеромом-Мартеном Ланглуа), будет радовать его как напоминание об отце – о том, что теперь вот и у них есть что-то общее.
Важнее всего, что вся последующая жизнь Давида – это беспрестанные поиски того, кто мог бы заменить ему отца.
Опекать осиротевшего Жака-Луи взялись братья его матери. И Жак Бюрон, и Жан-Франсуа Демезон были архитекторами. Оба дяди Давида полагали, что он сможет продолжить династию и определили его в Академию св.Луки. Когда стало ясно, что племянник больше тяготеет к живописи, чем к архитектуре, дядя Бюрон решил представить его еще одному их дальнему родственнику – Франсуа Буше, совсем недавно «главному художнику Франции».
Буше в то время было уже за 60, искусство рококо выходило из моды, а сам он постепенно терял зрение и уже не отваживался набирать новых учеников. Но легендарная встреча юного Давида и пожилого Буше (старого и нового французского искусства) всё же состоялась. Якобы 17-летний Давид в запале заявил: «Античность никогда не сможет меня соблазнить!» в ответ на предложение Буше позаниматься с художником-неоклассиком Вьеном. Лукавый Буше парировал: «Конечно же, манера Жозефа-Мари Вьена немного холодна. А ты просто иногда заходи ко мне: я покажу тебе, как подправить его холодность моей теплотой».
Не самый одарённый художник, Вьен всё-таки стал для Давида хорошим учителем, ему вообще будет везти с покровителями. В те же годы опекать Давида возьмётся Мишель-Жан Седан – а он был ни много ни мало ученым секретарём Королевской Академии архитектуры. К Давиду Седан, видя его рвение и задатки, отнёсся как к сыну: в годы учения Давид даже жил в его доме и пользовался его всесторонней поддержкой.
В то время главная мечта Давида – выиграть Римскую премию, присуждаемую Французской академией и дающей право учиться в Италии. Вслед за первой попыткой Давида проваливаются еще две. Когда на третий раз он получает специальную награду «за изображение обнажённой натуры», но гран-при из-за подковёрных интриг уходит кому-то другому, Давид решает стреляться. Жан Седан успел ворваться к нему в комнату и смог найти слова, чтобы убедить: у такого талантливого молодого человека всё еще впереди.
В 1774 году, с пятой попытки, художник Жак-Луи Давид всё-таки получает вожделенную премию и отправляется в Рим. Его наставник Жозеф-Мари Вьен также пошёл на повышение: теперь он директор Французской академии и тоже едет в Рим со спецмиссией: итальянские власти жалуются на распущенность студентов-живописцев, и Вьен призван укреплять их дисциплину и нравственность. С Давидом, впрочем, это не слишком получилось. Обрюхатив какую-то итальянскую служанку, Жак-Луи наотрез отказался жениться. Девушка подала в суд. Давид попал бы в тюрьму, но пассия согласилась на щедрые отступные. Денег ему одолжил всё тот же Вьен.
Художнику Жаку-Луи Давиду и вправду не до семьи: в свой итальянский период он совершенствуется в мастерстве с маниакальной страстью, не оставляющей времени ни на что другое. Рафаэль – его кумир. Корреджо и Карраччи – мастера, чьи искусство он изучает пристально и пристрастно. Через искусство Возрождения Давид движется к его материнскому лону – античности. С неимоверным трудом художник получает от властей разрешение копировать изображения с эллинистических камей и ваз из знаменитого собрания Гамильтона, ездит на раскопки в Неаполь – в общем, делает всё, чтобы постичь законы античной гармонии во всём их величии и первозданной простоте.
Античность не только «соблазнила» Давида, но и дала обильные плоды. Он возвращается в Париж другим художником. Его манера эмансипировалась и окрепла. Всё, что было до этого – робкое наследование барокко, неуверенные перепевы рококо – уступают место новому стилю, крепко замешанному на боготворимой художником Давидом римской античной классике. Очень скоро этот стиль четких линий и ясной композиции обретает соответствующее название – неоклассицизм.
В 1781 году мастер получает право выставляться на регулярных луврских Салонах. Жак-Луи Давид показывает несколько замечательных эскизов и картины: «Велизарий, просящий милостыню» – на античную тему, «Портрет графа Потоцкого верхом» – на современную. Критик Дени Дидро, этот барометр вкусов эпохи, отзывается о Давиде вполне благосклонно. В первой картине он отмечает «исключительный вкус молодого живописца», рецензия на вторую ограничивается одним предложением: «Превосходная картина, краски здесь не так темны, как в остальных; но не слишком ли напряжена правая нога коня?»
А французской публике творчество художника Жак-Луи Давид нравится безусловно: грезящая о справедливом республиканском устройстве и консолидации нации, она не обманывается античным антуражем. За древнеримскими темами картин мастера она видит намёки на величественное будущее Франции. У Давида быстро появляются заказчики, подражатели и… жена. Шарлотта Маргарита была сестрой его товарища по римским штудиям и дочкой главного королевского строительного подрядчика мсье Пекуля, который, видя быстро возрастающую популярность живописца, сам сосватал художнику свою дочь. Вышло удачно. Через четыре года в семье мастера (благодаря состоянию жены – далеко не бедной) было уже четверо детей: мальчики Шарль-Луи Жюль и Эжен и девочки-близнецы Фелисити- Амели и Полина-Жанна.
Сейчас мы знаем художника Жака-Луи Давида, прежде всего, по его картинам 1790-1800-х годов – «Смерти Марата» и портретам Наполеона. Но апогей его прижизненной славы случился раньше, в 1785 году, когда Салон был буквально взорван сенсационной «Клятвой Горациев». Трое римлян из рода Горациев собираются сразиться с братьями Куриациями из города Альба-Лонга, один из которых, по иронии богов, был обручен с их сестрой Камиллой. Но так велит общественный долг. Горации должны защитить от Куриациев честь Рима и ради этого готовы жертвовать не только родственными связями, но и жизнями.
Сознательно или нет, но «Клятвой Горациев» Давид угодил в самый нерв современного ему французского общества, наэлектризованного недовольством властью и предчувствием скорых решительных перемен. Монархия воспринималось как досадный пережиток. Революционные настроения, что называется, витали в воздухе. И потому «Клятва Горациев», со всем её пафосом братства по оружию и смерти за Великую Отчизну, была воспринята как к призыв к действию.
Давид сближается с революционными кругами: он бесконечно уважает «друга народа» Жана-Поля Марата, а Максимилиан Робеспьер становится его близким другом. Не слишком вникая в политические тонкости, художник ощущает общественные порывы как борьбу за справедливость, и это вдохновляет его. После Революции Давид становится членом Конвента. Он лидер академической оппозиции (что неудивительно после долгой борьбы за Римскую премию) и теперь получает возможность реформировать художественную жизнь Франции: Академию превратить в демократическую Коммуну искусств, королевский Лувр – в национальный музей. При посредничестве Давида Лувр значительно обогащает свои фонды. А место директора Лувра получает стареющий мастер рококо Фрагонар, которого революция сбросила было с корабля современности, но благородный художник не дал ему пойти на дно.
В 1793-м Давид поддержал казнь короля, так как считал Луи VI изменником и предателем национальных интересов. В том же году, в июле, аристократка Шарлотта Корде, обманом проникнув в дом идеолога Революции Марата, закалывает его прямо в ванной. Художник в этот день был в Париже, уже через 2 часа он оказывается на улице Кордильеров, чтобы по горячим следам зарисовать голову мертвеца и его безвольно свисающую руку. «Смерть Марата» станет первым по значению шедевром в творчестве Давида, но далеко не последней смертью в его биографии.
Уже в 1794-м году Робеспьер убит, а Давид брошен в тюрьму. Якобинская диктатура пала. Развязанный ею массовый террор с неизбежностью обернулся против первых лиц Революции. В тюрьме художник Жак-Луи Давид пишет удивительный автопортрет. Он изображает человека с остекленевшим взглядом и как будто сведенными судорогой мышцами (назло заветам Дидро, систематически бранившего мастера за излишне напряженные мускулы на его картинах) – самого себя в ожидании смертного приговора.
Но Давида оправдали. Шарлотта Пекуль, покинувшая художника после казни короля, предприняла все мыслимые усилия, чтобы её бывший муж не повторил путь Людовика на гильотину. После этого они снова повенчались и целых 29 лет, до самой смерти художника в 1825 году, были вместе. Шарлотта переживёт его лишь на год.
Осознавая крах всех своих начинаний, художник Жак-Луи Давид теряет ориентиры. Он отрёкся от своих политических взглядов, отказался от общественного призвания. Чем теперь заниматься, во что верить, на что надеяться? Жак-Луи Давид пишет громадную картину «Сабинянки» с явным примирительным пафосом. Но, видимо, продолжает подспудно грезить о чём-то сильном, величественном, триумфальном. В 1797 году в Париж торжественно въезжает Наполеон и Давид становится свидетелем этого зрелища. Римский профиль Наполеона в сочетании с исходящим от него обаянием власти потрясают мастера. С той же бешеной энергией, с какой еще недавно посвящала всего себя делу Революции, Давид начинает служить Наполеону, который назначит его первым художником империи. «Да, друзья, Бонапарт – мой кумир, и я не стесняюсь в этом признаться», – художник беззастенчиво бравирует своей близостью к власти, как многие из тех, кто слишком рано потерял отца. Но, как и они, он – заложник своих завышенных ожиданий и обречён и дальше разочаровываться и терять.
В 1815-м Наполеон проиграет битву при Ватерлоо, а в 1816-м во Франции реставрируют династию Бурбонов. От политических репрессий Давид бежит в Бельгию. Последние годы его жизни посвящены портретам товарищей по Конвенту – таких же изгнанников, как и он сам, и мифологическим картинам, ныне надёжно забытым. Давид умрёт от инсульта и будет похоронен в Брюсселе. Во Францию вернётся только его сердце: его перевезут в Париж и похоронят на участке № 56 кладбища Пер Лашез.
Автор: Анна Вчерашняя
-
Работы понравились290 пользователям
- Работы в 7 коллекциях и 285 подборках
