Валентин
Александрович Серов

Артхив вспоминает портреты тех, к кому Валентин Серов испытывал искреннюю симпатию, и тех, к кому чувствовал неприязнь.

Если Валентину Серову не удавалось поймать и перенести на холст чей-то характер, он всегда бывал страшно раздосадован. Такие картины художник Серов иронично называл «Портрет портретычами» или особенным словечком «пАтрет», которое намеренно и с презрением коверкал. Как правило, такое происходило, если модель оставляла Серова равнодушным. К счастью, подобное случалось нечасто: взявшись за кисть, Валентин Александрович редко оставался беспристрастным наблюдателем. Одного лишь портретного сходства ему было мало, важнее были характер, эмоции, настроение. Он, как никто другой, умел подметить свойственные натурщику черты – и лестные, и не слишком. И почти никогда не пытался скрыть своего отношения к модели.

Ольга Трубникова

Едва познакомившись с Ольгой Трубниковой (будущему живописцу тогда исполнилось 14), очарованный Серов принялся уговаривать девушку позировать ему. С тех пор он рисовал ее множество раз. Но самый известный портрет Ольги (теперь уже, конечно, Серовой) был написан в Домотканове, в имении Владимира Дервиза, где художник часто гостил. Эта работа не случайно названа «Летом»: она наполнена солнцем, а так же любовью и доверием – чувствами, которые Валентин Александрович испытывал к жене до самой смерти.

Мария Симонович

Еще один знаменитый «летний» серовский портрет – «Девушка, освещенная солнцем», написанный в том же Домотканове. Его героиня Мария Симонович – двоюродная сестра художника. Она тоже увлекалась искусством, училась в Париже живописи и скульптуре. Серов был привязан ко всей семье Симоновичей, особенно – к своей тете Аделаиде, с которой у него установились куда более доверительные отношения, чем с матерью. К слову, именно в тетином доме он познакомился с будущей женой: Ольга Трубникова была приемной дочерью Симоновичей.

Константин Коровин

К 1891 году, когда писался этот портрет, Серова и Коровина связывала почти десятилетняя дружба. Они вместе путешествовали, вместе работали, некоторое время они фактически вместе жили. Савва Мамонтов шутливо называл эту неразлучную пару «Серовин» - сомневаться в теплых чувствах, которые испытывал Серов к своей модели, не приходится. Отчасти этой близостью объясняется интимная композиция картины. Это очень «свойский» портрет: Константин Коровин полулежит на тахте, он в меру растрепан и расслаблен – именно так подобает выглядеть джентльмену в кругу друзей. Другая причина заключается в известной жовиальности Коровина. Не большой любитель поговорить, Серов, тем не менее, обычно беседовал со своими моделями – так, считал он, у позирующего делается «живой глаз». В случае с Коровиным чрезмерных усилий прикладывать не приходилось: во время сеансов он без умолку болтал, шутил, время от времени пел и не мог усидеть на месте дольше 10 минут. Должно быть, уложить его на подушку, было для Серова единственной возможностью хоть как-то зафиксировать своего неугомонного друга.

Илья Репин

Валентин Серов был многим обязан Репину – не только владением ремеслом. С 15 лет он практически жил в доме Ильи Ефимовича: не будет большим преувеличением сказать, что он был для юноши не только педагогом и другом, но и в какой-то мере отцом. В последние годы жизни Серова в отношениях между ними появилась некоторая натянутость: Репин категорически не принимал «модернистских» картин художника Серова – таких как «Похищение Европы» или «Портрет Иды Рубинштейн». Однако в 1892, когда был написан этот портрет, Серов не скрывал своего восхищения: щегольски одетый, неуловимо озорной и чуть-чуть демонический Репин глядит натурально орлом и, кажется, видит тебя насквозь.

Александр Серов

Отец художника – Александр Серов – был известным композитором и музыкальным критиком. Известным настолько, что его поддержкой дорожил сам Рихард Вагнер. Несмотря на то, что Александр Николаевич умер, когда Валентину было шесть, тот, уже будучи успешным живописцем, еще долго жил в тени отца: в рецензиях за его именем нередко следовало пояснение «сын известного композитора». Тем не менее, никакой творческой ревности Валентин Серов не чувствовал – к покойному отцу он относился с куда большей теплотой, чем к живой матери. На портрете, написанном почти через 20 лет после его смерти, Александр Серов изображен в момент озарения - во власти музыки, слышной пока ему одному.

Савва Мамонтов

На даче Мамонтовых в Абрамцеве прошли самые беззаботные детские годы Серова. Здесь он бывал по-настоящему счастлив. Здесь чувствовал себя в кругу семьи. Чувство признательности и глубокого уважения к Савве Мамонтову, особенно заметны, если сравнить портреты работы Серова (см. также 1, 2, 3) с портретом кисти Михаила Врубеля. Врубель писал преуспевающего капиталиста, безжалостного расчетливого дельца. Серов – человека мягкого, рассудительного, спокойного, можно сказать, домашнего и уютного.

Федор Шаляпин

Работая над оформлением мамонтовских представлений, Серов познакомился с Федором Шаляпиным. И хотя знаменитый бас признавался, что поначалу побаивался молчаливого и вечно хмурого Серова, тот сразу проникся к нему симпатией. Изобразив модель в полный рост (нечастый, по меркам Серова, случай), художник старался подчеркнуть шаляпинскую мощь – артистическую и физическую. Горделивая осанка, разворот могучих плеч – все здесь намекает на то, что этого человека никому не поставить на колени.

Любопытно, что шесть лет спустя, Шаляпин все же оказался «на коленях»: во время представления оперы «Борис Годунов», на котором присутствовал Николай II, хор Мариинского театра внезапно пал ниц и верноподданническом экстазе спел «Боже, царя храни» - чтобы не выделяться, Шаляпин был вынужден последовать за хористами. Серов был страшно огорчен этим инцидентом. «Что это за горе, что даже и ты кончаешь карачками», - писал он другу.

Сергей Дягилев

Неуемно деятельный, неизменно щеголеватый, вечно склонный к авантюрам Сергей Дягилев, по всем приметам, не мог понравиться такому основательному персонажу как Валентин Серов. Однако Серов любил его всепрощающей любовью. Его дьявольская интуиция, его азарт и умение выбираться из, казалось бы, безнадежных ситуаций, привлекали художника. Он считал Дягилева близким другом и во всех распрях (будь то разборки между «Миром искусства и вездесущим критиком Стасовым или, междоусобные войны с передвижниками) занимал его сторону.

«Сергей Павлович – человек с глазом. Второго такого не сыщешь…, - говорил про него Серов. – Подумать – сколько наворотил этот человек и сколько в нем самом наворочено. Много в нем хорошего, а еще больше плохого, отвратительного. Более чем кого бы то ни было я ненавижу его и, представьте, люблю!»

Княгиня Юсупова

Побывав по приглашению княгини Зинаиды Николаевны в Юсуповском дворце на Мойке, Валентин Серов был оглушен тамошней роскошью. Подобного великолепия он не видел и в императорской резиденции – в коллекции Юсуповых можно было обнаружить, например, подлинник Веласкеса. Сама же княгиня держалась просто и сходу покорила художника (обычно предпочитавшего держаться от сильных этого мира на безопасной дистанции) своими обаянием и красотой. В результате был написан портрет, о котором Александр Бенуа писал: «Серов встал вровень с величайшими мастерами женской красоты». Сам Валентин Александрович остался доволен тем, как вышла улыбка княгини. Позднее он подарил княгине на память сувенир – маленькую игрушечную обезьянку. И та трогательно хранила ее. Наверное, где-то рядом с Веласкесом.

Николай II

«Николай II» 1900-го года, стал последним портретом императора, написанным Серовым – после ссоры с государыней (она произошла во время написания этого портрета, который так и остался незаконченным), художник заявил: «В этом доме я больше не работаю». И слово свое сдержал. Очевидно, особой неприязни к царю Серов не испытывал. Как и симпатии. Константин Коровин писал об этом портрете: «Серов первым из художников уловил и запечатлел на полотне мягкость, интеллигентность и вместе с тем слабость императора…». Однако, став свидетелем расстрела мирной демонстрации в 1905 году, Валентин Серов сменил сдержанную объективность на гнев – достаточно вспомнить его карикатуру «1905 г. После усмирения», где интеллигентность императора, мягко говоря, отодвинута на второй план. Впрочем, уже в 1900-м, каким-то одному ему доступным зрением, Серов сумел увидеть будущее. Много позднее, после событий Кровавого воскресенья, он говорил об этом портрете Игорю Грабарю: «А в уголках глаз-то – 1905 год».

Ольга Орлова

Княгиня Ольга Константиновна Орлова, по свидетельствам очевидцев, не отличалась ни умом, ни особой красотой – внешней или душевной. Она была профессиональной светской львицей и одной из главных петербургских модниц. Княгиню Юсупову она считала своей конкуренткой. То, что у Юсуповой есть портрет кисти Серова, было для Орловой вызовом.

Реакция публики на картину художника Серова была противоречивой. С одной стороны, мастерская работа, безупречная техника, блистательный парадный портрет. С другой, серовская ирония была очевидна: вычурная поза, презрительно вскинутые брови, шляпа и палантин, заслонившие какой-либо намек на личность: не особо таясь, художник увековечил холеную салонную пустышку – живой гарант зреющей за стенами будуара классовой ненависти. Как метко подметил знаменитый мультипликатор Юрий Норштейн, «глядя на этот портрет, можно понять, почему в России произошла революция».

Феликс Сумароков-Эльстон

С шестнадцатилетним графом Сумароковым-Эльстон Серов быстро нашел общий язык – они оба любили собак. За два года (в течение которых Серов с перерывами писал портрет) они успели многое обсудить. Позднее уже пожилой граф писал в мемуарах, что беседы с Серовым оказали огромное влияние на его мировоззрение и личность. Однако, ни доверительное общение, ни искренняя симпатия, которую художник испытывал к матери юноши – княгине Юсуповой – не помешали ему заметить в своей модели не самые лестные черты: высокомерие, самовлюбленность, изнеженность. У юного графа взгляд человека, чьи желания (будь то породистый щенок, портрет кисти Серова или, например, убийство Распутина) исполняются незамедлительно.

Мария Морозова

Когда кто-нибудь из друзей находил Серову клиента на заказной портрет, тот, случалось, с опаской интересовался: «Не рожа ли?». В случае с купчихой Марией Федоровной Морозовой художник угодил впросак – то ли забыл спросить, то ли был жестоко обманут.

Одетая в бесформенное черное платье, с умопомрачительным бантом на голове и физиономией, воплощающей хрестоматийные представления о незатейливой торгашеской хитрости, – прямо скажем, это был не самый любимый Серовым тип. Кроме того, Морозова выспрашивала, женат ли художник, много ли у него детей, сколько он зарабатывает своим ремеслом. И, сделав вывод, что шиковать Серову не приходится, сказала: «Ты, милок, получше меня списывай, я тебе поболее тогда заплачу». Сдерживая бешенство, Серов рисовал хитрый прищур и фальшиво-елейную улыбку. На свой обычный вопрос он отвечал собственной кистью, и отвечал утвердительно.

Владимир Гиршман

С предпринимателем, меценатом и коллекционером Гиршманом Серов был в дружеских отношениях. Кошка между ними пробежала лишь однажды – в 1911 году. Серов готовился к Международной выставке в Риме и попросил свой портрет оперного певца Анджело Мазини, находившийся в собрании Гиршмана. Но старый друг заупрямился – он опасался, что в дороге картина может пострадать. Серов был вынужден клянчить, чего очень не любил. В конце концов, Гиршман уступил, но в обмен за услугу потребовал, чтобы Валентин Александрович написал его портрет.

Серов долг вернул, но изобразил Гиршмана, характерным жестом вынимающим из кармана бумажник – свое орудие шантажа.

Валентин Серов

И, наконец, Валентин Серов – человек, с которым у Валентина Серова были весьма непростые отношения. Неуступчивый, колючий, хмурый – он был самым «трудным» своим заказчиком и самым суровым судьей своих работ. С некоторых пор Серов несомненно знал себе цену. Но едва ли себя любил. По его собственному признанию, он редко бывал счастлив: создавая на холсте «отрадное», он не находил его в собственной жизни. Наверное, поэтому на самом известном автопортрете Серов «светел ликом» только отчасти – там, где солнце, там и тень.

Автор: Андрей Зимоглядов