Василий
Васильевич Верещагин

Василий Васильевич Верещагин (26 октября 1842 года, Череповец — 13 апреля 1904 года, Порт-Артур) - русский художник-баталист, путешественник и военный.

Особенности творчества художника Василия Верещагина: считал бессмысленными картины "без идеи"; побывал на трех войнах по службе, но в живописи был художником-пацифистом - показывал на своих полотнах бесчеловечность войны; написал массу экзотических пейзажей и жанровых работ во время своих многочисленных путешествий.

Известные картины Василия Верещагина: "Апофеоз войны", "Мавзолей Тадж-Махал в Агре", "Смертельно раненный".

Череповецкий уезд Новгородской губернии, где родился художник Василий Верещагин, издавна славился «железным промыслом». В этих местах, богатых железной рудой, ковали гвозди, которые потом экспортировали в Англию – череповецкую сталь высоко ценили в Европе. Одним из самых ранних воспоминаний художника был «стук молотов о наковальни в длинном ряду кузниц по обрыву горы», на котором стояла усадьба Верещагиных. Это не случайное воспоминание: кажется, Василия Васильевича и самого выковали в одной из этих кузниц. Железный характер. Стальные нервы. Острый ум. Всю свою жизнь этот несгибаемый человек что-нибудь преодолевал. Страдая от морской болезни, служил в гардемаринах. Искренне ненавидя насилие, участвовал едва ли не во всех военных кампаниях, выпавших на его век. Будучи беззаветным патриотом своей страны, писал полотна, за которые его объявляли провокатором и врагом государства.

Как закалялась сталь

Василий Верещагин родился в Череповце в 1842 году. Когда ему исполнилось три, семья осела в родовом гнезде - деревне Петровке, которой Верещагин-старший владел наряду с двумя другими деревнями в Новгородской и Вологодской губерниях. Предводитель местного дворянства, он жил на доход от кузниц своих крепостных, а так же сплавлял лес, которым эти места были чрезвычайно богаты. Это была размеренная, сытая и скучноватая жизнь. Вспоминая отца, Василий Верещагин отмечал, что тот был домоседом и имел «типично мещанский ум». Характер он унаследовал от матери-татарки – женщины неглупой, образованной, необыкновенно красивой и несколько истеричной.

Василий рано проявил интерес и способности к рисованию, однако поощрять эту склонность родители не собирались: «Сыну столбового дворянина, 6-й родословной книги, сделаться художником – что за срам!». Среди вологодского и новгородского дворянства военная карьера считалась не только престижной, но и обязательной. Определять сыновей в военные моряки было здесь давней традицией. Зажиточные помещики загодя задабривали приемную комиссию Морского корпуса, казалось бы, судьба Василия Верещагина была предопределена еще до его рождения.

В 1850-м он был принят в Александровский малолетний кадетский корпус в Царском Селе, а еще через три года – зачислен в петербургский Морской кадетский корпус.

Уже подростком Василий Верещагин не лез за словом в карман и умел постоять за себя. Однако, дедовщина и цинизм, царившие в кадетском «казарменном товариществе», быстро его разочаровали. А после первого заграничного похода на фрегате «Камчатка» (юноше к тому времени исполнилось 15), он и вовсе засомневался в том, что создан для флота: у кадета Верещагина обнаружилась сильнейшая морская болезнь. Впрочем, он был честолюбив, не терпел критики, а потому старался стать первым во всем. Разумеется, особенные успехи Василий делал в рисовании, которым увлекался все сильнее.

Бунт пятнадцати

В старших классах Морского корпуса рисование уже не преподавалось, и кто-то из бывших учителей посоветовал ему записаться в рисовальную школу петербургского Общества поощрения художеств.

Преподаватели сразу заметили талант вольноприходящего Верещагина. Однажды, похвалив очередную работу, директор школы поинтересовался: «Художником ведь все равно не будете?». И получил неожиданный ответ: «Напротив, ничего так не желаю, как сделаться художником».

Осторожные попытки убедить отца в том, что быть художником – тоже достойное занятие для мужчины, были восприняты в штыки. Даже мать считала такой выбор карьерным самоубийством. «Профессия живописца не приведет тебя в лучшие дома столицы, - не без оснований полагала она. - А в эполетах ты всюду будешь принят».

Впрочем, Верещагин уже все решил. Сдав выпускные экзамены в Морском корпусе с лучшими оценками в своем выпуске, он подал документы в Академию художеств.

Увы, Василий Верещагин попал в Императорскую Академию в не лучшие ее времена. Спустя четверть века Александр III начнет реформировать здешнюю систему образования, выгонит преподавателей-ретроградов и пригласит передвижников. Пока же Академия бесконечно далека от идеалов творческой свободы, к которым так стремился Верещагин. Тут, как и в армии, все делается по уставу. Менторы с фельдфебельским упорством заставляют студентов по тысячному разу перерисовывать античные сюжеты, едва ли не строем водят их смотреть «старых мастеров» и требуют слепого преклонения перед замшелыми авторитетами.

Все сильнее сомневаясь в необходимости обучения в Академии, Верещагин выхлопотал себе что-то вроде «творческого отпуска» и отбыл на Кавказ в поисках свежих впечатлений и живой натуры. Вскоре после этого грянул «Бунт четырнадцати» - четырнадцать лучших студентов Академии (с Иваном Крамским во главе) вышли из ее состава. Задержись Верещагин в Петербурге чуть дольше, это событие, наверняка, вошло бы в историю как «Бунт пятнадцати».

Авось не убьют!

На Кавказе художник Василий Верещагин провел около года, в течение которого рисовал, писал картины, собирал этнографический материал и даже преподавал. В письмах домой Верещагин сообщал, что «Тифлис – находка для живописца». Однако когда на него свалилось неожиданное наследство – 1000 рублей, завещанная дядей, - решил, что пришло время побывать в Европе.

Василий Верещагин отправился в Париж, где рассчитывал поучиться у Жана-Леона Жерома, чьими картинами он восхищался еще в Петербурге. К тому времени Жером был признанным авторитетом среди коллег, кавалером ордена Почетного легиона, к тому же он был «модным живописцем», и учиться у него было очень престижно. Впрочем, в мастерской мэтра Верещагина ожидало очередное разочарование: все те же античные сюжеты, все та же преданность традициям, что и в Академии художеств.

Нападки Жерома на импрессионистов в целом (и в частности кампания травли Эдуарда Мане, в которой Жером активно участвовал) окончательно убедили Верещагина в том, что ничему новому и прогрессивному ему здесь не научиться. Вскоре он вернулся в Тифлис, вспоминая: «Я вырвался из Парижа, точно из темницы. И принялся рисовать на свободе с каким-то остервенением».

В это время командующий Туркестанским военным округом генерал Кауфман искал художника, который сопровождал бы его в поездках по Средней Азии. Верещагин ухватился за эту возможность. Помимо жажды новых впечатлений и страсти к путешествиям, им двигал еще один мотив - «узнать, что такое истинная война, о которой много читал и слышал и близ которой был на Кавказе». Судьба ему «улыбнулась»: бухарский эмир, находившийся в Самарканде, объявил русским «священную войну».

Битва за Самарканд была недолгой. Понесшие серьезный урон войска эмира отошли, дав русским солдатам возможность беспрепятственно войти в город. Большая часть российских войск вскоре покинула Самарканд, Верещагин остался в крепости с гарнизоном в 500 человек. Вскоре местное население, подстрекаемое муллами, двинулось на штурм. Когда эмир подтянул к беззащитной (как ему казалось) крепости остатки своих войск, они насчитывали десятки тысяч.

Штурм длился почти неделю. Обессилевшие, павшие духом солдаты были готовы отступить под натиском несметного врага. Однако когда крепостная стена была проломлена, прапорщику Василию Васильевичу Верещагину не только удалось отбить атаку, но и поднять однополчан в контрнаступление. Свои мысли он позднее описывал так: «Моя первая мысль была – не идут, надо пойти впереди; вторая – вот хороший случай показать, как надобно идти вперед; третья – да ведь убьют наверно; четвертая – авось не убьют!». Верещагин стрелял, колол, рубил, бросался в рукопашную, вынимал из скрюченных пальцев павших товарищей оружие, снова стрелял. По воспоминаниям художника, в тот день он отделался «дешево»: «Одна пуля сбила шапку с головы, другая перебила ствол ружья, как раз на высоте груди». Вскоре подоспело подкрепление. За героизм, проявленный во время защиты Самаркандской крепости, Василий Верещагин был награжден Георгиевским крестом. Но главное – одна неделя самаркандской осады сыграла решающую роль в формировании его взглядов, определила всю его дальнейшую жизнь. До последнего вздоха один из важнейших баталистов в истории живописи парадоксальным образом ненавидел войну и все, что с ней связано.

Здравствуй, оружие

Подобно Хемингуэю, Верещагин считал, что писать стоит лишь то, что знаешь из личного опыта. Он физически не мог усидеть на месте и попросту не умел оставаться в стороне. В 1877-м, когда началась русско-турецкая война, он отправился на фронт – за свой счет, без казенного содержания - был серьезно ранен и едва не потерял ногу. Туркестан, Балканы, Палестина, США, Филиппины, Куба, Япония – художник поспевал всюду. И всюду находил подходящие сюжеты для своих картин – всюду лилась кровь. Верещагин был предан теме войны, но вопреки многовековой традиции, рисовал ее без парадного сладострастия, сверкающих эполет и бравурных маршей. Грязь, страх, смерть, горы из черепов – в отличие от многих придворных баталистов, он знал настоящую цену славных побед.

Художник Василий Верещагин стремился проникнуть в самую суть вещей: он подолгу вынашивал сюжеты своих картин, снова и снова возвращался в места, где приобрел первые впечатления. Ему было важно показать, что у всякой медали есть обратная сторона. Что отвага и великодушие часто идут на войне рука об руку с паникой и предательством. Что завоевания невозможны без жертв и потерь. Он рисовал циклами и страшно переживал, если ему приходилось продавать какую-то картину отдельно. Все его творчество (помимо живописи, Верещагин публиковал путевые заметки, прозу) было цельным антивоенным высказыванием, право на которое он выстрадал в полной мере. Однажды художник в сердцах зарекся: «Больше батальных картин писать не буду - баста! Я слишком близко к сердцу принимаю то, что пишу, выплакиваю (буквально) горе каждого раненого и убитого». Слово свое он, разумеется, не сдержал.

Практически с первых выставок картин Верещагина мало кто сомневался в том, что Василий Васильевич – гениальный художник. А вот его благонадежность вызывала вопросы. Соотечественников (особенно тех, что в эполетах) нервировало, что Верещагин предпочитает «упаднические» сюжеты, вместо того, чтобы живописать славу российского оружия. Ходили слухи, что ознакомившись с туркестанской серией (1, 2, 3) в 1874-м будущий император великий князь Александр Александрович сказал: «Всегдашние его тенденциозности противны национальному самолюбию и можно по ним заключить одно: либо Верещагин скотина, или совершенно помешанный человек».

Подобными репликами с некоторыми вариациями сопровождался позднее балканский цикл (1, 2, 3).

В 1900 году Василий Верещагин был номинировал на Нобелевскую премию мира – первую в истории. Его «всегдашние тенденциозности» были оценены миром по заслугам. Художник к тому времени был уже в немалой обиде на родину. И говорил, что предлагать свои картины кому-то в России, для него теперь все равно, что стоять на паперти.

Автор жжет

Художник Василий Верещагин сжигал свои картины как минимум трижды. Он был импульсивен, вспыльчив, крайне обидчив и совершенно нетерпим к критике. В письмах к Владимиру Стасову Верещагин называл себя «лейденской банкой», зная за собой свойство накапливать «электричество» и искрить разрядами. К началу XX века на планете Земля было непросто отыскать организацию, конфессию или отдельного человека, с которым бы не рассорился Верещагин. Он не ладил с коллегами. В 1874 году художник отказался от звания профессора Академии художеств. Позднее отверг предложение участвовать в выставках передвижников, объясняя это тем, что в его картинах нет фальши и подобная компания ему ни к чему. В письме к тому же Стасову Верещагин заявлял, что вообще «не желает знаться ни с кем из русских художников», делая что-то вроде скидки лишь для Ивана Крамского, о котором писал, что «этот гениальный дьячок, пожалуй, лучше других, но и тот завидует как бес». Его «военные» полотна обижали патриотов, цикл библейских картин, написанный после поездки в Палестину, оскорбил ватиканских кардиналов и прилежных католиков. Его 19-летние отношения с первой женой – Елизаветой – окончились разрывом в 1890-м. Своего отца (опять-таки в письме Стасову) художник называл «нечестивым, недостойным, выжившим из ума стариком». К слову, с самим Стасовым Верещагин тоже ссорился неоднократно.

Случалась, что «лейденская банка» ударяла по людям, которые выказывали Верещагину самое дружеское и участливое отношения. Кроме Стасова, в их числе был Павел Третьяков, о ссоре с которым Верещагин впоследствии очень жалел. В 1903-м, через пять лет после смерти Третьякова, Василий Васильевич сокрушался: «Как глупо было с моей стороны отнестись так грубо к такому чудесному человеку. До сих пор стыжусь и казнюсь».

И князь, и крестьянин

Впрочем, непростой характер Василия Верещагина не мешал миру благоговеть перед мощью его таланта.

Если художника и упрекали – в недостатке патриотизма или излишней театральности (якобы унаследованной от мэтра Жерома) – то исключительно по политическим соображениям.

Уже в 1880-м его выставку в Петербурге посетило 200 тысяч человек. А в 1881-м художник Василий Верещагин сорвал «джек-пот» в Вене. Выставка, проходившая в течение 28 дней в здании Общества художников Кюнстлерхауз, сопровождалась беспрецедентным ажиотажем. «Выставка картин В. В. Верещагина представляет собою небывалое до сих пор в Вене зрелище, – писали в газетах. – С 9 часов утра и до 10 часов вечера сплошная масса народа не только наполняет собою все здание Kiinstlerhaus'a, в котором помещается выставка картин, но и на улице у подъезда в течение целого дня вы видите несколько сот человек, ожидающих входа на выставку. И если вам удастся наконец пробраться как-нибудь в зал верещагинских галерей – вы не без удивления увидите здесь представителей аристократических фамилий рядом с рабочими, членов высшей бюрократии, важных осанистых генералов вперемежку с мелким бюргером и рядовым линейным солдатом. В Вене это явление небывалое, ибо ни в одном из европейских больших городов классы общества не обособлены так, как в Вене. Но выставка Верещагина произвела как бы нивелирующее действие: и князь, и крестьянин, и миллионер-банкир, и простой рабочий – все наперерыв друг перед другом спешат внести в кассу 30 крейцеров, чтобы поскорее взглянуть на произведения могучего таланта».

В последующие годы интерес к Верещагину по всему миру не ослабевал – за Веной последовали Париж, Берлин, Амстердам, Лондон.

После тотального европейского успеха Василий Верещагин дважды ездил в США и на Кубу, где написал несколько картин на тему американо-испанской войны. В Штатах его тепло принимал президент Теодор Рузвельт, а выставка, устроенная Чикагским институтом искусств, имела огромный успех.

В 1903-м Верещагин, несмотря на «нехорошее чувство», предпринял путешествие в Японию. Чутье не подвело старого солдата – через год началась русско-японская война. Разумеется, Верещагин снова не сумел остаться в стороне, в конце февраля 1904-го он отбыл на фронт.

31 марта (13 апреля) броненосец «Петропавловск», на борту которого находился художник Василий Верещагин, подорвался на мине. Из всего экипажа в 650 человек спастись удалось не более шестидесяти. По свидетельствам выживших, за несколько минут до взрыва Василий Васильевич поднялся на палубу с походным альбомом – он погиб со своим главным оружием в руках.

«Верещагина оплакивает весь мир», - писали в газете «Санкт-Петербургские ведомости». Самым убедительным доказательством правоты этих слов, пожалуй, стал некролог, опубликованный в «Газете простых людей». «Верещагин хотел показать людям трагедию и глупость войны, и сам пал ее жертвой», - писали в 1904 году в этой японской газете.

Автор: Андрей Зимоглядов

Читайте также: Штрихи к портрету: 7 остросюжетных историй о Василии Верещагине