Ангелика
Кауфман

Среди сравнительно небольшого числа женщин-живописцев, имеющих мировую известность, Ангелике Кауфман (Angelika Kauffmann) принадлежит одно из первых мест. И даже если вам никогда ранее не приходилось слышать этого имени, с её произведениями вы наверняка визуально знакомы. Галантные сценки по мотивам античных мифов и библейских историй в своё время были так популярны, что им нашли применение в промышленных, без преувеличения, масштабах: миниатюрами с картин Кауфман украшали посуду, шкатулки, мебель, обложки книг. Федот Шубин, самый крупный российский скульптор XVIII века, декорируя Мраморный дворец в Санкт-Петербурге, брал за образец гравюры с её произведений. До сих пор индустриальный дизайн нет-нет – да и вспомнит о «Спящей нимфе и пастухе» или «Венере, уговаривающей Елену любить Париса» Ангелики Кауфман. Идиллический дух и классическая правильность её работ смягчают сердца и ласкают глаз, а вот в самой биографии Кауфман было кое-что не только от идиллии, но и от захватывающего авантюрного романа.

О её детстве с уверенностью можно сказать одно: Ангелика никогда не стала бы художницей, если бы не её отец, Йозеф Иоганн Кауфман, австрийский живописец с не слишком большим дарованием, но прекрасной интуицией, которая помогла ему вовремя разглядеть в дочери талант, значительно превышающий его собственный. До самой своей смерти отец будет оставаться наиболее близким для Ангелики человеком, поддерживающим и направляющим её в любых обстоятельствах.

С юности Йозефу Иоганну Кауфману была присуща неукротимая тяга к перемене мест: Ангелика родилась в швейцарском городе Кур; малышке не исполнилось и года, когда семья перебралась в Италию, по дорогам которой им еще долго пришлось колесить, поскольку Йозеф Иоганн, переезжая, находил заказы на росписи итальянских церквушек. Его дочка начала рисовать очень рано и совершенно по-девичьи была очарована французским рококо – её первыми кумирами были Франсуа Буше и Анри Гравело. В 13 лет Ангелика впервые попала в Рим, настоящую художественную Мекку, и успех юной немки с её правильной, классицистически приглаженной манерой письма и огромным пиететом к античной традиции не заставил себя ждать. Когда Кауфман изберут в члены флорентийской Академии художеств, ей будет всего 21; когда она получит членство Академии Св.Луки в Риме – неполных 25.

Кауфман сопутствует и светский успех: она хороша собой, свободно говорит на четырех языках, музыкантша, прекрасно поёт. Переехав из Италии в Англию, где проживёт более 15-ти лет, Ангелика была близка ко двору, писала монархов и высокопоставленных придворных, пользовалась расположением Британской Академии художеств.

Знаменитый эрмитажный автопортрет Ангелики в шляпе с шёлковым бантом искусствоведы считают значительно приукрашенным, показывающим нашу героиню и красивее, и моложе, чем она была на момент его написания. Однако ничего постыдного для Кауфман в этом приукрашивании нет: не только женская природа, но и сам «галантный век» с его культом вечной молодости и внешней привлекательности налагали на художницу свои требования. Впрочем, другие, куда более прозаические, автопортреты Кауфман, да и воспоминания современников говорят о ней как о женщине приятной и миловидной, с правильными чертами, нежным лицом, большими, умными и немного печальными глазами.

В конце 1760-х придворный Лондон передавал слух о том, что Ангелика покорила сердце самого Джошуа Рейнолдса – создателя и бессменного президента Королевской академии художеств, самого прославленного (и, кстати, самого дорогого на тот момент) британского живописца. Сэр Джошуа писал портрет Кауфман, она в знак ответной признательности писала сэра Джошуа; закоренелый холостяк увлёкся Ангеликой, сделал предложение, но неожиданно получил отказ. В чем была причина, сейчас уже сложно сказать: то ли художница побоялась оказаться в тени огромной славы Рейнолдса, то ли под влиянием идей сентиментализма, витавших в то время в воздухе, не решилась на брак без горячей любви. Не даром же Кауфман с таким успехом писала картины на сюжеты сентименталистов Стерна и Абеляра («Безумная Мария», «Прощание Абеляра и Элоизы»).

Видимо, Рейнолдс был неплохим психологом, потому что именно на понимании умонастроений Кауфман будет построена его месть. Однажды он познакомит Ангелику с красивым и чрезвычайно красноречивым молодым человеком, от которого были без ума обитательницы лондонских литературных и художественных салонов. Тот представлялся графом Горном, меценатом и покровителем искусства, хотя на самом деле не был ни тем, ни другим – его имя было Фредерик Брандт, он был прожженный авантюрист и жиголо. И вот тут-то Ангелика, как велит сентиментализм, поверила не рассудку, а чувству, вспыхнувшему в ней к псевдо-графу. Правда, она долго не решалась дать согласие на брак, не зная, как его воспримет живущий в другой стране любимый отец. Но тут Горн заявил, что его обвиняют в политическом преступлении, а брак с Кауфман, любимицей Королевы, может стать его спасением… Вся светская Европа тогда следила за этим романом, но когда Кауфман стала женой Горна, Рейнолдс поведал о том, что поддельный граф просто использовал её доверчивость. Не в силах пережить чудовищный обман, Кауфман подала на развод. Она заплатила мужу отступные, вернулась в Италию и потом долгое время жила в уединении, залечивая душевные раны. По мотивам этой истории уже в XIX веке Виктор Гюго создаст драму «Рюи Блаз». А сама Кауфман напишет проникновенную картину «Прощание Гектора и Андромахи» – иносказание о своём разбитом сердце.

Иоганн Вольфганг Гёте считал Ангелику Кауфман одной из самых умных и образованных женщин своего времени и, бывая в Риме, посещал исключительно её дом. 1777-1778-м годом датируется портрет Гёте кисти Ангелики Кауфман – замечательный, хотя сама художница переживала, что так и не смогла уловить на полотне многогранность натуры Гёте. А поэт удивлялся: столь глубоко понимая искусство, Кауфман остаётся «непостижимо скромна».

«Она очень сильна в портрете», – писал о Кауфман величайший знаток античности Иоахим Винкельман. А среди всех её портретов лучшие – женские. К концу «галантного века» об этом уже было хорошо известно даже в России.

Овдовевший в 1794-м и вновь задумавший жениться в 1795-м Гаврила Державин в стихотворении «Анжелике Кауфман» сначала воспевает саму «живописицу преславну», а потом обращается к ней с просьбой об амурном содействии: «Напиши мою Милену, белокурую лицом…» Миленой Державин звал Дарью Дьяконову, давнюю знакомую, на которой собирался жениться, она на 23 года его моложе. А зачем же Кауфман писать её? Очень просто: «Чтоб на всех взирая хладно, полюбила лишь меня!» И еще Державин объясняет: «Кауфман всегда писала фигуры высокие, стройные, с греческими лицами» - как раз такие, какова была Дьяконова. До самой смерти Державина Дарья Алексеевна будет его верной женой, но знаем мы её все-таки по портрету не Кауфман (по-видимому, он не был написан), а Боровиковского. Державин в свойственной ему лукавой манере хотел лишь сказать в стихах, что сила живописи Кауфман способна зажечь в женщине «любовну искру».

Сама художница еще раз выйдет замуж за малоизвестного итальянского художника Антонио Цукки, оставшегося в истории только как муж Ангелики Кауфман, которого благополучно переживёт – и в жизни, и в искусстве. Бездетная и одинокая Кауфман умрёт в Риме в 1807-м году.

Автор: Анна Вчерашняя