— Отца беспокоило то, что я не прямо продолжаю семейную линию. Но мне кажется, что-то, чем я занимаюсь — это все-таки продолжение общей линии — пусть не пластически, не формально.
— Когда я стала выставлять свои работы (мне они до сих пор нравятся, они неплохие), сразу начиналось прямое сравнение их с работами отца. Потому что люди не читают толком фамилию, имя. Тогда я стала подписываться как Вера Хлебникова, особенно книжную иллюстрацию, чтобы не путали с отцом, чтобы создать дистанцию с фамилией Митурич. Но тут же попала в другую ловушку: нужно было объяснять, что я Вера Хлебникова-вторая. Это все очень сковывает и связывает. Сейчас я не могу ни рисовать, ни писать стихов. Даже рисунки стали запретными.
— Я должна была что-то придумать, как быть художником в этой ситуации. Я, как и родители, окончила Полиграфический институт, который образовался из ВХУТЕМАСа (Высшие художественно-технические мастерские, — Артхив), в котором преподавали дед и покойный отец. На этом поприще я стала работать в жанре «книга художника» и заниматься коллажем. Так появилась моя книга «Доро…» — по первым буквам слова «Дорогой», которое пишется в начале письма.
Эта книга сделана из архивных материалов. Отчасти — семейных, но не бабушки, деда и Велимира, а второй ветви Митуричей, питерских архитекторов. После них осталось больше количество разных бумажек.
Когда я делала эту вещь, я думала, что это будет книга художника только для друзей. В 2001 году выпустили книгу, всего несколько экземпляров. А потом ее напечатали, и все, что я хотела вложить в эту книгу — драгоценность житейского мусора и безвестных судеб, — это все «считали».
— Архивы, которые попадали ко мне, это все — человеческие жизни. Это свидетельства и нашей общей истории, и жизни какого-то отдельного человека. Чьи-то архивы после смерти хозяина попадают в музей, а кто-то умирает — и все выкидывают. Если все эти бумаги не сохранятся — человек перестает существовать. А бумажки эти интересные. Они так много прожили, на них отпечаток времени. Бумага некоторых бабушкиных писем, не знаю, почему, — «заболела». И их уже не прочтешь, но получаются такие изумительные картины, такие узоры на бумаге — как будто облака плывут. И сквозь них просвечивается текст. Я стала собирать эти письма, потом развесила на выставке — они висят и колышутся от движений зрителей.
Иллюстрация: Вера Хлебникова. Проект «Обои» (Wallpaper, 1996, коллекция музея Nasher Museum of Art at Duke University, фото приводится в материале «Роберт Раушенберг и советское неофициальные художники«)
— Нет, не так много сохранилось. Да и было не так много вещей. Кроме того, отец все рукописи отдал в Государственный архив, чтобы их могли исследовать, был доступ к ним. Много картин и работ бабушки и дедушки подарил музею Велимира Хлебникова в Астрахани. Вообще этот музей был сделан с огромными усилиями. Это была частная инициатива, инициатива отца, подкрепленная тем, что государство получает архивные материалы и работы поэта и художников.
— Моя дочь — четвертое поколение художников, она как-то для себя внутри эту проблему решает. Ее работ — очень хорошие — формально еще больше отдалены от того, что делали ее дедушка, прадедушка, прабабушка. Ближе, возможно, к тому, что делала я, и что делал отец моей дочери (Андрей Монастырский — художник, поэт, теоретик культуры, — Артхив). Лет пять или шесть ее каждый год выдвигают на премию Кандинского. Пока, правда, еще ничего не дали. Очевидно, существуют какие-то внутренние ранги, считают, что она еще не доросла. Но она в шорт-листе премии. Значит, не только с моей, материнской, точки зрения ее работы хорошие.
В то же время, в продолжение семейной традиции, она окончила Полиграфический институт и сейчас — практикующий книжный дизайнер.
— Из пяти детей Хлебниковых Вера была наиболее близка Велимиру — они оба ушли с того пути, который отец прочил детям. Мой прадед был естественник, орнитолог-любитель, основатель и первый директор Астраханского заповедника. Его дети хорошо знали природу. Виктор и младший брат Александр как будущие студенты ездили в орнитологическую экспедицию на Урал, где Виктор-Велимир записывал звуками человеческого языка пение птиц. Все эти звуки можно найти и в его стихах, которые имитируют пение птиц — «пинь-пинь-пинь», «зинзивер» — это оттуда, из записей, сделанных им как ученым. Вообще в его стихах очень часто звучат птичьи голоса.
Петр Митурич разработал т. н. «пространственную графику», и среди самых известных работ в этом стиле — «словарь» из 150 кубиков (1919 г.), отражающий учения поэта Велимира Хлебникова о «звездной азбуке».
фото с выставки «Птицы и Цыфры»: «Пространственная графика» Петра Митурича, реконструированная его сыном Маем Митуричем и дочерью Верой Хлебниковой в 1990-е годы
— Вера очень рано поняла, что быть художником — это ее призвание. Сейчас нет такой серьезности и осознание своей миссии, как было у нее и отчасти у моего отца. Вера писала и замечательные стихи, но не могла выбраться из тени брата. И как художнику ей тоже было непросто реализовать себя. Мало того, что женщине трудно себя реализовать, - еще и начало творческого пути совпали с революцией, когда не было бумаги, карандашей, красок. Денег на художественном искусстве невозможно было заработать, и были целые периоды, когда она вообще не могла работать.
Вера нуждалась в периоде ученичества, но ей не каждый учитель ей подходил. Она меняла разные школы, пока не поехала в Париж и не попала к Кеесу ван Донгену. Поскольку у родителей было тогда четверо детей, которым надо было помогать, они не смогли долго оплачивать ее проживание и обучение во Франции. Бабушка была вынуждена оставить обучение у ван Догена, который ее ценил, и у которого ей нравилось заниматься. Осенью 1913 года она перебралась в Италию, во Флоренцию, поступила в Академию художеств. Но ей не хватало средств на обучение в Италии — пришлось оставить учебу и там. Вера жаловалось, что пообносилась, а денег не хватает даже не самую простую одежду. Когда началась первая мировая война, она долго колебалась но, в конце концов, решила вернуться в Россию. К этому времени семья перебралась в Астрахань, и она оказалась там, когда началась гражданская война. Каждую ночь слышались выстрелы, вокруг — кровь, смерть, есть нечего. На нее это ужасно действовало, она не могла работать.
Большинство работ, созданных ею в Италии и Париже, остались во Флоренции, в доме её хозяйки Адели Ранфиньи. Вера была уверена, что как только война закончится, она вернется и заберет их. Еще в 1930-е годы она получала известия о том, что работы хранятся. Потом переписка оборвалась, и работы пропали. Их судьба неизвестна. В Астрахань, в родительский дом, она привезла лишь полтора десятка этюдов, уместившихся в чемодан.
…Когда она переехала в Москву и вышла замуж за Петра Митурича, родители стали совсем старыми, из всех детей осталась в живых только Вера. И она с большим трудом уговорила их переехать к ней.
Петр Васильевич в 1924 году с большим трудом получил от ВХУТЕМАСа, где преподавал, комнату. В этой комнате выросла и я. Это была 33-метровая комната неправильной формы на 9-м этаже, в доме с высокими потолками. Собственно, это была выделенная часть большой квартиры, огороженная от остального помещения, и, естественно, от выхода к лифту, стеной. В ней был с краном с холодной водой, выгороженным фанерой сортирчиком и газовой плитой, которая, стояла в комнате и от которой постоянно пахло газом. В этой комнате жило пять человек, двое из которых были художники, там же они и работали. А еще — младенец, переболевший менингитом и едва не умерший. И двое стариков, которые ни разу с этой верхотуры не спустились, потому что они потом туда не смогли бы забраться.
Вера родила, будучи уверенной, что ребенок станет прекрасным художником. Говорила, что для бухгалтера не стала бы так тратить свои силы. Она понимала, что, родив ребенка, очень усложняет себе жизнь. Она умерла, когда ей было всего 50 лет. И большая часть ее жизни была борьбой за выживание.
Всю зиму они зарабатывали деньки на летние пленэры. В основном эта миссия лежала на Петре Васильевиче, он брал любую работу вплоть до ретуши. Сначала преподавал во ВХУТЕМАСе, потом его вышвырнули из преподавателей как формалиста — нельзя было ему доверять воспитание студентов! Вера тоже по мере сил участвовала в зарабатывании денег.
Петр Васильевич ценил ее как живописца, считал своим старшим товарищем по живописи, великим. А себя — рисовальщиком.
Самые крупные и значительные из ее работ отец отдал в Русский музей в Астрахани. Вера была очень хорошим живописцем, очень тонким. И, как и брат в поэзии — совершенно отдельным. Ее нельзя приписать ни к одному из течений. Ее иногда относят к символистам, но она — совершенно сама по себе.
— Это миссия художника, миссия хранителя, наследника. Она мне досталась от отца, а ему — от его родителей. Дедушка, Петр Васильевич Митурич, после смерти жены, Веры Хлебниковой, остался владельцем архива и работ и ее, и своих, рукописей Велимира. Во время Великой Отечественной войны он не уехал в эвакуацию из-за того, что не было возможности вывезти эти архивы. Наша семья жила в комнате на последнем этаже, над ней был чердак с деревянным перекрытием. Дедушка каждый вечер надевал каску, кольчугу, которую нашел во дворе — в соседнем доме жил художник, он умер, и его домработница выкинула на помойку историческую русскую кольчугу, которой он пользовался как реквизитом, — и шел на чердак тушить зажигалки: не дай бог, загорелось бы что-то. Он, немолодой уже человек, шел на такой риск, потому что осознавал свою миссию хранителя архива. От дедушки отец получил все работы и рукописи. И отец мой не раз говорил, что, если бы не забота о наследии Петра Васильевича, Веры и Велимира — своих работ он бы сделал гораздо больше, потому что огромное количество времени и энергии и денег уходило у него на выставки, монографии, каталоги, публикации.
В наше время первые публикации стихов Велимира Хлебникова вышли с его оформлением. К отцу приходили люди, просили материалы. Он за свой счет делал копии, придумывал иллюстрации к текстам, макеты книг. На это он тратил свое время и силы. А отец был прекрасным иллюстратором детских книг. И делал эти работы не «левой ногой».
Я его обожала и все его указания заветы старалась выполнить как можно полнее. Очень боюсь ошибиться, сделать что-то не то. Я не имею права на ошибку, не могу сделать выставку, которая не будет успешной. Сейчас отца нет, не перед кем отчитываться, но я отчитываюсь перед кем-то, кто стоит за мной, сверху на меня смотрит. И это никуда не уходит. Я на свободу не отпущена. Поэтому последние годы я почти ничего своего не делала, а занималась выставками, изданиями.