Легко ли, когда на тебя возложена миссия сохранения памяти о гении? А если за твоей спиной — несколько поколений великих людей? О себе, своем творчестве и своей миссии рассказывает художник Вера Митурич-Хлебникова — внучатая племянница Велимира Хлебникова, внучка художников Веры Хлебниковой и Петра Митурича, дочь художника Мая Митурич-Хлебникова.
— Вера, у вас в семье четыре поколения художников. Каждое из них — новая глава в одной и той же книге или новая книга? Есть ли нечто общее в творчестве представителей каждого поколения?
— Отца беспокоило то, что я не прямо продолжаю семейную линию. Но мне кажется, что-то, чем я занимаюсь — это все-таки продолжение общей линии — пусть не пластически, не формально.
— Отца беспокоило то, что я не прямо продолжаю семейную линию. Но мне кажется, что-то, чем я занимаюсь — это все-таки продолжение общей линии — пусть не пластически, не формально.
— Что значит — не впрямую?
— Когда я стала выставлять свои работы (мне они до сих пор нравятся, они неплохие), сразу начиналось прямое сравнение их с работами отца. Потому что люди не читают толком фамилию, имя. Тогда я стала подписываться как Вера Хлебникова, особенно книжную иллюстрацию, чтобы не путали с отцом, чтобы создать дистанцию с фамилией Митурич. Но тут же попала в другую ловушку: нужно было объяснять, что я Вера Хлебникова-вторая. Это все очень сковывает и связывает. Сейчас я не могу ни рисовать, ни писать стихов. Даже рисунки стали запретными.
— Когда я стала выставлять свои работы (мне они до сих пор нравятся, они неплохие), сразу начиналось прямое сравнение их с работами отца. Потому что люди не читают толком фамилию, имя. Тогда я стала подписываться как Вера Хлебникова, особенно книжную иллюстрацию, чтобы не путали с отцом, чтобы создать дистанцию с фамилией Митурич. Но тут же попала в другую ловушку: нужно было объяснять, что я Вера Хлебникова-вторая. Это все очень сковывает и связывает. Сейчас я не могу ни рисовать, ни писать стихов. Даже рисунки стали запретными.
— Художнику хорошо, когда есть, на что опереться, но не всегда хорошо, когда есть такой пиетет и страх уронить достоинство фамилии…
— Я должна была что-то придумать, как быть художником в этой ситуации. Я, как и родители, окончила Полиграфический институт, который образовался из ВХУТЕМАСа (Высшие художественно-технические мастерские, — Артхив), в котором преподавали дед и покойный отец. На этом поприще я стала работать в жанре «книга художника» и заниматься коллажем. Так появилась моя книга «Доро…» — по первым буквам слова «Дорогой», которое пишется в начале письма.
Эта книга сделана из архивных материалов. Отчасти — семейных, но не бабушки, деда и Велимира, а второй ветви Митуричей, питерских архитекторов. После них осталось больше количество разных бумажек.
…Я из этих бумажек собрала такой псевдо-роман. Придумала рамку для этих бумаг, сюжет: женщина пишет письмо бывшему возлюбленному, которого не видела 20 лет. И она знает, что ему будет интересно все, что с ней происходило, все эти бумажки-квитанции. Она рассказывает о себе и включает туда эти бумажки. А потом нажимает что-то в компьютере — и письмо разрушается, и она восстанавливает только бумажки. Но пропавший текст тоже можно прочитать, потому что все эти разрушения автоматически восстанавливаются… Единственный мой авторский текст, который впаян в эти сокровища — сказочка.
Когда я делала эту вещь, я думала, что это будет книга художника только для друзей. В 2001 году выпустили книгу, всего несколько экземпляров. А потом ее напечатали, и все, что я хотела вложить в эту книгу — драгоценность житейского мусора и безвестных судеб, — это все «считали».
Когда я делала эту вещь, я думала, что это будет книга художника только для друзей. В 2001 году выпустили книгу, всего несколько экземпляров. А потом ее напечатали, и все, что я хотела вложить в эту книгу — драгоценность житейского мусора и безвестных судеб, — это все «считали».
Вера Хлебникова «55 незначительных воспоминаний»
«Доро…» оказалась в шорт-листе премии Андрея Белого. Но победил Эдуард Лимонов, который тогда сидел в тюрьме. Возможно, потому и победил (смеется). Но это не важно. Мне очень важно то, что пафос, который был вложен в книгу, был прочитан.
Вера Хлебникова. «Безымянные». Данное и другие фото — с выставки «Семь книг» (январь — февраль, 2016 г., Галерея Роза Азора)
…И вслед за этим — как это всегда бывает, на ловца и зверь бежит, — мне стали приходить в руки другие «мусорные» архивы: ветхие бумажки, которые никогда не хранятся, но вот эти — сохранились и пережили несколько поколений людей. Какие-то письма, квитанции… Читая их, я поняла, что портрет
автора письма можно нарисовать просто из грамматических ошибок, из построения фраз. Мне порой приносили буквально на помойке найденное, и нельзя было дать этому пропасть, превратиться в мусор, потому что тогда пропадет история какого-нибудь безвестного человека. Были там очень интересные документы. Например, квитанции за электричества 1917 г., бланки еще дореволюционные, там написано: по дому Валаева. А потом — подпись: «Управдом Валаев». И ясно, что в 1920-е годы этот бывший владелец дома еще был жив, был управдомом в своем доме. И так же ясно, что потом с ним произошло.
— Коллаж для меня — это способ оставаться художником, но при этом сохранять свою индивидуальность. Отчасти это и сублимация занятий с архивами
На фото — элементы различных проектов Веры Митурич-Хлебниковой: «Избранное», «55 незначительных воспоминаний», «Марки»
— Архивы, которые попадали ко мне, это все — человеческие жизни. Это свидетельства и нашей общей истории, и жизни какого-то отдельного человека. Чьи-то архивы после смерти хозяина попадают в музей, а кто-то умирает — и все выкидывают. Если все эти бумаги не сохранятся — человек перестает существовать. А бумажки эти интересные. Они так много прожили, на них отпечаток времени. Бумага некоторых бабушкиных писем, не знаю, почему, — «заболела». И их уже не прочтешь, но получаются такие изумительные картины, такие узоры на бумаге — как будто облака плывут. И сквозь них просвечивается текст. Я стала собирать эти письма, потом развесила на выставке — они висят и колышутся от движений зрителей.
Иллюстрация: Вера Хлебникова. Проект «Обои» (Wallpaper, 1996, коллекция музея Nasher Museum of Art at Duke University, фото приводится в материале «Роберт Раушенберг и советское неофициальные художники«)
…Вообще, главное — это образ. Я проходила мимо стен, обклеенных объявлениями с отрезными номерами телефонов, и по тому же принципу стала собирать коллажи из разной бумаги: фактуры, рисунки, тексты… Эти картины есть в Третьяковке, на выставке коллажей в Русском музее. Уже позже, когда начала серьезно заниматься коллажем, обнаружила, что художники еще в 1920-х — 1950-х годах придумывали что-то похожее.
Рекомендуемые работы
— Скажите, лично Вам достался большой архив Хлебниковых?
— Нет, не так много сохранилось. Да и было не так много вещей. Кроме того, отец все рукописи отдал в Государственный архив, чтобы их могли исследовать, был доступ к ним. Много картин и работ бабушки и дедушки подарил музею Велимира Хлебникова в Астрахани. Вообще этот музей был сделан с огромными усилиями. Это была частная инициатива, инициатива отца, подкрепленная тем, что государство получает архивные материалы и работы поэта и художников.
— Нет, не так много сохранилось. Да и было не так много вещей. Кроме того, отец все рукописи отдал в Государственный архив, чтобы их могли исследовать, был доступ к ним. Много картин и работ бабушки и дедушки подарил музею Велимира Хлебникова в Астрахани. Вообще этот музей был сделан с огромными усилиями. Это была частная инициатива, инициатива отца, подкрепленная тем, что государство получает архивные материалы и работы поэта и художников.
Дом-музей В. Хлебникова в Астрахани
Велимир Хлебников. Портрет
работы А. Волконского. Конец 1950-х гг. Дом-музей В. Хлебникова в Астрахани
— Как в этой ситуации себя чувствует ваша дочь — Мария Сумнина? Она ведь тоже художник.
— Моя дочь — четвертое поколение художников, она как-то для себя внутри эту проблему решает. Ее работ — очень хорошие — формально еще больше отдалены от того, что делали ее дедушка, прадедушка, прабабушка. Ближе, возможно, к тому, что делала я, и что делал отец моей дочери (Андрей Монастырский — художник, поэт, теоретик культуры, — Артхив). Лет пять или шесть ее каждый год выдвигают на премию Кандинского. Пока, правда, еще ничего не дали. Очевидно, существуют какие-то внутренние ранги, считают, что она еще не доросла. Но она в шорт-листе премии. Значит, не только с моей, материнской, точки зрения ее работы хорошие.
В то же время, в продолжение семейной традиции, она окончила Полиграфический институт и сейчас — практикующий книжный дизайнер.
— Моя дочь — четвертое поколение художников, она как-то для себя внутри эту проблему решает. Ее работ — очень хорошие — формально еще больше отдалены от того, что делали ее дедушка, прадедушка, прабабушка. Ближе, возможно, к тому, что делала я, и что делал отец моей дочери (Андрей Монастырский — художник, поэт, теоретик культуры, — Артхив). Лет пять или шесть ее каждый год выдвигают на премию Кандинского. Пока, правда, еще ничего не дали. Очевидно, существуют какие-то внутренние ранги, считают, что она еще не доросла. Но она в шорт-листе премии. Значит, не только с моей, материнской, точки зрения ее работы хорошие.
В то же время, в продолжение семейной традиции, она окончила Полиграфический институт и сейчас — практикующий книжный дизайнер.
— Ваши бабушка и дедушка были близки с Велимиром?
— Из пяти детей Хлебниковых Вера была наиболее близка Велимиру — они оба ушли с того пути, который отец прочил детям. Мой прадед был естественник, орнитолог-любитель, основатель и первый директор Астраханского заповедника. Его дети хорошо знали природу. Виктор и младший брат Александр как будущие студенты ездили в орнитологическую экспедицию на Урал, где Виктор-Велимир записывал звуками человеческого языка пение птиц. Все эти звуки можно найти и в его стихах, которые имитируют пение птиц — «пинь-пинь-пинь», «зинзивер» — это оттуда, из записей, сделанных им как ученым. Вообще в его стихах очень часто звучат птичьи голоса.
— Из пяти детей Хлебниковых Вера была наиболее близка Велимиру — они оба ушли с того пути, который отец прочил детям. Мой прадед был естественник, орнитолог-любитель, основатель и первый директор Астраханского заповедника. Его дети хорошо знали природу. Виктор и младший брат Александр как будущие студенты ездили в орнитологическую экспедицию на Урал, где Виктор-Велимир записывал звуками человеческого языка пение птиц. Все эти звуки можно найти и в его стихах, которые имитируют пение птиц — «пинь-пинь-пинь», «зинзивер» — это оттуда, из записей, сделанных им как ученым. Вообще в его стихах очень часто звучат птичьи голоса.
Велимир Хлебников, Александр Хлебников и Коля Рябчевский. Конец 1900-х (фото к материалу о В. Хлебникове в Одессе)
Публикации по теме: рассказываем и показываем экспонаты прошедшей выставки «ПтиЦы и ЦЫфры», посвященной 130-летию со дня рождения одного из самых ярких и самобытных поэтов серебряного века Велимира Хлебникова, — «председателе земного шара».
П. Митурич. К поэзии В. Хлебникова, 1922−1924
…Мой дед, Петр Васильевич — уникальный случай. Это художник полностью попал под чары поэта, его философии. Петр Митурич был потрясающий батальный живописец и график. Но с 1916 года он занимался только Велимиром Хлебниковым, особенно с 1919 года. Его собственных работ сохранилось очень немного. Из пространственной графики — всего две. Одна находится в Третьяковке, одна — у меня дома. Но сейчас это место на стене пустует, потому что я ее отдала вместе с другими работами на выставку «Квартира № 5».
Петр Митурич. «Наземный волновик», 1934
Петр Митурич — известнейший художник-график, имя которого найдем и в статьях об объединении «Мир Искусства», и исследованиях, посвященных футуризму. В 1910—1920-е годы Митурич сблизился с футуристами, крепко подружился с Велимиром Хлебниковым, на сестре которого — Вере, — женился.
Петр Митурич разработал т. н. «пространственную графику», и среди самых известных работ в этом стиле — «словарь» из 150 кубиков (1919 г.), отражающий учения поэта Велимира Хлебникова о «звездной азбуке».
фото с выставки «Птицы и Цыфры»: «Пространственная графика» Петра Митурича, реконструированная его сыном Маем Митуричем и дочерью Верой Хлебниковой в 1990-е годы
Рисунок Веры Хлебниковой «Орфей в аду» (выполнена по просьбе Велимира Хлебникова)
— Но и от вашей бабушки — Веры Хлебниковой осталось немного работ…
— Вера очень рано поняла, что быть художником — это ее призвание. Сейчас нет такой серьезности и осознание своей миссии, как было у нее и отчасти у моего отца. Вера писала и замечательные стихи, но не могла выбраться из тени брата. И как художнику ей тоже было непросто реализовать себя. Мало того, что женщине трудно себя реализовать, - еще и начало творческого пути совпали с революцией, когда не было бумаги, карандашей, красок. Денег на художественном искусстве невозможно было заработать, и были целые периоды, когда она вообще не могла работать.
Вера нуждалась в периоде ученичества, но ей не каждый учитель ей подходил. Она меняла разные школы, пока не поехала в Париж и не попала к Кеесу ван Донгену. Поскольку у родителей было тогда четверо детей, которым надо было помогать, они не смогли долго оплачивать ее проживание и обучение во Франции. Бабушка была вынуждена оставить обучение у ван Догена, который ее ценил, и у которого ей нравилось заниматься. Осенью 1913 года она перебралась в Италию, во Флоренцию, поступила в Академию художеств. Но ей не хватало средств на обучение в Италии — пришлось оставить учебу и там. Вера жаловалось, что пообносилась, а денег не хватает даже не самую простую одежду. Когда началась первая мировая война, она долго колебалась но, в конце концов, решила вернуться в Россию. К этому времени семья перебралась в Астрахань, и она оказалась там, когда началась гражданская война. Каждую ночь слышались выстрелы, вокруг — кровь, смерть, есть нечего. На нее это ужасно действовало, она не могла работать.
Большинство работ, созданных ею в Италии и Париже, остались во Флоренции, в доме её хозяйки Адели Ранфиньи. Вера была уверена, что как только война закончится, она вернется и заберет их. Еще в 1930-е годы она получала известия о том, что работы хранятся. Потом переписка оборвалась, и работы пропали. Их судьба неизвестна. В Астрахань, в родительский дом, она привезла лишь полтора десятка этюдов, уместившихся в чемодан.
— Вера очень рано поняла, что быть художником — это ее призвание. Сейчас нет такой серьезности и осознание своей миссии, как было у нее и отчасти у моего отца. Вера писала и замечательные стихи, но не могла выбраться из тени брата. И как художнику ей тоже было непросто реализовать себя. Мало того, что женщине трудно себя реализовать, - еще и начало творческого пути совпали с революцией, когда не было бумаги, карандашей, красок. Денег на художественном искусстве невозможно было заработать, и были целые периоды, когда она вообще не могла работать.
Вера нуждалась в периоде ученичества, но ей не каждый учитель ей подходил. Она меняла разные школы, пока не поехала в Париж и не попала к Кеесу ван Донгену. Поскольку у родителей было тогда четверо детей, которым надо было помогать, они не смогли долго оплачивать ее проживание и обучение во Франции. Бабушка была вынуждена оставить обучение у ван Догена, который ее ценил, и у которого ей нравилось заниматься. Осенью 1913 года она перебралась в Италию, во Флоренцию, поступила в Академию художеств. Но ей не хватало средств на обучение в Италии — пришлось оставить учебу и там. Вера жаловалось, что пообносилась, а денег не хватает даже не самую простую одежду. Когда началась первая мировая война, она долго колебалась но, в конце концов, решила вернуться в Россию. К этому времени семья перебралась в Астрахань, и она оказалась там, когда началась гражданская война. Каждую ночь слышались выстрелы, вокруг — кровь, смерть, есть нечего. На нее это ужасно действовало, она не могла работать.
Большинство работ, созданных ею в Италии и Париже, остались во Флоренции, в доме её хозяйки Адели Ранфиньи. Вера была уверена, что как только война закончится, она вернется и заберет их. Еще в 1930-е годы она получала известия о том, что работы хранятся. Потом переписка оборвалась, и работы пропали. Их судьба неизвестна. В Астрахань, в родительский дом, она привезла лишь полтора десятка этюдов, уместившихся в чемодан.
…Когда она переехала в Москву и вышла замуж за Петра Митурича, родители стали совсем старыми, из всех детей осталась в живых только Вера. И она с большим трудом уговорила их переехать к ней.
Петр Васильевич в 1924 году с большим трудом получил от ВХУТЕМАСа, где преподавал, комнату. В этой комнате выросла и я. Это была 33-метровая комната неправильной формы на 9-м этаже, в доме с высокими потолками. Собственно, это была выделенная часть большой квартиры, огороженная от остального помещения, и, естественно, от выхода к лифту, стеной. В ней был с краном с холодной водой, выгороженным фанерой сортирчиком и газовой плитой, которая, стояла в комнате и от которой постоянно пахло газом. В этой комнате жило пять человек, двое из которых были художники, там же они и работали. А еще — младенец, переболевший менингитом и едва не умерший. И двое стариков, которые ни разу с этой верхотуры не спустились, потому что они потом туда не смогли бы забраться.
Даже просто принести туда картошку, чтобы прокормить пять человек, или спустить младенца, одетого в валенки и шубку, а потом поднять его наверх было проблемой. Ситуация была очень непростая, а для художника — вдвойне сложная.
Вера родила, будучи уверенной, что ребенок станет прекрасным художником. Говорила, что для бухгалтера не стала бы так тратить свои силы. Она понимала, что, родив ребенка, очень усложняет себе жизнь. Она умерла, когда ей было всего 50 лет. И большая часть ее жизни была борьбой за выживание.
Вера родила, будучи уверенной, что ребенок станет прекрасным художником. Говорила, что для бухгалтера не стала бы так тратить свои силы. Она понимала, что, родив ребенка, очень усложняет себе жизнь. Она умерла, когда ей было всего 50 лет. И большая часть ее жизни была борьбой за выживание.
Работы П. Митурича (верхние) и В. Хлебниковой (нижние), которые были представлены на выставке «Митурич и Хлебникова. 10 лет и 17 зим»
- Два года назад я делала выставку, которая называлась «10 лет и 17 зим». Вера и Петр Васильевич прожили вместе 17 лет, из них летних периодов, когда они могли выезжать на пленэр и рисовать, было 10. Остальные шесть лет то не было денег, то болел ребенок, то стариков нельзя было оставить… Один год Петру Васильевичу не понравилось то, что он нарисовал, и к концу лета он сложил все свои рисунки и порвал.
Всю зиму они зарабатывали деньки на летние пленэры. В основном эта миссия лежала на Петре Васильевиче, он брал любую работу вплоть до ретуши. Сначала преподавал во ВХУТЕМАСе, потом его вышвырнули из преподавателей как формалиста — нельзя было ему доверять воспитание студентов! Вера тоже по мере сил участвовала в зарабатывании денег.
Петр Васильевич ценил ее как живописца, считал своим старшим товарищем по живописи, великим. А себя — рисовальщиком.
Самые крупные и значительные из ее работ отец отдал в Русский музей в Астрахани. Вера была очень хорошим живописцем, очень тонким. И, как и брат в поэзии — совершенно отдельным. Ее нельзя приписать ни к одному из течений. Ее иногда относят к символистам, но она — совершенно сама по себе.
Всю зиму они зарабатывали деньки на летние пленэры. В основном эта миссия лежала на Петре Васильевиче, он брал любую работу вплоть до ретуши. Сначала преподавал во ВХУТЕМАСе, потом его вышвырнули из преподавателей как формалиста — нельзя было ему доверять воспитание студентов! Вера тоже по мере сил участвовала в зарабатывании денег.
Петр Васильевич ценил ее как живописца, считал своим старшим товарищем по живописи, великим. А себя — рисовальщиком.
Самые крупные и значительные из ее работ отец отдал в Русский музей в Астрахани. Вера была очень хорошим живописцем, очень тонким. И, как и брат в поэзии — совершенно отдельным. Ее нельзя приписать ни к одному из течений. Ее иногда относят к символистам, но она — совершенно сама по себе.
— Вера Маевна, а какой вы видите свою миссию?
— Это миссия художника, миссия хранителя, наследника. Она мне досталась от отца, а ему — от его родителей. Дедушка, Петр Васильевич Митурич, после смерти жены, Веры Хлебниковой, остался владельцем архива и работ и ее, и своих, рукописей Велимира. Во время Великой Отечественной войны он не уехал в эвакуацию из-за того, что не было возможности вывезти эти архивы. Наша семья жила в комнате на последнем этаже, над ней был чердак с деревянным перекрытием. Дедушка каждый вечер надевал каску, кольчугу, которую нашел во дворе — в соседнем доме жил художник, он умер, и его домработница выкинула на помойку историческую русскую кольчугу, которой он пользовался как реквизитом, — и шел на чердак тушить зажигалки: не дай бог, загорелось бы что-то. Он, немолодой уже человек, шел на такой риск, потому что осознавал свою миссию хранителя архива. От дедушки отец получил все работы и рукописи. И отец мой не раз говорил, что, если бы не забота о наследии Петра Васильевича, Веры и Велимира — своих работ он бы сделал гораздо больше, потому что огромное количество времени и энергии и денег уходило у него на выставки, монографии, каталоги, публикации.
В наше время первые публикации стихов Велимира Хлебникова вышли с его оформлением. К отцу приходили люди, просили материалы. Он за свой счет делал копии, придумывал иллюстрации к текстам, макеты книг. На это он тратил свое время и силы. А отец был прекрасным иллюстратором детских книг. И делал эти работы не «левой ногой».
Я его обожала и все его указания заветы старалась выполнить как можно полнее. Очень боюсь ошибиться, сделать что-то не то. Я не имею права на ошибку, не могу сделать выставку, которая не будет успешной. Сейчас отца нет, не перед кем отчитываться, но я отчитываюсь перед кем-то, кто стоит за мной, сверху на меня смотрит. И это никуда не уходит. Я на свободу не отпущена. Поэтому последние годы я почти ничего своего не делала, а занималась выставками, изданиями.
— Это миссия художника, миссия хранителя, наследника. Она мне досталась от отца, а ему — от его родителей. Дедушка, Петр Васильевич Митурич, после смерти жены, Веры Хлебниковой, остался владельцем архива и работ и ее, и своих, рукописей Велимира. Во время Великой Отечественной войны он не уехал в эвакуацию из-за того, что не было возможности вывезти эти архивы. Наша семья жила в комнате на последнем этаже, над ней был чердак с деревянным перекрытием. Дедушка каждый вечер надевал каску, кольчугу, которую нашел во дворе — в соседнем доме жил художник, он умер, и его домработница выкинула на помойку историческую русскую кольчугу, которой он пользовался как реквизитом, — и шел на чердак тушить зажигалки: не дай бог, загорелось бы что-то. Он, немолодой уже человек, шел на такой риск, потому что осознавал свою миссию хранителя архива. От дедушки отец получил все работы и рукописи. И отец мой не раз говорил, что, если бы не забота о наследии Петра Васильевича, Веры и Велимира — своих работ он бы сделал гораздо больше, потому что огромное количество времени и энергии и денег уходило у него на выставки, монографии, каталоги, публикации.
В наше время первые публикации стихов Велимира Хлебникова вышли с его оформлением. К отцу приходили люди, просили материалы. Он за свой счет делал копии, придумывал иллюстрации к текстам, макеты книг. На это он тратил свое время и силы. А отец был прекрасным иллюстратором детских книг. И делал эти работы не «левой ногой».
Я его обожала и все его указания заветы старалась выполнить как можно полнее. Очень боюсь ошибиться, сделать что-то не то. Я не имею права на ошибку, не могу сделать выставку, которая не будет успешной. Сейчас отца нет, не перед кем отчитываться, но я отчитываюсь перед кем-то, кто стоит за мной, сверху на меня смотрит. И это никуда не уходит. Я на свободу не отпущена. Поэтому последние годы я почти ничего своего не делала, а занималась выставками, изданиями.
24 июня 2016 г. в Одессе на улице Белинского, 13 состоялась торжественное открытие мемориальной доски Велимиру Хлебникову. На титульном фото (фотограф — Олег Владимирский) — Вера Митурич-Хлебникова, которая присутствовала на этом событии. Интервью в Одессе провела Инна Кац.
