Иван
Константинович Айвазовский

Больше всего на свете Иван Айвазовский любил море. Писал он легко и быстро и, по собственному признанию, был не прочь откладывать дела, которые можно отложить. Но только те из них, которые не касались его работы. Красивый, успешный, великолепно державшийся в обществе и казавшийся - да и бывший - счастливчиком, он не был дамским угодником и ловеласом (вопреки стереотипам о богемном образе жизни художников), не злоупотреблял спиртным, активно помогал городу, давшему ему старт в жизнь и, что важнее, в живопись. Повсеместно распространившаяся к тому времени мода на пленэр не увлекла его. Айвазовский сам знал, как, где и что ему писать.

Слева: Автопортрет Айвазовского из коллекции Уффици.
Справа: Автопортрет из Феодосийской картинной галереи им. Айвазовского.


Счастье улыбнулось мне.

Природа — всё для художника, в её глубине — наше наставление.

Человек, не одаренный памятью, сохраняющей впечатления живой природы, может быть отличным копировальщиком, живым фотографическим аппаратом, но истинным художником – никогда. Движения живых стихий неуловимы для кисти: писать молнию, порыв ветра, всплеск волны немыслимо с натуры.

Между вами есть, вероятно, посвятившие себя пейзажной и морской живописи, на которых мои картины, быть может, произведут впечатление. Предостерегаю вас от увлечения и подражания этим картинам. Подражания вредят самостоятельному развитию художника. Можете перенимать технику того или другого художника, но всего остального вы должны достигать изучением природы и подражанием ей самой. Старайтесь быть реальными до последней степени, пока накопленный вами запас изучения и знания природы не даст вам права свободно переводить на полотне ваши личные художественные впечатления.

Зиму я охотно провожу в Петербурге, но чуть повеет весной, на меня нападает тоска по родине – меня тянет в Крым, к Черному морю.

Я всегда вспоминаю покойного друга, который не раз говорил мне: “Что Вам за охота, Иван Константинович, добиваться железной дороги для Феодосии, она только загрязнит берег и заслонит от Вашего дома чудный вид на бухту”. Действительно, если бы я заботился лично о себе, то мне следовало бы всеми силами противодействовать постройке феодосийской железной дороги. Имение моё находится близ Феодосии и вдали от проектируемой линии железной дороги, услугами которой мне поэтому и не придётся пользоваться. Единственный же принадлежащий мне в Феодосии дом, в котором я живу, с проведением железной дороги вдоль берега моря может сделаться необитаемым и, во всяком случае, — потеряет для меня характер уютного угла. Те, которые для общественного блага умеют жертвовать своими личными интересами, легко поймут, какими побуждениями я руководствуюсь, отстаивая Феодосию...

А ведь характер и строение океанских волн совсем-совсем иные, нежели на Чёрном море. Хотя — нет, они одни и те же, только океанские волны большие, и несколько иной эффект удара их о слишком отлогий берег. Иное освещение, конечно.

Для меня жить – значит работать.

Указать на лучшие свои произведения, право, не могу по той причине, что вскоре после окончания я вижу в них много недостатков и только тем утешаюсь, что вперед лучше напишу, поэтому-то я и не люблю их иметь долго у себя.

Один из моих недостатков, от которого трудно отвыкать, – все откладывать. Кроме сильных впечатлений [от] моментов природы, [после] которых с нетерпением жду той минуты, в которую начну писать, а в прочих случаях признаюсь сам, что очень неаккуратен, нечего делать.

Вся живопись – слабое подражание природе.

Сюжет картины слагается у меня в памяти, как сюжет стихотворения у поэта.

Все эти успехи в свете - вздор, меня они минутно радуют и только, а главное мое счастие – это успех в усовершенствовании.

Я женился, как истинный артист, то есть влюбился, как никогда. В две недели все было кончено. Теперь... говорю вам, что я счастлив так, что не мог представить и половины этого. Лучшие мои картины - те, которые написаны по вдохновению, так как я женился (о первой жене Юлии Гревс - ред.). 

Я люблю тебя, и из твоих глубоких глаз для меня мерцает целый таинственный мир, имеющий почти колдовскую власть. И когда в тишине мастерской я не могу вспомнить твой взгляд, картина у меня выходит тусклая... (о второй жене Анне Саркизовой; подробнее о женщинах в жизни Айвазовского читайте здесь - ред.) 

Те картины, в которых главная сила – свет солнца… надо считать лучшими.

Сделав набросок на клочке бумаги, я приступаю к работе и до тех пор не отхожу от полотна, пока не выскажусь на нём моей кистью.

Я, как пчела, сосу мед из цветника, чтобы принести своими трудами благодарную дань матушке России.

Стыдно отворачиваться от своей народности, тем более такой маленькой и угнетенной.

Легкость дается тяжелым трудом.

Идеализация живой природы есть крайность, которую я всегда избегал в моих картинах, но поэзию природы всегда чувствовал, чувствую и стараюсь передать её моею кистью. Обаяние лунной ночи, нега ясного заката, ужас, нагоняемый на душу бурей или ураганом, – вот те чувства, которые вдохновляют меня, когда я пишу картины.

Я предпочитаю день жизни в Италии месяцам на севере.

Я не могу подолгу корпеть над картиной...

Удаление от местности, изображаемой на моей картине, заставляет лишь явственнее и живее выступать всем её подробностям в моём воображении… Вдохновлённый видом живописной местности, при эффектном освещении, либо каким‐нибудь моментом бури, я сохраняю воспоминание о них многие годы…

Внимательно изучив атмосферические перемены, игру света и тени на волнах моря, на вершине гор, на купах деревьев, я могу воспроизводить их, как нечто давно мне знакомое, с той быстротой, за которую укоряют меня некоторые строгие судьи.

Моё воображение сильнее восприимчивости действительных впечатлений.

Это тихое море
Тем,
Которые прожили
Четверть века
Без туч и волнений,
Счастливо и завидно,
Но, право, монотонно и скучно. 

(стихотворение-посвящение, которое Айвазовский написал на клочке бумаги -  вероятно, для того, чтобы перенести на оборотную сторону картины, которую собирался преподнести кому-то из близких - ред. )