Мой Пазолини

Двойное безумие Мой «роман» с Пьером Паоло Пазолини начался в 1975 году, когда я впервые посмотрел один из его фильмов – «Теорему». Самого маэстро в то время уже не было в живых. Я сделался страстным поклонником кинорежиссера, и не упускал ни единой возможности посмотреть его произведения. В начале 80-х в «Иллюзионе» время от времени показывали «Царя Эдипа» и «Мама Рома». В 83-м, находясь в Будапеште, я почти случайно попал на «Кентерберийские рассказы». Фильм шел на итальянском с венгерскими субтитрами, но все было понятно. А главное – было понятно, что автор гениален (в то время это слово не совсем еще устарело, и, возможно, П.П.П. – один из последних художников, к которому применимо такое определение). Во второй половине 80-х, в «перестройку», произошел культурный прорыв, и я сразу посмотрел почти все фильмы Пазолини: «Птицы певчие и хищные», «Евангелие от Матфея», «Декамерон», «Тысяча и одна ночь», «Медея», «Свинарник» и прочее, включая даже его документальные ленты, например, «Ярость». Одним из последних мощных «аккордов» моего «романа» с Пазолини был фильм «Сало, или 120 дней Содома». Я смотрел его в Центральном доме литераторов. Через 25 минут после начала, когда на роскошно сервированный стол подали в серебряных блюдах «апельсиновое желе, подкрашенное шоколадом», писатели (там, конечно, были не только писатели) стали «пачками» «валить» из зала, так что к концу сеанса в нем осталось не более полутора десятков самых стойких зрителей. Параллельно в ЦДЛ шла выставка Пазолини-художника, представлявшая его графику и даже живопись, тогда же я прочел кое-что из его прозы и поэзии. Фигура художника невероятного масштаба предстала передо мной во всем своем величии, я уже видел все его фильмы, кроме одного. Так сложилось, что последним для меня фильмом Пазолини стал его первый художественный фильм «Акаттоне». Это – специфическое, местное название уличного мальчишки в Риме, иногда его переводили как «Римский босяк». Цикл моего «романа» с автором завершился. Поразительно, что в первом фильме (ставшем для меня заключительным в исследовании творчества художника) не только уже «заложены» основные мотивы всего последующего творчества, но, как мне показалось, и история жизни, судьба, а также трагический финал самого автора. Последний роман Пазолини – «Petroleum», возможно, имеет отношение к этому финалу. Безумие, в широком смысле слова, без уточнения конкретного значения, безусловно, - характерная черта творчества Пазолини. Безумие проглядывает и в живописи Тани Стрельбицкой, посвященной Пазолини. Что ж, это вполне нормально (простите, за невольный оксюморон), поскольку кому может быть интересен психически нормальный художник! Михаил Алшибая Живопись Стрельбицкой неправильна как страсть и невербализуема как незавершенный жест. Частица «не» нужна для того, чтобы обозначить траекторию, по которой движется этот цветовой поток, нарушитель нормы. Конечно, есть соблазн определить ее в модернистский проект, в нишу, где властвует экспрессионистский жест, подчиненный желанию и эмоции. Но это мало что даст. Тут другое, не менее важное. Во – первых, эта живопись, решительно опровергает утверждение о «смерти живописи». Во вторых ставшее общим местом представление о том, что чувство, его открытое выражение, давно передано во владение массовой культуре. В этих работах самое важное, это невероятный эмоциональный накал, который каким-то образом, \а это одно из качеств настоящего таланта\ умудряется выстраивать баланс между цветовыми массами и формой, ясной и «читаемой» которая сохраняется в этом цветовом месиве. Кажущимся хаосом. Но, только кажущимся. Потому, что это уже порядок. И ты обнаруживаешь, что холодные тона на месте и образуют глубину, и наоборот, теплые замечательно подчеркивают рельефы. И возникает волнующая живописная поверхность. О главном не говорят. Оно открыто для глаза и прикосновений. Пространство выставки – территория ЧУВСТВА. Поверхность живописи Стрельбицкой – аккумулятор ЛЮБВИ. Тиберий Силваши о Тане Стрельбицкой 2013 г. «Полюбив её работы, понимаешь, что подлинное искусство есть высшая свобода, и оно может провозглашать только высшую свободу, оно несовместимо ни с какой властью, ни с каким авторитетом. Её искусство – это радость быть собой, а самый процесс творчества для неё деятельность, которая доставляет ей наслаждение и удовлетворение! Только сильные люди, как Татьяна, знают любовь; только сильные люди, как Татьяна, знают, что только любовь понимает красоту; только сильные люди, как Татьяна, знают, что только красота создаёт искусство. Красота в действии – её искусство! Как в жизни, так и в искусстве, её работы – ЖЕРТВЕННИК двум самым величественным наставникам: Христу, который пострадал за человечество, и Аполлону, олицетворившему красоту! Роман Виктюк о Тане Стрельбицкой, 2012 г. Я счастлив тем, что я грешник, поскольку мой грех при свете дня превращается в мраморную тень! Я счастлив, потому что знаю, что выставляю напоказ все мои ошибки, одну за другой. А ты, ЛЮБОВЬ СЫНА, приносишь мне свет, чтобы я втайне мог утешаться своими ошибками Пьер Паоло Пазолини 1948 г. Безумие, в широком смысле слова, без уточнения конкретного значения, безусловно, - характерная черта творчества Пьера Паоло Пазолини. Безумие проглядывает и в живописи Тани Стрельбицкой, посвященной Пазолини. Что ж, это вполне нормально (простите, за невольный оксюморон), поскольку кому может быть интересен психически нормальный художник! Михаил Алшибая о Тане Стрельбицкой 2013 г. Образы Татьяны Стрельбицкой пропущены через сердце. И, думается, придет время, когда ее «глаза истории» займут место в музеях и галереях. Грядущие поколения будут с интересом разглядывать их, пытаясь понять наше смутное время. Театр и живопись- два дара Природы- открылись к этому времени в Татьяне Стрельбицкой, но кто знает, какие еще таланты могут раскрыться в этой красивой и богато одаренной женщине. Светлана Морозова. Газета Московский Художник № 5(1441) 29 января 1993 г.