войти
Войдите на сайт
Залогиньтесь, чтобы использовать максимум функций Артхива
Служебный характер сновидений
Выставка 14 июня − 14 июля 2019
Насколько реальность, в которой мы живём, становится содержанием сновидения или же реальность есть продолжение сна?
Сон – объект исследования в медицине, психоанализе, философии литературе и искусстве. Какая роль отведена сну в произведении современного художника? Способ ли самоанализа, социальное высказывание, уход от реальности, источник авторского стиля.. вариантов множество…
Выставка "Служебный характер сновидений" на одной площадке объединила художников, работающих в разных тематических плоскостях и использующих различные инструменты для реализации творческого замысла.
Куратор выставки: Вячеслав Ахунов (Vyacheslav Akhunov)
К выставке
«СЛУЖЕБНЫЙ ХАРАКТЕР СНОВЕДЕНИЙ, ФРЕЙД И ИБЛИС
СЛАДОСТРАСТНОГО ПОВТОРЕНИЯ» (текст куратора, Вячеслава Ахунова)
В топологии сновидения, авторитет сна производит разрывы смыслов,
превращая линейное повествование в обрывки, о нестыковках в которых
спотыкается речь неотвратимей, чем можно было бы подумать изначально, в
желании сделать её связной и убедительной.
Сны бесцеремонны. По каким-то неизвестным причинам одно сновидение
неожиданно обрывается, уступая место следующему сновидению с совершенно
другим сюжетом. Между обрывками образуются дыры, которые не имеют края, а их
протяженность не вычисляема, их невозможно заполнить тем смыслом, который бы
соединил два обрывка в одно целое. Таким образом, та слитность, в которой сон
являлся бы цельным повествованием, невозможна. При пробуждении приснившееся
подвергается деконструкции, фрагментируется, а любое описание, тем более
объяснение, видятся более чем туманными.
Мы пытаемся пересказать сон с одной лишь целью - наделить увиденное
каким либо смыслом, добавляя в описание сна, в свой рассказ нечто, якобы до этого
ускользнувшее из памяти. В итоге получается интерпретация сна, которая
скатывается к самым банальным вещам, отсылая к настоящему. Пересказ сна и его
интерпретация - это сознательная речь с неким смыслом, адресованная другому.
Если сновидение — это способ показать желание, то большая часть
сновидений, стертая с памяти во время пробуждения, ускользает и не может быть
интерпретирована.
А если сон колонизирует тело, сознание и через множество подобных
субъектов, посредством коллективного бессознательного заставляет
воспроизводить себя как настоящее?
Но мы вернемся к тому моменту, когда интерпретация сна отсылает к
настоящему, то есть пространству, в котором разворачиваются предельные
жизненные обстоятельства, и которые влияют на любое индивидуальное событие.
Тем более, когда настоящее предстает в виде носителя некой воли, воли другого,
тем самым порождая травматическую историю столкновения. И это история -
история коллективного бессознательного, - того, что неотделимо от нас в отличии от
сознательного представления о себе.
Хочется задаться вопросом:Насколько реальность, в которой мы живём, становится содержанием
сновидения, его событийным наполнением, и насколько реальность есть
продолжение сна, становясь речью самого сновидения, являясь каналом,
через который просачивается работа бессознательного желания, таким образом
показывая реальность, сплетённую с фрагментами?
Чистая творческая автореферентность недостаточна для объяснения
механизмов сна. Тем не менее художественные рефлексии могут
репрезентироваться как адекватные способы описания происходящего в настоящем,
вступать в реакцию с действительностью и с увиденным во сне, склеивая,
совмещая, намечая тот или иной дискурс, при этом не утрачивая консистентность
и бдительность. Тем самым поддерживаются различные сборки художественных
высказываний, интерпретирующих спектр влечений, фобий, намерений, которые
преследуют определённый социум, субъекты-группы и подвергшегося мутациям
общество в целом, замкнувшемся исключительно на себе, оставившего управление
и последнее слово за политиками и властью (нужно учесть, что мутационные
процессы в обществе происходят на фоне ускоренной масс-медиализации и
построения капитализма с его расслоением общества на классы). Тем более когда
речь идёт о нашем обществе с его коллективными сборками поступков и
высказываний в их пустых машинальных повторениях, с отдельными группами,
пытающихся играть роль лидеров общественного мнения, в котором общими
усилиями яркая творческая личность низводится до уровня толпы. Машинальные
повторения приводят к тому, что через некоторое время человеческие субъекты
считают их порождением собственного мыслительного процесса, принимая
за собственные мысли, тем самым обнаруживая психологию податливой толпы,
на которую легко воздействуют различные информационные медиа, формируя и
эксплуатируя определенные поведенческие типы.
Подобный порядок вещей легко прослеживается в производстве
художественной продукции, в котором властвует не креативное начало, а лукавый
Иблис повторения. В итоге человеческий субъект, - художник, поэт, режиссер, -
считая себя наделённым определенными правами, с ощущение мнимой ясности,
вместо оригинальных художественных произведений занят производством
имитаций, пародируя и деформируя чужие оригиналы. В этом случае причастность к
искусству и та предсказуемость упорядоченной жизни, связанные с членством в
государственных институциях - в Академии, в Союзе писателей, композиторов,
кинематографистов и т.п. - обещают комфорт, одаривают чувством компетентностии легитимности, то есть оделяют «особым» местом и ролью в иерархизированном
общественном пространстве как сном иного порядка или иллюзией, укрепляющими
веру в своё несомненное дарование и дарящими надежду придать смысл своей
жизни, но в то же время происходит усреднение, выравнивание с другими членами
профессионального сообщества, если со временем не приходит разочарование
когда индивид не достигает поставленной цели, - карьерного роста. Взамен
государственная структура требует от каждого члена подчинение установленным
законам, несомненной верности, усреднения с другими членами профессионального
сообщества и несопротивление линии контроля.
Личный выбор уже не сам сон, но продолжение в реальности каждый раз
приснившейся истории: то ли это пребывание художника в творческой
независимости, утверждающей новые ценности, свободу, активизм и усилия
публичного сопротивления (нонконформизм); или это позиция конформиста как
следование линии государственного институциализма с его механизмами
стимулирования различными бонусами, привилегиями и всем тем, касательно
вопросов личной карьеры, а значит и смыслом личного стремления.
То есть, с одной стороны видятся стратегии прогрессивные,
неолиберальные, частью которых является свобода высказывания. С другой -
авторитарные (циничные, пессимистичные) и консервативные (сворачивания
свободы высказывания, ограничительное законотворчество, манипуляции мнениями,
запугивание населения, легитимация страха - «лишь бы не было войны!»).
Есть другой сон, - сон о завоевании.
О завоевании творческой автономии, которая не мыслится без завоевания
в других областях, без новой социальной, политической, эстетической практик, без
способности к этико-политической артикуляции, без переизобретения окружающей
среды и в конечном счете без реакционных националистически, религиозных и
расистских предубеждений, - враждебных и репрессивных по отношению
к инакомыслию, женщинам, детям, маргинализированным группам (большей части
молодого населения и пожилых людей), к любым нововведениям и мирным методам
социальной борьбы.
Например, в послевоенные годы не существовало «разделения искусства
на интересное и художественное» согласно Шопенгауэру. Искусство являлось
частью советского идеологического оружия, но для простого народа, уставшего от
воин, идеологического давления и уравниловки, представление об искусстве, было
скорее связано с сновидениями о чувственном рае, желании этого рая, -идеалистическом мире (что само по себе вступало в противоречие с
материалистической доктриной, отвлекая от главной задачи - борьбы за построение
коммунизма). Интересное и художественное, сливаясь воедино, бытовало в виде
наивной живописи, созданной самодеятельными художниками на обыкновенных
столовых клеёнках. В этом случае позиция советских идеологов смыкалась с
позицией Шопенгауэра, считавшего что интересное искусство обращается к самым
низменным человеческим потребностям, как еда и телесные утехи в отличии от
репрезентативной политики, внедрённой в государственные художественные
стратегии соцреализма.
Мы живём в то время, когда сны поражены гангреной потребления
масс-медиа, и подвергаясь ментальному манипулированию при помощи
массмедийной и телематической стандартизации, консервативных тенденций,
цензуры, «определяют» новые линии психических изломов.
«Духовные ценности», о которых раньше активно рассуждали, сдвинуты на
периферию внимания.
Сегодня превращённые в сервис, сведённые к рыночным отношениям,
к потреблению, рекламе, саморекламе социальные связи, а также все более
назойливые и проникающие, непосредственно управляющие вниманием
коммерческие стратегии, встроены в наши сны, которые больше не несут в себе
обещания иного будущего, тем более светлого и великого.
Сон – объект исследования в медицине, психоанализе, философии литературе и искусстве. Какая роль отведена сну в произведении современного художника? Способ ли самоанализа, социальное высказывание, уход от реальности, источник авторского стиля.. вариантов множество…
Выставка "Служебный характер сновидений" на одной площадке объединила художников, работающих в разных тематических плоскостях и использующих различные инструменты для реализации творческого замысла.
Куратор выставки: Вячеслав Ахунов (Vyacheslav Akhunov)
К выставке
«СЛУЖЕБНЫЙ ХАРАКТЕР СНОВЕДЕНИЙ, ФРЕЙД И ИБЛИС
СЛАДОСТРАСТНОГО ПОВТОРЕНИЯ» (текст куратора, Вячеслава Ахунова)
В топологии сновидения, авторитет сна производит разрывы смыслов,
превращая линейное повествование в обрывки, о нестыковках в которых
спотыкается речь неотвратимей, чем можно было бы подумать изначально, в
желании сделать её связной и убедительной.
Сны бесцеремонны. По каким-то неизвестным причинам одно сновидение
неожиданно обрывается, уступая место следующему сновидению с совершенно
другим сюжетом. Между обрывками образуются дыры, которые не имеют края, а их
протяженность не вычисляема, их невозможно заполнить тем смыслом, который бы
соединил два обрывка в одно целое. Таким образом, та слитность, в которой сон
являлся бы цельным повествованием, невозможна. При пробуждении приснившееся
подвергается деконструкции, фрагментируется, а любое описание, тем более
объяснение, видятся более чем туманными.
Мы пытаемся пересказать сон с одной лишь целью - наделить увиденное
каким либо смыслом, добавляя в описание сна, в свой рассказ нечто, якобы до этого
ускользнувшее из памяти. В итоге получается интерпретация сна, которая
скатывается к самым банальным вещам, отсылая к настоящему. Пересказ сна и его
интерпретация - это сознательная речь с неким смыслом, адресованная другому.
Если сновидение — это способ показать желание, то большая часть
сновидений, стертая с памяти во время пробуждения, ускользает и не может быть
интерпретирована.
А если сон колонизирует тело, сознание и через множество подобных
субъектов, посредством коллективного бессознательного заставляет
воспроизводить себя как настоящее?
Но мы вернемся к тому моменту, когда интерпретация сна отсылает к
настоящему, то есть пространству, в котором разворачиваются предельные
жизненные обстоятельства, и которые влияют на любое индивидуальное событие.
Тем более, когда настоящее предстает в виде носителя некой воли, воли другого,
тем самым порождая травматическую историю столкновения. И это история -
история коллективного бессознательного, - того, что неотделимо от нас в отличии от
сознательного представления о себе.
Хочется задаться вопросом:Насколько реальность, в которой мы живём, становится содержанием
сновидения, его событийным наполнением, и насколько реальность есть
продолжение сна, становясь речью самого сновидения, являясь каналом,
через который просачивается работа бессознательного желания, таким образом
показывая реальность, сплетённую с фрагментами?
Чистая творческая автореферентность недостаточна для объяснения
механизмов сна. Тем не менее художественные рефлексии могут
репрезентироваться как адекватные способы описания происходящего в настоящем,
вступать в реакцию с действительностью и с увиденным во сне, склеивая,
совмещая, намечая тот или иной дискурс, при этом не утрачивая консистентность
и бдительность. Тем самым поддерживаются различные сборки художественных
высказываний, интерпретирующих спектр влечений, фобий, намерений, которые
преследуют определённый социум, субъекты-группы и подвергшегося мутациям
общество в целом, замкнувшемся исключительно на себе, оставившего управление
и последнее слово за политиками и властью (нужно учесть, что мутационные
процессы в обществе происходят на фоне ускоренной масс-медиализации и
построения капитализма с его расслоением общества на классы). Тем более когда
речь идёт о нашем обществе с его коллективными сборками поступков и
высказываний в их пустых машинальных повторениях, с отдельными группами,
пытающихся играть роль лидеров общественного мнения, в котором общими
усилиями яркая творческая личность низводится до уровня толпы. Машинальные
повторения приводят к тому, что через некоторое время человеческие субъекты
считают их порождением собственного мыслительного процесса, принимая
за собственные мысли, тем самым обнаруживая психологию податливой толпы,
на которую легко воздействуют различные информационные медиа, формируя и
эксплуатируя определенные поведенческие типы.
Подобный порядок вещей легко прослеживается в производстве
художественной продукции, в котором властвует не креативное начало, а лукавый
Иблис повторения. В итоге человеческий субъект, - художник, поэт, режиссер, -
считая себя наделённым определенными правами, с ощущение мнимой ясности,
вместо оригинальных художественных произведений занят производством
имитаций, пародируя и деформируя чужие оригиналы. В этом случае причастность к
искусству и та предсказуемость упорядоченной жизни, связанные с членством в
государственных институциях - в Академии, в Союзе писателей, композиторов,
кинематографистов и т.п. - обещают комфорт, одаривают чувством компетентностии легитимности, то есть оделяют «особым» местом и ролью в иерархизированном
общественном пространстве как сном иного порядка или иллюзией, укрепляющими
веру в своё несомненное дарование и дарящими надежду придать смысл своей
жизни, но в то же время происходит усреднение, выравнивание с другими членами
профессионального сообщества, если со временем не приходит разочарование
когда индивид не достигает поставленной цели, - карьерного роста. Взамен
государственная структура требует от каждого члена подчинение установленным
законам, несомненной верности, усреднения с другими членами профессионального
сообщества и несопротивление линии контроля.
Личный выбор уже не сам сон, но продолжение в реальности каждый раз
приснившейся истории: то ли это пребывание художника в творческой
независимости, утверждающей новые ценности, свободу, активизм и усилия
публичного сопротивления (нонконформизм); или это позиция конформиста как
следование линии государственного институциализма с его механизмами
стимулирования различными бонусами, привилегиями и всем тем, касательно
вопросов личной карьеры, а значит и смыслом личного стремления.
То есть, с одной стороны видятся стратегии прогрессивные,
неолиберальные, частью которых является свобода высказывания. С другой -
авторитарные (циничные, пессимистичные) и консервативные (сворачивания
свободы высказывания, ограничительное законотворчество, манипуляции мнениями,
запугивание населения, легитимация страха - «лишь бы не было войны!»).
Есть другой сон, - сон о завоевании.
О завоевании творческой автономии, которая не мыслится без завоевания
в других областях, без новой социальной, политической, эстетической практик, без
способности к этико-политической артикуляции, без переизобретения окружающей
среды и в конечном счете без реакционных националистически, религиозных и
расистских предубеждений, - враждебных и репрессивных по отношению
к инакомыслию, женщинам, детям, маргинализированным группам (большей части
молодого населения и пожилых людей), к любым нововведениям и мирным методам
социальной борьбы.
Например, в послевоенные годы не существовало «разделения искусства
на интересное и художественное» согласно Шопенгауэру. Искусство являлось
частью советского идеологического оружия, но для простого народа, уставшего от
воин, идеологического давления и уравниловки, представление об искусстве, было
скорее связано с сновидениями о чувственном рае, желании этого рая, -идеалистическом мире (что само по себе вступало в противоречие с
материалистической доктриной, отвлекая от главной задачи - борьбы за построение
коммунизма). Интересное и художественное, сливаясь воедино, бытовало в виде
наивной живописи, созданной самодеятельными художниками на обыкновенных
столовых клеёнках. В этом случае позиция советских идеологов смыкалась с
позицией Шопенгауэра, считавшего что интересное искусство обращается к самым
низменным человеческим потребностям, как еда и телесные утехи в отличии от
репрезентативной политики, внедрённой в государственные художественные
стратегии соцреализма.
Мы живём в то время, когда сны поражены гангреной потребления
масс-медиа, и подвергаясь ментальному манипулированию при помощи
массмедийной и телематической стандартизации, консервативных тенденций,
цензуры, «определяют» новые линии психических изломов.
«Духовные ценности», о которых раньше активно рассуждали, сдвинуты на
периферию внимания.
Сегодня превращённые в сервис, сведённые к рыночным отношениям,
к потреблению, рекламе, саморекламе социальные связи, а также все более
назойливые и проникающие, непосредственно управляющие вниманием
коммерческие стратегии, встроены в наши сны, которые больше не несут в себе
обещания иного будущего, тем более светлого и великого.
