Александр
Аркадьевич Лабас

(1900, Смоленск — 1983, Москва).

Известный советский художник, один из наиболее узнаваемых мастеров ОСТовского круга. Его стиль — своеобразный постфутуристический экспрессионизм, остро реагирующий на то новое, что внесла в мир современная техника. Особая манера, придающая масляным краскам прозрачную легкость акварели вносит в его образы живое ощущение полета («В кабине аэроплана», 1928, ГТГ; «Дирижабль и детдом», 1930, ГРМ). Родился в Смоленске, в семье редактора-издателя. В 1910 семья переехала в Ригу, а в 1912 — в Москву. В 1912-1917 занимался в Строгановском художественно-промышленном училище. Посещал студию Ильи Машкова (1916) и Свободные художественные мастерские (1917), где учился у Петра Кончаловского. С 1919 служил в Красной Армии на Восточном фронте; демобилизовавшись, продолжил обучение во Вхутемасе (1921-1924). Был одним из учредителей «Общества художников-станковистов» (ОСТ; 1925). Ранние опыты беспредметного искусства, конструктивизм, органически усвоенный в годы учебы, а также преподавания (1924-1929) во Вхутемасе придают творчеству Лабаса отчетливый привкус авангарда. Работы представлены в музеях: ГМИИ, ГТГ, Политехнический, (Москва), ГРМ (С.-Петербург).

"У Лабаса глаз чуток к необычному", - написал о нем один из критиков. В самом деле это очень точное определение сути его творчества. Не только увидеть необычное, чаще всего новое, небывалое раньше в жизни, но и заставить зрителя пережить его как чудо, прочувствовать на себе. Именно это стремление привело совсем еще молодого художника в группу живописцев-новаторов, основавших в 1925 г. OCT. Большинство из них только что окончило Вхутемас - художественный институт нового, тоже новаторского характера. Председателем был избран учитель многих из них - Д. П. Штеренберг. Лабас тоже учился после СХПУ (1912-17) в ГСХМ (1918-19) и выросшем из них Вхутемасе (1921-24), где был затем оставлен преподавать живопись. Слово "станковисты" в названии общества и означало стремление заниматься изобразительным искусством, в частности - живописью, а не уходить в "производство вещей" (к чему призывали тогда художников конструктивисты). Но живопись эта, не внешне, а изнутри отражая меняющуюся на глазах жизнь, должна была решительно обновиться, найти новый, острый язык, соответствующий духу и смыслу этих изменений. Движение, скорость... Как передать это впечатление в неподвижной живописи? Как выразить ощущение полета, высоты, зыбкой пустоты за тонкими стенами кабины аэроплана? Лабас едва намечает эту повисшую в бесконечности кабину, будто в разрезе, - с пассажирами, спокойно сидящими на почти невидимой опоре; чуть угадываются и крылья, растаявшие в золотистом мареве ("В кабине аэроплана", 1928). Художник изображает не механику, но чудо полета. Он ищет точный ритм движения поезда среди смазанного скоростью расплывающегося пейзажа, и опять - с цветными пятнышками пассажиров в смело разрезанном поперек вагоне ("Едут", 1928). Он пишет без конца паровозы, самолеты, дирижабли, пренебрегая техническими подробностями, но ловя ощущения новизны, подвижности, непривычных точек зрения на вещи - снизу вверх или сверху, с высоты полета. Как мир, который он изображает, сама его живопись легка, подвижна, порой неопределенна, обращена не к предмету, а к чувствам, которые он возбуждает. Он пишет город, уходящий в небеса этажами домов, оживленный людьми, мчащимися в разные стороны трамваями, извозчиками, автомобилями ("Городская площадь", 1926). Пишет бесконечно струящиеся вверх и вниз сквозь гигантскую трубу полосы эскалаторов... Конец 1920-х - начало 1930-х гг. - взлет творчества Лабаса, когда это ощущение пестроты и стремительности жизни было у него наиболее органичным. Потом многое сгладилось. Но ощущение нарядной и радостной легкости, красоты жизни художник донес до поздних своих лет, воплотив его в светлых и ярких акварелях, написанных в Крыму, в Прибалтике, в Подмосковье.