Редкое фото: Илья Репин с сыном Юрием. 1920-е. Источник
В середине 1920-х годов в Швеции и Финляндии одна за другой проходят сразу несколько масштабных выставок Репина. Они имеют громкий успех.
Художнику в это время уже за 80 и он, волею исторических обстоятельств, не первый десяток лет живет в финском поселке Куоккала. И шведская, и финская пресса наперебой хвалит Репина за «зоркое зрение», «дыхание жизни», «отсутствие следов усталости» и «молодой творческий темперамент».
Сигрид Шауман, известная в Финляндии журналистка, в газете Svenska Pressa, издававшейся на шведском, пишет:
— Как и в молодые годы, художник сохраняет способность познавать вещи не только умом, но и чувством… Старый мастер продолжает много работать, курит крепчайшие сигары и даже купается в море. Воистину, всякому пожелаешь такого здоровья!
— И откуда вы знаете, — кипятился Репин, — может, при градусах мне работается лучше всего!
Врожденные энергичность и оптимизм спасали Репина в самых сложных жизненных обстоятельствах. «Не в моем характере, — признавался он, — поддаваться среде и киснуть, и хиреть втихомолку».
«Пoмpeт, нaкaжи мeня бoг, пoмpeт!»
А ведь в детстве, лет шести-семи, маленький Репин едва не умер. Его загадочную, не имевшую названия болезнь спровоцировало, как ни странно, первое знакомство с искусством.Двоюродный брат Ильи Тронька, работавший в большом городе помощником фармацевта, на рождественские каникулы приехал в Чугуев и привёз с собой краски. Маленького Репина поразило всё: и как из набросанных Тронькой черточек складывались фигуры, и как Тронька важно подписывал каждую работу: «Трофим Чаплыгин», и впервые услышанные наименования красочных пигментов: «Трофим знал названия всем этим кpacкaм: жeлтaя — гyммигyд, cиняя — лaзypь, кpacнaя — бaкaн и чepнaя — тyшь».
Уезжая, Тронька оставил краски младшему брату.
«И c этиx пop я тaк впилcя в кpacoчки, пpильнyв к cтoлy, — напишет через много лет Репин в мемуарах „Далекое-близкое“, — чтo мeня eдвa oтpывaли для oбедa и cpaмили, чтo я coвceм cдeлaлcя мoкpый, кaк мышь, oт ycepдия и oдypел co cвoими кpacoчкaми зa эти дни. Я paздocaдoвaлcя и pacплaкaлся дo тoгo, чтo y мeня пoшлa из нocy кpoвь и дoлгo шлa; нe мoгли ocтaновить, и я coвceм пoблeднeл. Пoмню, кaк кpoвь мoя cтyднeм зacтылa в глyбoкoй тapeлкe… Oпpaвилcя я кoе-кaк тoлькo дня чepeз тpи. Кpoвь пepecтaлa идти, и я ceйчac жe — зa кpacoчки. Нo нeдoлгo я нacлaждaлcя: вдpyг, к мoeмy yжacy, бoльшaя кpacнaя кaпля кaпнyлa нa мoй pиcyнoк, дpyгaя, тpетья, и oпять пoлилa, пoлилa…»
Этот вполне профессиональный рисунок 12 или 13-летнего Репина хранится в Третьяковской галерее.
— Не жилeц oн y вac, Cтeпaнoвнa: пocмoтpите, кaкиe y нeгo yшки блeдныe, и нocик coвceм зaвocтpилcя. Пoмpeт, нaкaжи мeня бoг, пoмpeт. Это — вepнaя пpиметa, кoгдa нocик зaвocтpитcя, этo yжe нe к житью.
Собирались было заказывать Илюше гроб и обшивать позументом, а молодая соседка Химушка утешала мальчика: мы за тобою даже и плакать не будем, маленькие дети безгрешные — сразу в рай.
Маленького Репина же интересовало только одно, и об этом он всё время допытывался у взрослых: «Будут ли в раю красочки»?
«Верная» бабья примета все-таки не оправдалась. Репин выжил, хотя кровь носом и в дальнейшем у него шла нередко — в жару, от активной беготни, легкого ушиба или вспыльчивости в спорах, которая осталась с Ильей Ефимовичем на всю жизнь.
Автопортрет 19-летнего Ильи Репина
— Я yжe знaл, чтo дeлaть, — рассказывал Репин, — ceйчac жe cпpaвившиcь, из кaкoй нoздpи идeт кpoвь (бoльшeю чacтью oнa шлa из лeвoй), я cтaнoвилcя зaтылкoм к cтeнe, пoдымaл пpaвyю pyкy и деpжaл бoльшoй жeлeзный ключ oт пoгpeбa нa cвoeм зaгpивкe; cнaчaлa чyвcтвoвaл, кaк кpoвь нaполняeт мнe poт и идeт yжe pтoм вниз: пoднявши выcoкo гoлoвy, я ждaл, чтoбы кpoвь ocтaнoвилacь, oднaкo oнa шлa вce гyщe, нo yжe тишe. И, кoгдa coвceм пepecтaвaлa, я выпpямлялcя. Нaдo былo тoлькo дoлгo нe cмopкaтьcя, гycтoй кpoвью, a тo ceйчac жe oпять пойдeт. Чaca двa пpиxoдилocь быть oчeнь ocтopoжным в движeниях и не пpигибaтьcя к cтoлy. Cкyчнo былo выдepживaть, нo чтo дeлaть — нaдo былo тepпeть.
«Танцы характерные я люблю, в них много огня, жизни, души»
В том, что движение — жизнь, Репин ни на секунду не сомневался. Темперамент его был таков, что не оставлял своему обладателю шансов усидеть на месте. Даже при разговоре он ходил взад-вперёд и энергично жестикулировал. Репин с юности был легок на подъем, много путешествовал и объездил немало стран — Италию, Францию, Англию, Испанию…— Поразительная вещь, — признавался он, — при всем том наслаждении, которое я получал при осмотре музеев, картинных галерей, я не в состоянии был оставаться более трех дней без работы. Становилось не по себе при виде великих сокровищ, хотелось пусть что-то лепетать, но самому.
Сама по себе работа в мастерской требовала значительной физической выносливости. Даже работник, нанятый чтобы помогать пожилому Репину в конце дня чистить палитру и прибирать мастерскую, вскорости уволился — тяжело. А ведь много лет Репин справлялся с этим сам, несмотря на то, что весь день проводил на ногах перед мольбертом.
Если у Репина в работе случался перерыв, он находил себе другие занятия — ездил на лошади, плавал, работал в саду, сажал растения или, к примеру, покрывал смолой корни вывороченных деревьев — на финском снегу черные глянцевые корни смотрелись особенно эффектно. Он сам расчищал снег зимой и не стеснялся предложить лопаты гостям, например, Чуковскому или Шаляпину, и даже собственноручно рыл пруд на своём участке.
Любил Репин зимние развлечения — катался на санях, бегал на лыжах. А еще он с юности просто обожал танцевать и на балах с молодыми барышнями-ровесницами вальсировал, как говорил, до упаду. Красивым басом Репин пел украинские песни, а в старости недолго пел в церкви на клиросе. Но танец был его стихией: „Танцы характерные я люблю, в них много огня, жизни, души… Лезгинка, мазурка, краковяк, трепак, сальторелла…“.
"Пластическими танцами» увлекалась вторая жена Репина Наталья Нордман. Однажды, гостя у Льва Толстого, Репин с Нордман шокировали семью писателя, устроив «плясовые оргии под граммофон» в то время, когда люди менее подвижные и активные видят третий сон.
Символично, что последней картиной Репина, до последних его земных дней стоявшей на мольберте, был «Гопак». В самозабвенности танца — репинское понимание самой сути жизни.
«Я делаю себе массаж живота: это очень необходимо и полезно»
Репин знал о пользе массажа, но когда врачи порекомендовали ему массаж, от услуг профессиональной массажистки наотрез отказался. Сказал, что справится с этим и сам: «Я знаю анатомию не хуже её!"В письме дочери Вере Репин предлагает такой своего рода «лайфхак»: «Ты возьми на один сеанс массажистку, заметь её приемы и делай сама себе массаж на ночь, лежа в постели. Я делаю себе массаж живота: это очень необходимо и полезно даже для моей руки, которая этим активным способом поддерживается годной к работе».
«Травы в моем организме производят чудеса оздоровления»
Соседи по поселку Куоккала, не очень разбиравшиеся в том, какой величины художник живет рядом с ними, говорили о Репине: «А, это тот, что сено ел!»Веганом Репин был не слишком долго, но ярко. Ему было уже около 50-ти, когда в его жизни появилась писательница и общественница Наталья Борисовна Нордман, моложе Репина лет на 20. Взгляды на жизнь у новой спутницы Ильи Ефимовича были своеобразными. Любимая женщина Репина утверждала: мясо — яд, а молоко — злодейское попрание материнских чувств коровы к телёнку. Нордман написала и издала «Поваренную книгу для голодающих» с рецептами котлет из картофельной шелухи, жаркого из морковного зайца, кофе из свёклы и печенья из подорожника с добавлением миндаля и ванили. Она верила: такой рацион из трав, овощей и орехов не только оздоровляет, но и в перспективе может спасти Россию от голода, стоит только людям осознать целительную силу растений.
Репин разделял взгляды Натальи Борисовны. На «средах», когда в Пенаты собирались гости на званые вечера, подавали именно веганскую еду, без продуктов животного происхождения: картофель, рисовые котлеты, кисели, сырые и маринованные фрукты и овощи. Впрочем, насчет своих гостей Репин не обольщался. Говорил, что знает: как только на обратном пути доберутся до вокзала — тотчас начнут поправлять здоровье чаркой водки и бифштексом.
Но что для него избранный тип питания полезен, Репин не сомневался. Вот что он писал художнику Витольду Бялыницкому-Бируле:
— А насчет моего питания — я дошел до идеала: еще никогда не чувствовал себя таким бодрым, молодым и работоспособным. Да, травы в моем организме производят чудеса оздоровления. Вот дезинфекторы и реставраторы!!! Я всякую минуту благодарю бога и готов петь аллилуйя зелени (всякой). А яйца? Это уж для меня вредно, угнетали меня, старили и повергали в отчаяние от бессилья. А мясо — даже мясной бульон — мне отрава; я несколько дней страдаю, когда ем в городе в каком-нибудь ресторане. Мы у знакомых теперь из-за этого совсем не бываем. Сейчас же начинается процесс умирания: угнетение в почках, «нет сил заснуть», как жаловался покойный Писемский, умирая… И с невероятной быстротой восстановляют меня мои травяные бульоны, маслины, орехи и салаты.
«А в доме — окна настежь»
Однажды к Репину в Пенаты наведался Иван Бунин. Ценя его выразительную худобу, Репин мечтал когда-нибудь написать с Бунина святого.«И вот приезжаю, — рассказывал Бунин, — дивное утро, солнце и жестокий мороз, двор дачи Репина, помешавшегося в ту пору на вегетарианстве и на чистом воздухе, в глубоких снегах, а в доме — окна настежь. Репин встречает меня в валенках, в шубе, в меховой шапке, целует, обнимает, ведет в свою мастерскую, где тоже мороз, и говорит: «Вот тут я буду вас писать по утрам, а потом будем завтракать как господь бог велел: травкой, дорогой мой, травкой! Вы увидите, как это очищает и тело и душу, и даже ваш проклятый табак скоро бросите». Я стал низко кланяться, горячо благодарить, забормотал, что завтра же приеду, но что сейчас должен немедля спешить назад, на вокзал — страшно срочные дела в Петербурге. И сейчас же пустился со всех ног на вокзал, а там кинулся к буфету, к водке, закурил, вскочил в вагон, а из Петербурга послал телеграмму: дорогой Илья Ефимович, я, мол, в полном отчаянии, срочно вызван в Москву, уезжаю нынче…«
Если веганом Репин стал уже после 50-ти, спать с распахнутыми окнами он стал гораздо раньше — в 1870-е, ему тогда должно было быть около тридцати.
Илья Репин с женой Верой, дочками Верой и Надей и сыном Юрием. 1880-е
Знакомый студент-медик убедил Репина спать с открытыми окнами даже зимой, будучи уверен, что мороз — мощное средство от любой хвори. Репин так воодушевился этой идеей, что перевёл на «холодное спанье» всю свою семью — жену Веру Алексеевну и четверых детей. Всех их, по свидетельству Чуковского, и через 30 лет била дрожь, когда они вспоминали спартанское отцовское воспитание.
Одну из комнат в доме назначили «холодной» — там никогда не закрывали окна. Если там спали дети Репина, им выдавали специально сшитые длинные мешки из заячьего меха. Но обычно это была спальня художника с женой. Их дочь будет вспоминать: «В „холодной“ спали и папа и мама, и наутро, если было холодно, у папы замерзали усы, а снежок сыпался в окно, прямо на лицо!»
Расставшись с первой женой, Репин не изменил своей многолетней привычке. Поселившись в усадьбе Пенаты с Натальей Нордман, он и там устроил себе «холодную спальню» и продолжил спать на открытом воздухе.
Чуковский писал: «Спанье на морозе приносило ему несомненную пользу. Он так приучил себя к холоду, что почти не знал ни бронхитов, ни гриппов, и до семидесяти лет у него на щеках все еще сохранялся румянец. Вообще в те годы он производил впечатление очень здорового. У него была отличная наследственность (…), и, кроме того, труженическая, спартанская жизнь смолоду закалила его».
«Я был похоронен и получил прочувствованный некролог с портретом. Как не радоваться!»
В конце 1880-х — начале 1890-х Репин переживал сложный период: он расстался с женой Верой и вышел из Товарищества передвижных выставок. Эмоциональные перегрузки стоили ему дорого. Репину не было и сорока пяти, когда с ним произошло, как казалось на первый взгляд, самое страшное, что может случиться с художником — на почве переутомления у него начала болеть, а потом перестала действовать правая рука.В народе о таком говорят: «рука усохла». Более точный диагноз Репину поставлен не был. Сейчас медицинские источники полагают, что настигшая его болезнь — фокальная дистония кисти — одно из распространенных неврологических расстройств, характерных для художников, писцов, музыкантов, подолгу сжимающих в руке кисть, перо или смычок.
Держать кисть или перо пальцами правой руки Репину не удавалось — тогда он начал учился рисовать и писать левой рукой. Наука тогда еще знала очень мало или практически ничего о нейрогимнастике или развитии межполушарных связей. Репин, пытаясь сохранить свою способность работать, действовал интуитивно, наугад.
«После переучивания и овладения актом рисования левой рукой, — пишет невролог, доктор медицинских наук Ольга Шавловская, — Репиным был специально сделан держатель для палитры, который крепился к телу. В данном случае „навесная палитра“ выполняет роль отвлекающего маневра — некий жест-антагонист, своеобразный корригирующий жест (корригирующие жесты — приемы, которые на время позволяют уменьшить выраженность дистонии)».
Работоспособность правой руки со временем частично восстановилась.
Потом стало подводить зрение — развилась дальнозоркость. Но Репин смог приспособиться и к этому, стал использовать кисти с длинными ручками. Ученик Репина Антон Комашка пишет, что их длина доходила до метра, а навесная палитра часто оставалась просто лежать на столе — Репин сумел компенсировать свое состояние. И еще: «Между прочим, И. Е. никогда не пользовался халатом, всегда работал в костюме, и никогда ни единого пятна краски, масла не было на его платье, руках. Чистоту он соблюдал идеальную, был ее апологетом».
«Уже когда он был стариком, — писал Корней Чуковский, — доктора запретили ему работать без отдыха и потребовали, чтобы хоть по воскресеньям он не брал в руки ни карандашей, ни кистей.
Для него это было тяжко.
Он приходил каждое воскресенье ко мне, и я, повинуясь его докторам, прятал от него карандаши и перья.
Он покорно переносил эту тяготу и час и второй, но стоило войти ко мне в комнату какому-нибудь живописному гостю, стоило мне зажечь керосиновую висячую лампу, которая по-новому освещала присутствующих, — и Репин с тоской оглядывался, нет ли где карандаша или пера. И, не найдя ничего, хватал из пепельницы папиросный окурок, макал его в чернильницу и на первой же попавшейся бумажке начинал рисовать».
По-видимому, в этом и заключается главный секрет репинского долголетия — он не мог не работать. Работа давала ни с чем не сопоставимую радость и силы.
Примета о том, что на словах ошибочно похороненный будет жить долго, не подвела. Репин проживёт еще больше 9 лет. Он умрёт в возрасте 86 лет и 2 месяцев у себя в Куоккале и будет, согласно завещанию, похоронен в родных Пенатах.
