Перемахнуть на осле через ограждение военного лагеря, оборвать все листья со старого дуба, изменить русло ручья и вырыть пруд, рассориться с другом и верным покупателем. Если уж Клод Моне что-то задумал, его трудно было остановить.
Голова мужчины (Клод Моне)
1874, 17×14 см
Так и не научившийся ездить верхом, Моне сбежал из армии на осле. Службы в армии 20-летний Моне легко мог избежать и без привлечения животных. Его отец собирался заплатить официально установленную сумму за избавление сына от семилетней повинности. Но Клод бредил Алжиром, песками, эффектной красно-бело-синей военной формой и жгучим солнцем — и потому сам выбрал службу в рядах «африканских стрелков».
Почти за два года алжирской авантюры его ни разу не взяли в военный поход, красивый белоснежный берет с красным помпоном удавалось выгулять только на конный манеж, да и то лишь для того, чтоб убрать навоз. Наконец, чистка туалетов и овощей Клоду так осточертела, что он взбунтовался: вскочил на осла, яростно его пришпорил и перемахнул через ограду лагеря.
В бреду, с температурой и тифом его нашли уже без осла, в оливковой роще неподалеку. Сначала карцер, потом лазарет и, наконец, в отпуск, домой на поправку. Под ласковым солнцем Гавра, на берегу моря идея заплатить выкуп за оставшиеся 5 лет службы уже не казалась Клоду такой уж глупой, а военная форма такой уж красивой.
Почти за два года алжирской авантюры его ни разу не взяли в военный поход, красивый белоснежный берет с красным помпоном удавалось выгулять только на конный манеж, да и то лишь для того, чтоб убрать навоз. Наконец, чистка туалетов и овощей Клоду так осточертела, что он взбунтовался: вскочил на осла, яростно его пришпорил и перемахнул через ограду лагеря.
В бреду, с температурой и тифом его нашли уже без осла, в оливковой роще неподалеку. Сначала карцер, потом лазарет и, наконец, в отпуск, домой на поправку. Под ласковым солнцем Гавра, на берегу моря идея заплатить выкуп за оставшиеся 5 лет службы уже не казалась Клоду такой уж глупой, а военная форма такой уж красивой.
Ветёй летом
1880, 60×99.7 см
1879, 73×94 см
1901, 90×93 см
1901, 92×90 см
1880, 59.7×80 см
Иногда Клод Моне наотрез отказывался продавать свои картины. Когда первые выставки импрессионистов еще вызывали взрывы хохота у посетителей и вдохновляли критиков на самые изысканные и ядовитые остроты, несколько человек в Париже все же увидели в новой живописи настоящее искусство, а в бедных художниках — будущих звезд. Одним из первых ценителей импрессионизма был знаменитый тогда оперный певец Жан-Батист Фор, лучший Дон Жуан и Гамлет парижской сцены.
Как-то раз Фор заглянул в мастерскую Клода Моне, чтобы выбрать картину для своей коллекции. Наткнувшись на один из видов Ветёя, маэстро поинтересовался ценой. «О нет, дорогой мой, — возмутился Фор, услышав цену в 50 франков. — Это ведь даже не живопись! Если я плачу деньги, то хочу платить их не за кусок холста, а именно за живопись!»
Прошло несколько лет — и цены на картины импрессионистов начали обрастать нулями. И Фор уже понимал, что приобретает не просто прекрасную живопись, а делает еще и разумное финансовое вложение. «Шестьсот? Тысячу?» — пытался он выторговать у Моне этюд с видом Ветея.
Моне был непреклонен: «Когда-то вы отказались покупать эту картину за 50 франков, теперь вы не получите ее даже за 50 тысяч. Выбирайте любую другую».
Как-то раз Фор заглянул в мастерскую Клода Моне, чтобы выбрать картину для своей коллекции. Наткнувшись на один из видов Ветёя, маэстро поинтересовался ценой. «О нет, дорогой мой, — возмутился Фор, услышав цену в 50 франков. — Это ведь даже не живопись! Если я плачу деньги, то хочу платить их не за кусок холста, а именно за живопись!»
Прошло несколько лет — и цены на картины импрессионистов начали обрастать нулями. И Фор уже понимал, что приобретает не просто прекрасную живопись, а делает еще и разумное финансовое вложение. «Шестьсот? Тысячу?» — пытался он выторговать у Моне этюд с видом Ветея.
Моне был непреклонен: «Когда-то вы отказались покупать эту картину за 50 франков, теперь вы не получите ее даже за 50 тысяч. Выбирайте любую другую».
Зал Родена и Моне в Цюрихе, в музее Кунстхаус. Фото с сайта музея Родена: www. musee-rodin.fr
Сдержанность и дипломатичность не относились к добродетелям Моне. Более того, вряд ли он считал эти качества добродетелями. Он легко ссорился и мирился с самыми близкими друзьями, не переставая их любить и ценить.
Клод Моне и Огюст Роден дружили всю жизнь, искренне восхищались работой друг друга и постоянно участвовали в совместных выставках. Как-то раз Роден затянул с расстановкой своих работ в одной из таких совместных выставок в галерее Жоржа Пети. Он примчался накануне открытия и едва успел расставить скульптуры в уже подготовленном зале. «Что вы сделали с моими картинами? И поправить уже ничего нельзя! Так я и знал! Куда вы повесили мое лучшее панно? За рядом скульптур, там, где его вообще не видно! Это неслыханно! Не надейтесь на мое появление в зале! Ноги моей там не будет!» — негодовал Моне. Лучшие его картины были буквально запрятаны за роденовскими работами. «Плевать я хотел на Моне! Плевать я хотел на целый свет! Я занимаюсь исключительно собой!» — кричит Роден, которого вообще-то оторвали от работы. Оба хлопнули дверями и разъехались: один — в Живерни, писать стога, другой — продолжать работу над «Вратами ада».
Эта история дружбе вовсе не помешала: позже Моне написал предисловие к каталогу работ Родена и подписал открытое письмо в его защиту, а когда Роден впервые увидел океан, он воскликнул: «Это же Моне!»
Клод Моне и Огюст Роден дружили всю жизнь, искренне восхищались работой друг друга и постоянно участвовали в совместных выставках. Как-то раз Роден затянул с расстановкой своих работ в одной из таких совместных выставок в галерее Жоржа Пети. Он примчался накануне открытия и едва успел расставить скульптуры в уже подготовленном зале. «Что вы сделали с моими картинами? И поправить уже ничего нельзя! Так я и знал! Куда вы повесили мое лучшее панно? За рядом скульптур, там, где его вообще не видно! Это неслыханно! Не надейтесь на мое появление в зале! Ноги моей там не будет!» — негодовал Моне. Лучшие его картины были буквально запрятаны за роденовскими работами. «Плевать я хотел на Моне! Плевать я хотел на целый свет! Я занимаюсь исключительно собой!» — кричит Роден, которого вообще-то оторвали от работы. Оба хлопнули дверями и разъехались: один — в Живерни, писать стога, другой — продолжать работу над «Вратами ада».
Эта история дружбе вовсе не помешала: позже Моне написал предисловие к каталогу работ Родена и подписал открытое письмо в его защиту, а когда Роден впервые увидел океан, он воскликнул: «Это же Моне!»
Старое дерево в устье реки
1889, 65×92 см
Клод Моне повелевал дождями, туманами и временами года. Во всяком случае написать зимний пейзаж
в разгар весны ему удавалось.
Всю весну 1889 года художник прожил в доме своего друга Мориса Роллины. Долина Крезе захватила Моне — два бурлящих потока в каменистом ущелье сливались здесь в один, а на берегу рос одинокий, старый, кряжистый дуб. Первые наброски этого могучего дерева он сделал еще в конце февраля, а в мае решил закончить работу. Но дуб, к несчастью, успел обрасти листьями.
Несколько дней поисков хозяина земли, 50 франков, двое рабочих и нечеловеческими усилиями притащенные в овраг длинные лестницы — и с весенним обликом дуба удалось справиться. Он опять выглядел так же, как в феврале.
«У меня большая радость. Я получил разрешение оборвать с дуба все листья!.. Ну разве не удача — написать в это время года зимний пейзаж ?» — пишет Клод в письме к жене.
Всю весну 1889 года художник прожил в доме своего друга Мориса Роллины. Долина Крезе захватила Моне — два бурлящих потока в каменистом ущелье сливались здесь в один, а на берегу рос одинокий, старый, кряжистый дуб. Первые наброски этого могучего дерева он сделал еще в конце февраля, а в мае решил закончить работу. Но дуб, к несчастью, успел обрасти листьями.
Несколько дней поисков хозяина земли, 50 франков, двое рабочих и нечеловеческими усилиями притащенные в овраг длинные лестницы — и с весенним обликом дуба удалось справиться. Он опять выглядел так же, как в феврале.
«У меня большая радость. Я получил разрешение оборвать с дуба все листья!.. Ну разве не удача — написать в это время года зимний пейзаж ?» — пишет Клод в письме к жене.
Садовая дорожка
1901, 92×89 см
Клод Моне готов был сражаться за свой сад. В ход пускалось все: красноречие, деньги, подоспевшая вовремя слава, уговоры, угрозы, широкие жесты, хитрости.
Однажды в Живерни начали с оживлением передавать друг другу хорошую новость: какой-то делец решил построить на местном болоте заводик по производству крахмала. Вот удача — и работы селянам подкинет, и денег в муниципальный совет. Завод? Прямо под окнами розового дома Клода Моне? Ну уж нет. Он строчит письма — префекту, супрефекту, городскому совету. Отказ. Тогда Моне приходит лично и заявляет: «Если нужно, я сам куплю это болото, причем оно останется во владении города, а деньги пойдут на его благоустройство!» Ему только должны поклясться, что не продадут это болото в течение ближайших 15 лет.
В другой раз жители Живерни взбунтовались против продажи участка земли сумасшедшему художнику. Ведь как раз по этому саду протекал ручей, из которого все село брало воду — «напустит еще отравы, а у нас вся скотина передохнет!». Но оказалось, что городской чудак хочет не просто ручьем завладеть, а еще и канал от него отвести — вообще без воды всех оставит.
Моне негодует: «Пусть эти уроженцы Живерни катятся куда подальше, и инженеры вместе с ними!» Да он плюнет на все и уедет из этого проклятого места. Потом Клод остывает и пишет очередное письмо префекту: канал будет совсем небольшой, ручей не пострадает, и прудик будет маленький, а через него всего два подвесных мостика, совсем уж крошечные. И опять побеждает.
Когда перспектива сада показалась художнику недостаточно глубокой, он пришел к соседке и купил у нее кусок земли за фантастические деньги. Когда заметил, что пыль с соседней дороги оседает на его цветах, добился асфальтирования и заплатил половину необходимой суммы. Этот сад был его самой сладкой, самой требовательной, самой капризной, самой сокровенной страстью.
P.S. Об упрямстве Клода Моне можно писать отдельную книгу: он наотрез отказывался пользоваться телефоном, который появился в Живерни, и вместо этого писал записки жившему неподалеку Жоржу Клемансо. Он всю жизнь кромсал на куски, топил и пинал ногами картины, которые казались ему неудачными. Так же упрямо он не признавал электрического света и расхохотался, услышав предложение стать членом Академии изящных искусств. «Старый мэтр остается в Живерни, ибо зеленому фраку он предпочитает зелень листвы», — написали тогда в «Фигаро».
Заглавная иллюстрация: Клод Моне. Автопортрет в мастерской, 1884. Музей Мармоттан-Моне, Париж
Автор: Анна Сидельникова
Однажды в Живерни начали с оживлением передавать друг другу хорошую новость: какой-то делец решил построить на местном болоте заводик по производству крахмала. Вот удача — и работы селянам подкинет, и денег в муниципальный совет. Завод? Прямо под окнами розового дома Клода Моне? Ну уж нет. Он строчит письма — префекту, супрефекту, городскому совету. Отказ. Тогда Моне приходит лично и заявляет: «Если нужно, я сам куплю это болото, причем оно останется во владении города, а деньги пойдут на его благоустройство!» Ему только должны поклясться, что не продадут это болото в течение ближайших 15 лет.
В другой раз жители Живерни взбунтовались против продажи участка земли сумасшедшему художнику. Ведь как раз по этому саду протекал ручей, из которого все село брало воду — «напустит еще отравы, а у нас вся скотина передохнет!». Но оказалось, что городской чудак хочет не просто ручьем завладеть, а еще и канал от него отвести — вообще без воды всех оставит.
Моне негодует: «Пусть эти уроженцы Живерни катятся куда подальше, и инженеры вместе с ними!» Да он плюнет на все и уедет из этого проклятого места. Потом Клод остывает и пишет очередное письмо префекту: канал будет совсем небольшой, ручей не пострадает, и прудик будет маленький, а через него всего два подвесных мостика, совсем уж крошечные. И опять побеждает.
Когда перспектива сада показалась художнику недостаточно глубокой, он пришел к соседке и купил у нее кусок земли за фантастические деньги. Когда заметил, что пыль с соседней дороги оседает на его цветах, добился асфальтирования и заплатил половину необходимой суммы. Этот сад был его самой сладкой, самой требовательной, самой капризной, самой сокровенной страстью.
P.S. Об упрямстве Клода Моне можно писать отдельную книгу: он наотрез отказывался пользоваться телефоном, который появился в Живерни, и вместо этого писал записки жившему неподалеку Жоржу Клемансо. Он всю жизнь кромсал на куски, топил и пинал ногами картины, которые казались ему неудачными. Так же упрямо он не признавал электрического света и расхохотался, услышав предложение стать членом Академии изящных искусств. «Старый мэтр остается в Живерни, ибо зеленому фраку он предпочитает зелень листвы», — написали тогда в «Фигаро».
Заглавная иллюстрация: Клод Моне. Автопортрет в мастерской, 1884. Музей Мармоттан-Моне, Париж
Автор: Анна Сидельникова
