Наталья Гарбер, из книги "Джем" (2010)
В ожидании нового века
XX век
Павел Иосифович все делал очень медленно. Медленно ел, вдумываясь в каждый кусок. Медленно спал – ему снились длинные и ровные сны, похожие на легкий морской бриз. Лодка покачивалась, а он спал и видел сны.
В сорок пятом он вернулся домой старшиной и жил с женой Машей дома, в Коктебеле. Сын его погиб – они вместе ушли добровольцами, но война их разметала. На сына вскоре пришла похоронка, а Павел Иосифович дошел до Берлина и вернулся к Маше.
Родители его умерли рано, из родни, кроме жены, у него была племянница, дочка брата, который не вернулся с фронта, – шебутная баба, от которой он уставал. Зато Маша была ему под стать и они спокойно жили, трудились и вместе ходили к морю смотреть, как волны набегают на берег.
Все изменилось в декабре 1955-го, когда Маша внезапно заболела и умерла, несмотря на старания врачей и его, Павла Иосифовича, непривычную суету и мольбы. Когда все закончилось, он как-то застыл внутри себя и стал еще медленней, чем обычно, готовить Машины похороны.
В числе прочего послал телеграмму фронтовому другу – генералу, умнице и хорошему человеку. Они вместе дошли до Берлина, а на Курской дуге, когда генерал был еще полковником, Йосич спас ему жизнь: вынес раненого из-под обстрела. У него за это и медаль есть. Они тогда с трудом добрались до своих, вместе провалялись в госпитале, сдружились и вернулись в строй. С тех пор Йосич звал генерала Василич – конечно, когда тот был не при исполнении. Они дружили, хотя Йосич так и остался старшиной.
Узнав про Машину смерть, Василич отменил все дела, приехал в Коктебель на похороны, помянул, посмотрел на друга и сказал – поедем. Йосич вдруг понял, что остался совершенно один. Собрался за полдня, взял медаль, оставил племяннице все свое имущество и уехал на генеральской машине.
Новый Год он встречал уже в степи. Был зачислен в роту охраны и посажен на КПП космодрома «Берег» как человек надежный и ответственный. Подписал документ о неразглашении и получил странную форму, приспособленную для жаркого климата: широкополую офицерскую панаму на веревочке, гимнастерку с отложным воротничком и рукавами без манжет, и брюки «навыпуск». Первое время Йосич, ценивший военную форму времен Великой Отечественной, казался себе смешным, но со временем оценил удобство нового наряда и привык.
Сутки он сидел в будке и проверял пропуска – из пустыни на территорию и обратно. Сутки был дома, в быстро строящемся поселке, где на общественных началах помогал обустраивать улицы и дома. Команда на космодроме оказалась крепкая, многие знали друг друга с войны. Кроме того, под государственные задачи, интересную работу и хорошие зарплаты сюда свезли лучшие умы страны – это сказывалось на атмосфере.
Павла Иосифовича на космодроме прозвали Йосич и ценили, как ценят тишину после бомбежки. Ему стукнуло пятьдесят три года, он был старше и спокойней всех. Его КПП был рубежом, отделявшим необжитый мир степи от «Берега». Берегом Вселенной назвал космодром романтичный главный конструктор Королев. Название, как ни странно, прижилось – конструкторы и рабочие говорили не «пойдем, покурим», а «пошли на берег», бросая машину у КПП, знакомое начальство говорило Йосичу «пришвартуй», а утром водитель автобуса, забиравший людей из поселка на работу, сзывая народ, зычно кричал «на берег!».
Йосич тоже стал называть космодром Берегом и полюбил. Любил, что работа кипит и люди умные ходят, любил, что задачи государственные и он при деле, любил шахты и кипучее строительство. После войны ему вообще стало нравиться, когда что-то строят, а не взрывают. А по надежности шахты были даже лучше окопов. Но больше всего он полюбил степь. За тишину.
Космодром был закрытый, вокруг на много километров – ни души, степь, пустая степь. Поселок их барачный не в счет – до него нужно было ехать несколько километров. От КПП его не было видно. Йосичу понравилось, что в степи все меняется как в море – постоянно, но очень медленно. Работы было много – строили, возводили, ставили, возили – Берег жил, как муравейник. В марте дали премию, и наступила весна.
Весне Йосич обрадовался больше премии – жил он скромно, тратить в степи было не на что, а вот этот запах весны, по капле растворяющийся в воздухе – с каждым днем все больше – он еще с войны полюбил. И теперь каждое утро Йосич, шел ли он по поселку или ехал на работу, вдыхал сочные запахи, читая в них сигналы общего пробуждения. Когда шел, смотрел под ноги – земля оживала, а потом и травка стала проклевываться. В день, когда поднялись первые цветы, Йосич был к этому готов: он видел, где пробивались ростки, и аккуратно ступал по земле в местах рядом с ними.
Когда степь расцвела, у Йосича был свободный день. Он проснулся и знал – сегодня. И даже знал – где. Пошел на взгорок за поселком, остановился и долго смотрел. Медленно. Расцвели. Он почти слышал, как соки текут по стеблю, достигают чашечки, а солнечные лучи питают лепестки. В школе он учил что-то про фотообмен, но это было не то. А вот сейчас было то самое. И в нем самом под солнцем что-то оживало. Медленно. Хорошо.
Лето в степи оказалось жарким до одури, значительно хуже Коктебельского. Лето здешнее он не полюбил – и так триста солнечных дней в году. Но терпел – надо же как-то перевалить через июль. Зато осень в степи наступала постепенно, и он в августе уже мог легко показать ее знаки – пожухлая трава, осенний запах ветра, особый вой степных койотов, тревожные стаи птиц, тренирующихся улетать. Койоты его раздражали, а вот птиц он любил, но только медленных – особенно орлов, которые часами кружили в небе над космодромом. У Йосича появилась любимая привычка – они кружили, он смотрел.
Генерал это заметил и однажды привез ему орленка с подбитым крылом – подобрал в степи. Йосич медленно посмотрел на птицу – найденыш был печальный и задумчивый. Павел Иосифович сгреб его и понес на КПП – звонить в медпункт. Пришла медсестра, принесла медикаменты, увидела крыло – заохала, погладила птицу, рассказала, что делать. Йосич терпеливо делал уколы, мазал мазью и кормил птенца – и вскоре орленок поздоровел, крыло почти выправилось. Питомец ходил вокруг Йосича кругами, за что получил кличку Кружок. Он быстро со всеми подружился – конструкторы и рабочие звали его то Кружкой, то Кружком и охотно подкармливали.
Летать орел учился медленно и постепенно – в степи около КПП. Йосич смотрел, подбадривал и вскоре Кружок совершенно освоился в воздухе, научился парить, но травма дала чуть заметный крен в плече. И когда он кружил в высоте, Йосич всегда мог отличить питомца от других орлов по чуть угловатому почерку, которым тот чертил в небе свои медленные кольца.
За Кружком наблюдали все – его летные успехи стали чем-то вроде талисмана. Осенью Василич, возвращаясь из московских командировок, звонил Йосичу и говорил: «Иду на берег, запускай спутник!» Сторож выпускал Кружка, тот с высоты находил приближающуюся машину задолго до того, как пыль поднималась на дороге, спускался чуть ниже и сопровождал машину до КПП.
К Новому 1956 году Йосич обжился и уже смутно помнил прошлую свою жизнь, так ему казалось все сподручно в этой. Машу помнил, конечно, фотографию на комоде держал, вечером перед сном рассказывал ей, как дела. Коктебель помнил, море. Но здесь он прижился – и никуда отсюда, из казахстанских степей, уезжать не собирался. Даже отпуск не взял. Потом, сказал, дадите. Да и интересно ему стало здесь. Больше дело все-таки: в космос взлетаем.
О первом запуске ракеты Йосич узнал весной. Официально это была тайна, но, во-первых, в конце апреля понаехала масса приезжих – он уморился пропускать, проверять и штамповать пропуска. И понял, что что-то назревает. А во-вторых, и в главных, на разгрузочной станции появилось три цистерны спирта, который предназначался для промывки систем ракеты перед стартом. После промывки спирт по правилам просто сливали «в песок». Попутно военные потихоньку «растаскивали» его себе. В поселке стало чуть веселей, но пили помалу – во-первых, уже стояла жара, а во-вторых, момент ответственный – не расслабишься. Все уже поняли, что сейчас будет запуск.
И точно – в мае 1957 года с Берега запустили первую ракету. Она пролетела всего четыреста километров из-за возникшего пожара в хвостовом отсеке. Йосич переживал это вместе со всеми и так отдраил КПП в ответ на неудачу, что конструкторы стали шутить: теперь нас из соседних галактик видно – в следующий раз придется стартовать, как надо, а то позор будет на всю Вселенную.
Новую ракету назвали в честь орленка «Кружок» – для надежности и запустили в августе. В тот день Йосич с Кружком были в поселке, а на КПП работал сменщик. Но все равно Йосич видел издалека клубы дыма, волновался, а к утру узнал, что запуск прошел удачно: ракета успешно прошла положенный ей путь и доставила куда надо головную часть. Испытания показали, что «Кружок» может вывести на орбиту искусственный спутник Земли, что, собственно, и было его задачей. Берег радовался, из Москвы звонило довольное начальство, конструкторы закормили Кружка в честь успеха его тезки.
Пришла любимая Йосичем осень. К октябрю выяснилась, что «Кружок» будет выводить на околоземную орбиту первый спутник Земли в ночь с 4 на 5 октября. Народ нервничал, а Йосич подсчитал, что запуск будет сразу после того, как он закончит смену – и обрадовался чрезвычайно. Он сменился в полночь, а событие было запланировано на 00 часов 28 минут 34 секунды по местному времени со стартовой площадки №1. Йосич с Кружком на плече встал на удобном возвышении. Его слегка знобило. Небо было ослепительно звездным, ночь холодной, а земля чуть гудела, собираясь выбросить из себя в космос гигантское детище Берега. Ракета стояла, ее обнимал стартовый ствол, вокруг незримо шли последние приготовления.
Йосич чувствовал, как секунда сменяет секунду, и когда стрелка часов подползла к 28 минутам, даже не глядел на часы – просто знал, что вот, сейчас, пора. Все затихло, а потом в ракете, как в цветке, изнутри возникло движение. Она еще не двигалась, но уже взлетала. Медленно и неотвратимо, отталкиваясь столбом огня от земли, она будто распрямлялась. Неспешно освободилась из объятий ствола, его опоры обрушились и отвалились, а ракета все так же медленно, оставшись наедине с собой, стала подниматься в небо. Йосич задрал голову, шапка с него упала, и ветер стал обдувать лысину.
Ей там будет холодно, внезапно подумал он. Зато там можно двигаться ОЧЕНЬ медленно и не тратить сил. Отталкиваешься от земли – и летишь себе целую вечность. Легко. Невесомость, так ведь? Физики говорят, что Вселенная кривая – если долго лететь в одну сторону, вернешься туда, откуда пришел. Так что и потеряться нельзя, и спешить некуда, и вилять незачем. Просто отталкиваешься и летишь.
Ракета поднялась еще выше, уменьшилась до размера светящейся точки и растворилась среди звезд. Теперь каждую ночь он будет за ней следить с земли. А она будет медленно смотреть с небес на плавно поворачивающуюся землю, которую обнимают неспешные облака, проплывая над задумчивыми морями и почти неподвижной сушей. И каждый момент они все – Йосич, и ракета, и орленок Кружок, и ребята с космодрома – будут ощущать вдвойне: оттуда, с небес, и отсюда, с земли.
«Кружок» будет совершать круги вокруг Земли до тех пор, пока не ослабнет земная сила притяжения. А этого не будет никогда. Так что все хорошо.
В тот вечер Йосич впервые не рассказывал Маше ничего – просто посидел перед фотографией, а потом сладко и спокойно заснул. Ему снилось море и легкий бриз.
В сорок пятом он вернулся домой старшиной и жил с женой Машей дома, в Коктебеле. Сын его погиб – они вместе ушли добровольцами, но война их разметала. На сына вскоре пришла похоронка, а Павел Иосифович дошел до Берлина и вернулся к Маше.
Родители его умерли рано, из родни, кроме жены, у него была племянница, дочка брата, который не вернулся с фронта, – шебутная баба, от которой он уставал. Зато Маша была ему под стать и они спокойно жили, трудились и вместе ходили к морю смотреть, как волны набегают на берег.
Все изменилось в декабре 1955-го, когда Маша внезапно заболела и умерла, несмотря на старания врачей и его, Павла Иосифовича, непривычную суету и мольбы. Когда все закончилось, он как-то застыл внутри себя и стал еще медленней, чем обычно, готовить Машины похороны.
В числе прочего послал телеграмму фронтовому другу – генералу, умнице и хорошему человеку. Они вместе дошли до Берлина, а на Курской дуге, когда генерал был еще полковником, Йосич спас ему жизнь: вынес раненого из-под обстрела. У него за это и медаль есть. Они тогда с трудом добрались до своих, вместе провалялись в госпитале, сдружились и вернулись в строй. С тех пор Йосич звал генерала Василич – конечно, когда тот был не при исполнении. Они дружили, хотя Йосич так и остался старшиной.
Узнав про Машину смерть, Василич отменил все дела, приехал в Коктебель на похороны, помянул, посмотрел на друга и сказал – поедем. Йосич вдруг понял, что остался совершенно один. Собрался за полдня, взял медаль, оставил племяннице все свое имущество и уехал на генеральской машине.
Новый Год он встречал уже в степи. Был зачислен в роту охраны и посажен на КПП космодрома «Берег» как человек надежный и ответственный. Подписал документ о неразглашении и получил странную форму, приспособленную для жаркого климата: широкополую офицерскую панаму на веревочке, гимнастерку с отложным воротничком и рукавами без манжет, и брюки «навыпуск». Первое время Йосич, ценивший военную форму времен Великой Отечественной, казался себе смешным, но со временем оценил удобство нового наряда и привык.
Сутки он сидел в будке и проверял пропуска – из пустыни на территорию и обратно. Сутки был дома, в быстро строящемся поселке, где на общественных началах помогал обустраивать улицы и дома. Команда на космодроме оказалась крепкая, многие знали друг друга с войны. Кроме того, под государственные задачи, интересную работу и хорошие зарплаты сюда свезли лучшие умы страны – это сказывалось на атмосфере.
Павла Иосифовича на космодроме прозвали Йосич и ценили, как ценят тишину после бомбежки. Ему стукнуло пятьдесят три года, он был старше и спокойней всех. Его КПП был рубежом, отделявшим необжитый мир степи от «Берега». Берегом Вселенной назвал космодром романтичный главный конструктор Королев. Название, как ни странно, прижилось – конструкторы и рабочие говорили не «пойдем, покурим», а «пошли на берег», бросая машину у КПП, знакомое начальство говорило Йосичу «пришвартуй», а утром водитель автобуса, забиравший людей из поселка на работу, сзывая народ, зычно кричал «на берег!».
Йосич тоже стал называть космодром Берегом и полюбил. Любил, что работа кипит и люди умные ходят, любил, что задачи государственные и он при деле, любил шахты и кипучее строительство. После войны ему вообще стало нравиться, когда что-то строят, а не взрывают. А по надежности шахты были даже лучше окопов. Но больше всего он полюбил степь. За тишину.
Космодром был закрытый, вокруг на много километров – ни души, степь, пустая степь. Поселок их барачный не в счет – до него нужно было ехать несколько километров. От КПП его не было видно. Йосичу понравилось, что в степи все меняется как в море – постоянно, но очень медленно. Работы было много – строили, возводили, ставили, возили – Берег жил, как муравейник. В марте дали премию, и наступила весна.
Весне Йосич обрадовался больше премии – жил он скромно, тратить в степи было не на что, а вот этот запах весны, по капле растворяющийся в воздухе – с каждым днем все больше – он еще с войны полюбил. И теперь каждое утро Йосич, шел ли он по поселку или ехал на работу, вдыхал сочные запахи, читая в них сигналы общего пробуждения. Когда шел, смотрел под ноги – земля оживала, а потом и травка стала проклевываться. В день, когда поднялись первые цветы, Йосич был к этому готов: он видел, где пробивались ростки, и аккуратно ступал по земле в местах рядом с ними.
Когда степь расцвела, у Йосича был свободный день. Он проснулся и знал – сегодня. И даже знал – где. Пошел на взгорок за поселком, остановился и долго смотрел. Медленно. Расцвели. Он почти слышал, как соки текут по стеблю, достигают чашечки, а солнечные лучи питают лепестки. В школе он учил что-то про фотообмен, но это было не то. А вот сейчас было то самое. И в нем самом под солнцем что-то оживало. Медленно. Хорошо.
Лето в степи оказалось жарким до одури, значительно хуже Коктебельского. Лето здешнее он не полюбил – и так триста солнечных дней в году. Но терпел – надо же как-то перевалить через июль. Зато осень в степи наступала постепенно, и он в августе уже мог легко показать ее знаки – пожухлая трава, осенний запах ветра, особый вой степных койотов, тревожные стаи птиц, тренирующихся улетать. Койоты его раздражали, а вот птиц он любил, но только медленных – особенно орлов, которые часами кружили в небе над космодромом. У Йосича появилась любимая привычка – они кружили, он смотрел.
Генерал это заметил и однажды привез ему орленка с подбитым крылом – подобрал в степи. Йосич медленно посмотрел на птицу – найденыш был печальный и задумчивый. Павел Иосифович сгреб его и понес на КПП – звонить в медпункт. Пришла медсестра, принесла медикаменты, увидела крыло – заохала, погладила птицу, рассказала, что делать. Йосич терпеливо делал уколы, мазал мазью и кормил птенца – и вскоре орленок поздоровел, крыло почти выправилось. Питомец ходил вокруг Йосича кругами, за что получил кличку Кружок. Он быстро со всеми подружился – конструкторы и рабочие звали его то Кружкой, то Кружком и охотно подкармливали.
Летать орел учился медленно и постепенно – в степи около КПП. Йосич смотрел, подбадривал и вскоре Кружок совершенно освоился в воздухе, научился парить, но травма дала чуть заметный крен в плече. И когда он кружил в высоте, Йосич всегда мог отличить питомца от других орлов по чуть угловатому почерку, которым тот чертил в небе свои медленные кольца.
За Кружком наблюдали все – его летные успехи стали чем-то вроде талисмана. Осенью Василич, возвращаясь из московских командировок, звонил Йосичу и говорил: «Иду на берег, запускай спутник!» Сторож выпускал Кружка, тот с высоты находил приближающуюся машину задолго до того, как пыль поднималась на дороге, спускался чуть ниже и сопровождал машину до КПП.
К Новому 1956 году Йосич обжился и уже смутно помнил прошлую свою жизнь, так ему казалось все сподручно в этой. Машу помнил, конечно, фотографию на комоде держал, вечером перед сном рассказывал ей, как дела. Коктебель помнил, море. Но здесь он прижился – и никуда отсюда, из казахстанских степей, уезжать не собирался. Даже отпуск не взял. Потом, сказал, дадите. Да и интересно ему стало здесь. Больше дело все-таки: в космос взлетаем.
О первом запуске ракеты Йосич узнал весной. Официально это была тайна, но, во-первых, в конце апреля понаехала масса приезжих – он уморился пропускать, проверять и штамповать пропуска. И понял, что что-то назревает. А во-вторых, и в главных, на разгрузочной станции появилось три цистерны спирта, который предназначался для промывки систем ракеты перед стартом. После промывки спирт по правилам просто сливали «в песок». Попутно военные потихоньку «растаскивали» его себе. В поселке стало чуть веселей, но пили помалу – во-первых, уже стояла жара, а во-вторых, момент ответственный – не расслабишься. Все уже поняли, что сейчас будет запуск.
И точно – в мае 1957 года с Берега запустили первую ракету. Она пролетела всего четыреста километров из-за возникшего пожара в хвостовом отсеке. Йосич переживал это вместе со всеми и так отдраил КПП в ответ на неудачу, что конструкторы стали шутить: теперь нас из соседних галактик видно – в следующий раз придется стартовать, как надо, а то позор будет на всю Вселенную.
Новую ракету назвали в честь орленка «Кружок» – для надежности и запустили в августе. В тот день Йосич с Кружком были в поселке, а на КПП работал сменщик. Но все равно Йосич видел издалека клубы дыма, волновался, а к утру узнал, что запуск прошел удачно: ракета успешно прошла положенный ей путь и доставила куда надо головную часть. Испытания показали, что «Кружок» может вывести на орбиту искусственный спутник Земли, что, собственно, и было его задачей. Берег радовался, из Москвы звонило довольное начальство, конструкторы закормили Кружка в честь успеха его тезки.
Пришла любимая Йосичем осень. К октябрю выяснилась, что «Кружок» будет выводить на околоземную орбиту первый спутник Земли в ночь с 4 на 5 октября. Народ нервничал, а Йосич подсчитал, что запуск будет сразу после того, как он закончит смену – и обрадовался чрезвычайно. Он сменился в полночь, а событие было запланировано на 00 часов 28 минут 34 секунды по местному времени со стартовой площадки №1. Йосич с Кружком на плече встал на удобном возвышении. Его слегка знобило. Небо было ослепительно звездным, ночь холодной, а земля чуть гудела, собираясь выбросить из себя в космос гигантское детище Берега. Ракета стояла, ее обнимал стартовый ствол, вокруг незримо шли последние приготовления.
Йосич чувствовал, как секунда сменяет секунду, и когда стрелка часов подползла к 28 минутам, даже не глядел на часы – просто знал, что вот, сейчас, пора. Все затихло, а потом в ракете, как в цветке, изнутри возникло движение. Она еще не двигалась, но уже взлетала. Медленно и неотвратимо, отталкиваясь столбом огня от земли, она будто распрямлялась. Неспешно освободилась из объятий ствола, его опоры обрушились и отвалились, а ракета все так же медленно, оставшись наедине с собой, стала подниматься в небо. Йосич задрал голову, шапка с него упала, и ветер стал обдувать лысину.
Ей там будет холодно, внезапно подумал он. Зато там можно двигаться ОЧЕНЬ медленно и не тратить сил. Отталкиваешься от земли – и летишь себе целую вечность. Легко. Невесомость, так ведь? Физики говорят, что Вселенная кривая – если долго лететь в одну сторону, вернешься туда, откуда пришел. Так что и потеряться нельзя, и спешить некуда, и вилять незачем. Просто отталкиваешься и летишь.
Ракета поднялась еще выше, уменьшилась до размера светящейся точки и растворилась среди звезд. Теперь каждую ночь он будет за ней следить с земли. А она будет медленно смотреть с небес на плавно поворачивающуюся землю, которую обнимают неспешные облака, проплывая над задумчивыми морями и почти неподвижной сушей. И каждый момент они все – Йосич, и ракета, и орленок Кружок, и ребята с космодрома – будут ощущать вдвойне: оттуда, с небес, и отсюда, с земли.
«Кружок» будет совершать круги вокруг Земли до тех пор, пока не ослабнет земная сила притяжения. А этого не будет никогда. Так что все хорошо.
В тот вечер Йосич впервые не рассказывал Маше ничего – просто посидел перед фотографией, а потом сладко и спокойно заснул. Ему снилось море и легкий бриз.
Закат
XX век
