На первый взгляд, в работах Тани Стрельбицкой и Владимира Амодео слишком мало общего, чтобы объединить их в одной экспозиции. Однако более глубокое знакомство с творчеством обоих авторов позволяет обнаружить некоторые внутренние параллели. Возникший в результате их совместных усилий проект представляет собой отклик или реакцию носителей двух различных художественных мироощущений на происходящее в видимом и невидимом космосе.
Стрельбицкая – признанный мэтр экспрессионизма. В своих масштабных полотнах она исследует тему душевного состояния человека XXI века, чудом сохранившего среди постмодернистского контекста способность принимать близко к сердцу боль и страдания своих современников. Ее образы – продукты общества тотального отчуждения, прошедшие сквозь все круги внутреннего ада и осознавшие всю глубину катастрофы. Уничтоженные внешними обстоятельствами, но вопреки обывательской логике не смирившиеся с неумолимой неизбежностью и поэтому ставшие подтверждениями возможности спасения.
Стрельбицкая – признанный мэтр экспрессионизма. В своих масштабных полотнах она исследует тему душевного состояния человека XXI века, чудом сохранившего среди постмодернистского контекста способность принимать близко к сердцу боль и страдания своих современников. Ее образы – продукты общества тотального отчуждения, прошедшие сквозь все круги внутреннего ада и осознавшие всю глубину катастрофы. Уничтоженные внешними обстоятельствами, но вопреки обывательской логике не смирившиеся с неумолимой неизбежностью и поэтому ставшие подтверждениями возможности спасения.
Я ВАН ГОГ
2019, 180×220 см
Амодео соединил в своем творчестве традиционный, классический взгляд на пластическое искусство, обогатив его эстетикой модернизма в его символистской ипостаси. Он создает своего рода театр, где окружающей средой служит некое Зазеркалье, а персонажи застыли по приказу или мановению какого-то неведомого экскурсовода, который приглашает нас, случайно переступивших порог, с максимальной подробностью рассмотреть, что собственно представляет собой соединение духа и плоти в наиболее оптимальном обличии. Попутно мы видим, как на практике выглядит результат постепенной и целенаправленной работы Художника над сотворенным Господом Богом адамическим архетипом – в частности, отсечением от него всего, что можно метафорически назвать «лишним». Минимализм автора – итог лабораторных экспериментов по постижению той самой метафизической «сути», которую когда-то называли философским камнем, то есть чем-то вроде универсальной первоосновы, лежащей в основании всего сущего.
Стрельбицкая и Амодео объединились, чтобы получить многомерное изображение своего проекта. Одно дело фотографировать земной космос из соседней вселенной, и совсем другое, когда съемка идет одновременно из двух галактик. Тогда становятся видны и малейшие нюансы, и гигантские черные дыры. Недаром при первом же поверхностном знакомстве с экспозицией возникает чувство тревоги, которое у одних трансформируется в желание срочно куда-нибудь убежать и где-нибудь скрыться, а у других рождает потребность спешить на помощь, спасать – словом, действовать. Неспроста образы Амодео вызывают ассоциации с извлеченными из-под многометрового слоя пепла телами жертв извержения Везувия, а персонажи Стрельбицкой напрямую переносят нас в самый что ни на есть актуальный дискурс, где «личность» с ее «сознанием» предстает расщепленной на множество составляющих, каждая из которых в ответ на агрессию извне предпочитает действовать автономно.
Образы Стрельбицкой представляют собой целое сообщество находящихся в смятении мучеников и страдальцев. Пространство, где они обитают, до боли напоминает камалоку – что-то вроде чистилища, этакий астральный накопитель и распределитель мятежных душ. Именно там скапливается весь диапазон существующих энергетических векторов, которые осциллируют между собой во множестве направлений, нивелируя в нашем сознании самые непримиримые противоположности и превращая любую аксиому в целое созвездие смыслов. Поэтому не стоит тратить время, пытаясь понять, где кончается распад и начинается святость. Человеческое воплощение художник интерпретирует как череду бесконечных метаморфоз – о чем свидетельствует их деформированность в полном соответствии с канонами экспрессионизма как стиля, который наиболее адекватно передает эмоциональные ощущения от окружающей нас повседневности. С другой стороны, динамика изломов и искажений символизирует мытарства и голгофу как путь к божественному спасению.
Сказанное приводит к выводу о катарсической основе творчества Стрельбицкой – причем наивысший экстаз «очищения в результате перерождения» трактуется автором как пламенный симбиоз духовного и физиологического, достигающего высот самого оголтелого гедонизма, начал. Художница держит зрителя в напряжении, как бы доводя каждую историю до апогея, но оставляя за кадром сам момент оплодотворения нетварным светом или тьмой бездны. И нам остается только гадать, достигла ли та или иная сакральная жертва вершины блаженства или все еще ждет решения своей участи.
В сущности оба автора предпочитают изъясняться на языке обобщений – даже если на картине Стрельбицкой запечатлен конкретный персонаж, она всегда превращает его в философскую или метафизическую категорию. А универсальная реальность Амодео наоборот – по-настоящему стерильна – в смысле полного отрыва от «человеческого фактора». Его объекты замерли в точке, где кончается потенциальное и начинается «психологическое», эмоциональное – и каждый волен либо поднять большой палец вверх и тем самым отпустить произведение на просторы экспрессионизма, либо опустить палец вниз – и тем самым навечно оставить его в одной из ячеек всемирной таблицы эталонов символов и архетипов.
Достичь эмоционального напряжения в произведении искусства не составляет особого труда. Достаточно ввести в ткань работы некоторые «противоречия» – например, с помощью той же осцилляции, объединив, допустим, в одном образе порок и невинность. Так иногда поступает Таня Стельбицкая. В своей недавней серии работ, посвященных неистовому Пазолини, она изобразила ангела, пролетающего над женской вагиной. В таком случае сознание зрителя обречено и разрываться, и наслаждаться – а что еще нужно для счастья от встречи с «прекрасным»? Другое дело перенести зрителя в высшие сферы бытия – в некие небесные чертоги. Оказывается, там тоже не все так гладко и бесконфликтно. И даже время от времени возникает все та же проблема #НЕСАХАРА. Все происходит из-за вечного конфликта плоти и духа – горнего и дольнего. Недаром великие философы единогласно утверждали, что «вверху – то же самое, что и внизу». В сущности проблема любого гения сводится к попытке преодолеть притяжение материи, выйти за пределы земного тяготения (материального начала). Чем дерзновеннее и амбициознее художник, тем яростнее он берется за решение ключевой задачи – отразить победу и торжество духа над материей и ее диссолюцию в космосе тотального, всепоглощающего иррационализма.
Понятие «сахар» в проекте Стрельбицкой и Амодео – в первую очередь не символ сладкой жизни, а олицетворение некой хрупкой (как и все материальное) субстанции, уничтожить которую – проще простого. Достаточно бросить кусочек в стакан с жидкостью. И вот она была и нету. Но проект называется #НЕСАХАР. Если следовать авторской игре смыслов, то напрашивается вывод о такой философской категории, как растворение нерастворимого, или о вторжении в область магии. В свое время выдающийся придворный английский алхимик Джон Ди (16-й век) писал: «Некоторые вещества только делают вид, что изменяют свою природу. На самом деле они остаются самими собой, но своими превращениями преображают все сущее». #НЕСАХАР авторов проекта мы вправе трактовать как нечто, что, якобы «растворяясь», одновременно манифестирует переход в свою противоположность – или, точнее, в принципиально новое качество. Понаблюдайте за парадигмами Стрельбицкой и Амодео. Сравните их – и вы обнаружите общую основу. Объекты Амодео достигают настолько абсолютной концентрации антителесности – то есть когда изысканность переходит в фееричность, что им больше ничего не остается, как раствориться в «воздухе» – подобно тому, как персонажи авторов серебряного века – типа всяких там Прекрасных Дам – растворялись в предреволюционном тумане Северной Пальмиры.
Но понятно, что образы, рожденные фантазией художников, на самом деле никуда не исчезают – они навечно остаются с нами. И поэтому они просто, «исчезнув», начинают жить новой жизнью – в нашем воображении. Тем самым происходит то самое святое диалектическое отрицание отрицания, которое и придает энергию развития всему сущему и в первую очередь художественным идеям. Таня Стрельбицкая подходит к развоплощению своих персонажей и их переходу в абсолютную святость по-своему. Ее схему можно определить как (используя формулу Маркса товар – деньги – товар), как сахар – #НЕСАХАР – сахар. И если заменить Маркса на Христа (что сплошь и рядом происходит в коллективном бессознательном), то вот вам и сакральная концепция, которая лежит в основе всего творчества Стрельбицкой. Сладкая жизнь в материальном социуме – осознание всей степени его греховности – боль от созерцания несправедливости – попытка изменить существующий порядок вещей – пусть даже через безумный и бессмысленный протест (внешний или внутренний) – поражение (как физическое уничтожение персонажа) – и наконец его воскрешение в небесных чертогах (то есть снова сладкая жизнь, но уже на духовном плане). Чем не история Спасителя? Страдание – боль – развоплощение (диссолюция) – воплощение в духе. В единстве и противостоянии земного и небесного, вечного и сиюминутного, человеческого и стихийного, неизбежности смерти и попытки ее преодоления – вот в чем следует искать «формулу любви», изюминку, фишку всего проекта.
Прозрачность Стрельбицкой (отчасти и Амодео) означает всего лишь их призрачность. Они находятся по ту сторону обыденного сознания. Они прошли все круги ада, умертвили плоть, преобразились и в окончательном воплощении представляют собой, говоря метафорически, некие святые мощи, поданные в формате и параметрах классического экспрессионизма – направления, которое, как убедительно доказала Стрельбицкая, наиболее адекватно отражает все происходящие на наших глазах процессы. Именно так и выглядела мистерия Воскресения, когда плоть и дух соединились в некоей зыбкой и, на первый взгляд, эфемерной субстанции, напоминающей символистский «туман», и обычное человеческое тело наконец предстало бесплотным.
Оба автора проекта в качестве художественного текста используют этапы или стадии традиционной духовной эволюции человеческой души, наделяя ее зримыми очертаниями и тем самым подчеркивая условность границ между видимым и невидимым. Таким образом в центре всего проекта #НЕСАХАР в метафорической форме находится идея и процесс дематериализации – или спасения через таинство вознесения или воскресения, описанного во всех религиозных учениях. И Стрельбицкая, и Амодео погружены в мистическое пресуществление земного в небесное. На наших глазах образы теряют материальное наполнение и растворяются в вечности, а человеческие тела принимают обличие иконописных персонажей. Лица преображаются в лики, находящиеся на призрачной черте, разделяющей телесное и эфирное. В конце концов авторы приводят свой внутренний космос в состояние абсолютной дистиллированности (когда уже ничто, никакие компоненты не способны помешать чистоте эксперимента) на той его стадии, когда некогда грешная плоть становится эфемерной, уступая место бесплотности и бестелесности. И тогда привычные очертания начинают восприниматься как артефакты иного, фантастического бытия, в котором время исчезает и начинается бессмертие, как абсолютная диктатура духа.
Игорь Дудинский
Стрельбицкая и Амодео объединились, чтобы получить многомерное изображение своего проекта. Одно дело фотографировать земной космос из соседней вселенной, и совсем другое, когда съемка идет одновременно из двух галактик. Тогда становятся видны и малейшие нюансы, и гигантские черные дыры. Недаром при первом же поверхностном знакомстве с экспозицией возникает чувство тревоги, которое у одних трансформируется в желание срочно куда-нибудь убежать и где-нибудь скрыться, а у других рождает потребность спешить на помощь, спасать – словом, действовать. Неспроста образы Амодео вызывают ассоциации с извлеченными из-под многометрового слоя пепла телами жертв извержения Везувия, а персонажи Стрельбицкой напрямую переносят нас в самый что ни на есть актуальный дискурс, где «личность» с ее «сознанием» предстает расщепленной на множество составляющих, каждая из которых в ответ на агрессию извне предпочитает действовать автономно.
Образы Стрельбицкой представляют собой целое сообщество находящихся в смятении мучеников и страдальцев. Пространство, где они обитают, до боли напоминает камалоку – что-то вроде чистилища, этакий астральный накопитель и распределитель мятежных душ. Именно там скапливается весь диапазон существующих энергетических векторов, которые осциллируют между собой во множестве направлений, нивелируя в нашем сознании самые непримиримые противоположности и превращая любую аксиому в целое созвездие смыслов. Поэтому не стоит тратить время, пытаясь понять, где кончается распад и начинается святость. Человеческое воплощение художник интерпретирует как череду бесконечных метаморфоз – о чем свидетельствует их деформированность в полном соответствии с канонами экспрессионизма как стиля, который наиболее адекватно передает эмоциональные ощущения от окружающей нас повседневности. С другой стороны, динамика изломов и искажений символизирует мытарства и голгофу как путь к божественному спасению.
Сказанное приводит к выводу о катарсической основе творчества Стрельбицкой – причем наивысший экстаз «очищения в результате перерождения» трактуется автором как пламенный симбиоз духовного и физиологического, достигающего высот самого оголтелого гедонизма, начал. Художница держит зрителя в напряжении, как бы доводя каждую историю до апогея, но оставляя за кадром сам момент оплодотворения нетварным светом или тьмой бездны. И нам остается только гадать, достигла ли та или иная сакральная жертва вершины блаженства или все еще ждет решения своей участи.
В сущности оба автора предпочитают изъясняться на языке обобщений – даже если на картине Стрельбицкой запечатлен конкретный персонаж, она всегда превращает его в философскую или метафизическую категорию. А универсальная реальность Амодео наоборот – по-настоящему стерильна – в смысле полного отрыва от «человеческого фактора». Его объекты замерли в точке, где кончается потенциальное и начинается «психологическое», эмоциональное – и каждый волен либо поднять большой палец вверх и тем самым отпустить произведение на просторы экспрессионизма, либо опустить палец вниз – и тем самым навечно оставить его в одной из ячеек всемирной таблицы эталонов символов и архетипов.
Достичь эмоционального напряжения в произведении искусства не составляет особого труда. Достаточно ввести в ткань работы некоторые «противоречия» – например, с помощью той же осцилляции, объединив, допустим, в одном образе порок и невинность. Так иногда поступает Таня Стельбицкая. В своей недавней серии работ, посвященных неистовому Пазолини, она изобразила ангела, пролетающего над женской вагиной. В таком случае сознание зрителя обречено и разрываться, и наслаждаться – а что еще нужно для счастья от встречи с «прекрасным»? Другое дело перенести зрителя в высшие сферы бытия – в некие небесные чертоги. Оказывается, там тоже не все так гладко и бесконфликтно. И даже время от времени возникает все та же проблема #НЕСАХАРА. Все происходит из-за вечного конфликта плоти и духа – горнего и дольнего. Недаром великие философы единогласно утверждали, что «вверху – то же самое, что и внизу». В сущности проблема любого гения сводится к попытке преодолеть притяжение материи, выйти за пределы земного тяготения (материального начала). Чем дерзновеннее и амбициознее художник, тем яростнее он берется за решение ключевой задачи – отразить победу и торжество духа над материей и ее диссолюцию в космосе тотального, всепоглощающего иррационализма.
Понятие «сахар» в проекте Стрельбицкой и Амодео – в первую очередь не символ сладкой жизни, а олицетворение некой хрупкой (как и все материальное) субстанции, уничтожить которую – проще простого. Достаточно бросить кусочек в стакан с жидкостью. И вот она была и нету. Но проект называется #НЕСАХАР. Если следовать авторской игре смыслов, то напрашивается вывод о такой философской категории, как растворение нерастворимого, или о вторжении в область магии. В свое время выдающийся придворный английский алхимик Джон Ди (16-й век) писал: «Некоторые вещества только делают вид, что изменяют свою природу. На самом деле они остаются самими собой, но своими превращениями преображают все сущее». #НЕСАХАР авторов проекта мы вправе трактовать как нечто, что, якобы «растворяясь», одновременно манифестирует переход в свою противоположность – или, точнее, в принципиально новое качество. Понаблюдайте за парадигмами Стрельбицкой и Амодео. Сравните их – и вы обнаружите общую основу. Объекты Амодео достигают настолько абсолютной концентрации антителесности – то есть когда изысканность переходит в фееричность, что им больше ничего не остается, как раствориться в «воздухе» – подобно тому, как персонажи авторов серебряного века – типа всяких там Прекрасных Дам – растворялись в предреволюционном тумане Северной Пальмиры.
Но понятно, что образы, рожденные фантазией художников, на самом деле никуда не исчезают – они навечно остаются с нами. И поэтому они просто, «исчезнув», начинают жить новой жизнью – в нашем воображении. Тем самым происходит то самое святое диалектическое отрицание отрицания, которое и придает энергию развития всему сущему и в первую очередь художественным идеям. Таня Стрельбицкая подходит к развоплощению своих персонажей и их переходу в абсолютную святость по-своему. Ее схему можно определить как (используя формулу Маркса товар – деньги – товар), как сахар – #НЕСАХАР – сахар. И если заменить Маркса на Христа (что сплошь и рядом происходит в коллективном бессознательном), то вот вам и сакральная концепция, которая лежит в основе всего творчества Стрельбицкой. Сладкая жизнь в материальном социуме – осознание всей степени его греховности – боль от созерцания несправедливости – попытка изменить существующий порядок вещей – пусть даже через безумный и бессмысленный протест (внешний или внутренний) – поражение (как физическое уничтожение персонажа) – и наконец его воскрешение в небесных чертогах (то есть снова сладкая жизнь, но уже на духовном плане). Чем не история Спасителя? Страдание – боль – развоплощение (диссолюция) – воплощение в духе. В единстве и противостоянии земного и небесного, вечного и сиюминутного, человеческого и стихийного, неизбежности смерти и попытки ее преодоления – вот в чем следует искать «формулу любви», изюминку, фишку всего проекта.
Прозрачность Стрельбицкой (отчасти и Амодео) означает всего лишь их призрачность. Они находятся по ту сторону обыденного сознания. Они прошли все круги ада, умертвили плоть, преобразились и в окончательном воплощении представляют собой, говоря метафорически, некие святые мощи, поданные в формате и параметрах классического экспрессионизма – направления, которое, как убедительно доказала Стрельбицкая, наиболее адекватно отражает все происходящие на наших глазах процессы. Именно так и выглядела мистерия Воскресения, когда плоть и дух соединились в некоей зыбкой и, на первый взгляд, эфемерной субстанции, напоминающей символистский «туман», и обычное человеческое тело наконец предстало бесплотным.
Оба автора проекта в качестве художественного текста используют этапы или стадии традиционной духовной эволюции человеческой души, наделяя ее зримыми очертаниями и тем самым подчеркивая условность границ между видимым и невидимым. Таким образом в центре всего проекта #НЕСАХАР в метафорической форме находится идея и процесс дематериализации – или спасения через таинство вознесения или воскресения, описанного во всех религиозных учениях. И Стрельбицкая, и Амодео погружены в мистическое пресуществление земного в небесное. На наших глазах образы теряют материальное наполнение и растворяются в вечности, а человеческие тела принимают обличие иконописных персонажей. Лица преображаются в лики, находящиеся на призрачной черте, разделяющей телесное и эфирное. В конце концов авторы приводят свой внутренний космос в состояние абсолютной дистиллированности (когда уже ничто, никакие компоненты не способны помешать чистоте эксперимента) на той его стадии, когда некогда грешная плоть становится эфемерной, уступая место бесплотности и бестелесности. И тогда привычные очертания начинают восприниматься как артефакты иного, фантастического бытия, в котором время исчезает и начинается бессмертие, как абсолютная диктатура духа.
Игорь Дудинский
