Наталя
Гарбер

Наталья Гарбер, 2005, поэма из сборника "Пятнистый дельфин" (2013)

Дорожная кантата печали и свободы.
Музыка как ритм... Она пробивается... Из-под троллейбусных проводов... Из-под колес машины... Из птичьего гнезда... Из-под асфальта, как трава... Она звучит змейкой в случайном разговоре... Она внезапно пробивается сквозь раздраженную перебранку хозяина гостиницы, ФСБшника со стажем...

Она волнами накатывается на поля, покатые поля и озера, по которым когда-то шли валуны и ледники.

Она пробивается из-под дел и обязательств, из-под толстых домовых книг...
Она проходит сквозь старые рамы с обрывками позапрошлогодней бумаги...

Она не приходит нарочно... Не приходит, когда я организую пространство...
Ей не нужно организованное пространство... Она идет по своим, невидимым потокам, как радиоволна...

Я очень старалась написать эту повесть нарочно...
И она мне на это нарочно показала кукиш нарочным...

Она цепляла меня из автозаправки... Убегала по шоссе за линию горизонта... Делала вид, то вот-вот-вот возникнет, как мысль, которую надо записать... Я терпеливо ходила с диктофоном и записывала... Слушаю – полная ерунда...

Эта музыка звучала на какой-то волне, мимо которой я все время пролетала... Я чувствовала, что она где-то рядом... Что на моей радиостанции слышны ее шумы... И я все вертела ручку приемника вправо-влево... и натыкалась только на больший шум...

Эта музыка была не рядом, а глубже...
Как поэзия – она не на соседней строчке, а изнутри...
Не строчкой больше, а настроением глубже...

Эта музыка приходила сквозь ненависть ко времени, когда ее не было слышно...
Когда за глушилками здравого смысла и чужеродных правил
Невозможно было распрямиться...

Когда не пелось, не спалось, не любилось...

Эта музыка скрывалась за ненавистью ко временам насилия и боли...
За самими этими временами...
За их запахом, вкусом,
За напряжением в шее и спине,
За чувством безнадежно ускользающего времени
И отчаянно утраченного контакта с собой и миром...

Эта музыка была внутри неудачных решений и провальных поступков...
Да что там говорить...

Это была музыка любви...
Когда она зазвучала, это сразу стало ясно...
Надо было только настроиться на эту волну...
Что-то сместить внутри...

Просто оплавилась какая-то плата...
Просто отошел какой-то контакт.
И я его аккуратно паяльничком припаяла куда показалось правильным...
И поймала...
Оказалось – вот этот контакт и фонил, извлекая музыку из глубин моего
Совершенно замороженного радио с замороженными волнами безопасных действий...

То есть были, были звуки,
Но они требовали столько сил...

День был дождливый и лил, лил, лил...
Перегон был долгий.
Машина шла юзом, теряя какие-то разные части дизайна...
Периодически раздавался хруст,
Мы тормозили машину и искали останки
Красивых литых пластмассовых украшений на дороге позади себя...

Заинтересованные аисты пялились на нас из своих гнезд,
Расположенных аккурат на связках проводов
Высоковольтной линии местного значения...
Очень нежный папа-аист гладил по головке маму-аиста, устраивавшуюся в гнезде...
И улетал по своим аистиным делам: еду приносить...

Часть безнадежно испорченных украшений мы положили в багажник...
А часть прикрепили на жевательную резинку...

Когда поперек дороги встречалась выбоина,
А выбоины в средней части России встречаются часто,
Мы ритмично и складно произносили непечатный удетерон...
Удетерон – это такое очень короткое, вполне ритмичное выражение,
Которое умещается на одной строке и поэтому равно
Может быть отнесено
и к поэзии,
и к прозе...

Хряп-хряп-хряп – скрежетала машина, приседая на переднее правое колесо....
Ё.. твою... мать ... – ритмично удетеронили мы в такт впадинам...
Б... бб.... ббб.... – привычно отзывалось эхо..
И все вместе мы ехали дальше...

Раз в полчаса оставшаяся часть украшений отлетала, бодро подпрыгивая по кочкам,
Привязанная к машине каким-то – видимо, безумной прочности – проводочком...
Мы благодарили изобретателя за этот проводочек
И крепили часть на жвачку Dirol...
Без ксилита....
Потом с ксилитом...
Потом на что попало...
Чего терять, когда все пропало...

Потом наступило такое состояние,
Когда не надо ни есть, ни пить, можно просто ехать, ехать, ехать...
Внутри был ритм, четкий и сильный ритм дороги к дому...
Когда пройдено раздражение,
Страх, печаль, утрата, потеря,
Когда ценности пересчитаны перед красотой заката,
Когда дорога легка и поката,
Когда
Мы знаем, что едем
Туда,
Куда надо.

По трактам.
По тактам.
Вот так-то.
Вот так-так...

И это, собственно, уже и была музыка.
Как бы я хотела вам ее сыграть.

Полевая песня воздуха.
Брям-брям-брям...
В детстве мне подарили колокольчик.
Сказали – это колокольчик ДарВалдая.
Я спрашивала: «Кто такой Дарвалдай?»
А народ мелодично смеялся мне в ответ.

Колокольчик звенит под дугой.
Мы едем Валдайской возниженностью по размытым дорогам среди оживающих полей...
Звук расходится по воздуху так явно,
Что волну песни можно потрогать рукой, когда она рядом
И увидеть, когда она звучит в нескольких километрах вдали над рекой.
От чистоты воздуха и свободы звука
Освобождение в груди расходится
Как волны по топленому молоку.

Белый кусочек целлофанового пакетика летит над полем как унесенная ветром фата:
Как будто ехали из церкви, когда уже все-все-все...
Устали от событий, волнения и политеса...
И целовались, и не заметили, как унесло – да и не важно уже было...
И сорвался...
Как букет бросают в толпу...
Только тут - случайно.

А теперь мы едем, впитывая в себя эти поля
И летучее воспоминание о случившейся любви
Дает нам знак,
Кружась в легком вальсе над расцветающей вербой
И тонкими стрелами оживающей травки-тимофеевки –
Такой зелененькой,
С коричневым хвостиком наверху.

Небесная соната земной любви.
Высоко в небе летит белый дельтаплан
С веселым мордатым мужиком –
Он катает путешественников и барышень
День-деньской
Над Тригорским.

И я машу ему платочком снизу,
Чтоб не забыл обо мне.
И улыбаюсь тихонечко –
Это видно только ему, а путешественникам - нет.

Проезжие путешественники выпадают из машин и впадают в небо
Как ручейки.

Подъезжая,
Они впадают в тишину волнистых полей,
Глядя на которые, попадаешь в ритм Пушкинских стихов,
Даже если читал их в последний раз в прошлом веке...

И тут их подхватывает дружок на дельтаплане.

Буря мглою небо кроет, поет дельтаплан,
И далеко внизу скачет на коне Александр Сергеевич Пушкин
И про себя сочиняет новые стихи...

Ах, как же я хочу их послушать.
Но ничего, надо потерпеть до вечера,
Когда он придет пешком из Михайловского, маша тростью,
И мы сядем в кружочек при свечах
И вместе будем слушать, слушать, слушать...

И голова сама склонится на плечо...
И тихое, колеблющееся мерцание свечи отразится в окне,
Давая кому-то ласковый и тревожный знак.

И тихо звенит вдали колокольчик...

Фуга прикосновения.

Дождь шел вверх, собор стоял прямо...
Фасад уходил вверх, вверх, вверх...

Тонкими струйками, как на японских литографиях,
Слитными колоннами, как войска на параде,
Примкнув штыки,
Шелестящей волной камыша у просторной воды
Дождь шел своей дорогой –
Дорогой в небо.

Он пробовал орган.
Я не видела, кто он,
Но он пробовал орган легкими касаниями пальцев
И я слышала, как они отрывались от клавиш -
Тонкий звук разъединения,
Звук завершения прикосновения,
Звук мгновенной паузы между касаниями
Дыхание свободно звучащего органного голоса –
Он звучал не по принуждению,
А от наслаждения –
Он отдавался истинным, внутренним звуком,
Откликался этим бережным прикосновениям пальцев.
Такое пение ни за что не извлечь из него никому чужому.

Грудной отклик на бережное касание была эта музыка.
Свободное дыхание любви была эта музыка.
Освобождение внутреннего дыхания силы была эта музыка.
Он просто помогал органу дышать
И тот пел, счастливо отдаваясь волне звука
Всем телом стремящихся вверх органных труб...

И пока он пел, моя душа освобождалась.
А когда он затих, я подумала -
Чем мне защитить эту музыку?
И не нашла ответа.
Ничем, кроме нее самой.
А она такая хрупкая...
Такая хрупкая....

Рондо «Бабочка».
Брошка на блузке.
Брошка-бабочка.
Ничего такого, простенько.

Металлическая штучка, с усиками и желтыми прожилками.
Смотрели и думали, что все понятно.
Прикололи-откололи.
Вещь.

А она взяла и взлетела...
Вот так.

И затрепетала в сосновом лесу, где раскрылись поля нежных подснежников...
И проскользнула сквозь взлетающие стволы сосен,
Оранжевые стрелы, сверкающие на летнем солнце...
И когда сложился хрупкий вираж над россыпью розовеющих кувшинок,
Ветер подул первым холодком осени
И снегом, снегом, тихой порошей замело по дорогам и полям.
И тогда в домах затопили печи,
И затейливые дымки повились над просторами полей.
Тогда веселый мужик в дельтаплане надел теплую телогрейку
И захватил в небо платок с вышивкой, который я ему подарила...

И закружил, закружил на белом дельтаплане
Над белыми полями,
Еле видный в белесом небе,
Но знаемый сердцем, что там, вооон там вдалеке летит.
Никого не катает,
Просто летает.
И счастлив.

И в кармашке потаенном
У него платочек мой
Чтоб веселым, легким, сонным
Возвратился он домой.

Брошка на блузке.
Бабочка.

Скрипичный кончерто встречи.
Сквозь хрустящий морозный денек,
Над застывшими в морозном воздухе кружевами деревьев,
Летит тройка.
Колокольчик звенит, как с силой выпущенная из тугого лука стрела,
Как пуля, выпущенная в самое сердце разлуки,
Как желание страсти из самой глубины сердца.

Это чувство перемещается над полями на уровне живого сердца
И заряжает все вокруг своим желанием жить и петь.

Оно летит на уровне восторга, в магнитом поле ожидания,
По волне томления, по горизонтали любви
И раньше путника достигает усадьбы,
Где в высокой, просторной гостиной окнами в сад,
В вечернем свете заката,
Отраженном озерной гладью.
Полная нежными воспоминаниями,
Я жду знака, что он едет, едет, едет...

И он едет,
И его авто летит,
И вечерние тени опускаются на поля вместе со встречей...

И тепло пощелкивает в камине огонь,
И длится, длится, длится рассказ...
Да что там говорить.

Боже мой, что там говорить,
Когда можно просто смотреть
И музыка, музыка тихо струится из сердца в сердце,
Свободное от подозрений и печали,
В легкое и открытое объятие принимающих рук.

Тихая нота близости и родства.

Дуэт исцеления. Флейта и контрабас.
Целительная музыка, заживляющая раны.
Цельное горячее молоко, согревающее тепло.
Молочный мед, мягко обволакивающий простуженные связки.

Легкое прикосновение, отвлекающее от напряжения,
Отпускает струны души на свободу,
Извлекая из них музыку последних, ускользающих грустных мыслей.

Щека легко опускается в ладошку подушки... вздох засыпания.
Глубокий и связный сон, расправляющий плечи и дающий силы.
Успокоение.

И внутренняя музыка души, тихо возникающая над пологом кровати,
Из расправленной ладони,
В смягченных линиях лица,
В спокойном дыхании плеч,
В бережных складках портьер,
В приглушенном свете из-под абажура...

И в моем взгляде, охраняющем этот сон как дар.
Ты дома.

Трио дома. Саксофон, клавесин и голос.
Это дом.
Здесь сейчас в тишине слышен каждый вздох.
Здесь спокойствие обволакивает и держит в невидимых объятьях.

Домовенок живет в стенах, охраняющих нас от ветра и холода.
В окне отражается мое лицо, смягченное встречей.
За ним виден контур яблоневого сада, оберегающего дом снаружи.
Между нами и миром – тепло, стены, сад
И вековые сосны, тихо и слитно качающиеся на страже,
На подступах.
Грозные наблюдатели – приглядываются к каждому путнику на дороге:
Пускать ли?

Спи, здесь все спокойно.

Здесь песня,
Вольная песня глубинной, настоящей любви.

Никогда не знаешь, когда она придет,
Никогда не знаешь, останется ли,
Не задержать, не зазвать, не уговорить, не привязать,
Не выкупить, не вымолить, не завоевать.

Свободный дар, случайное совпадение,
Трепет и стремительное томление бабочки,
Дальний полет дельтаплана...

Платочек в потаенном кармашке,
Поцелуй на щеке...

Открытая ладонь близости,
Печальная улыбка прощания,
Бережная нота ожидания,
Тонкий и тревожный знак встречи, сквозящий в воздухе как намек.

Взгляд на дорогу,
Сердце, распознающее приближение другого сердца,
И тихое принятие радости возвращения
Домой.

Симфония дальнего путешествия
Кружева деревьев, сопровождающие в пути.
Тишина пространства, пронизывающая поля.
Птичья трель, случайная перекличка волнения и свободы.
Точная музыкальная фраза из наушников,
Будто подобранная к ритму дороги...

Вспышка раздражения, остаточное воспоминание о боли -
Напряжение плеч, вложенное в поворот руля.

Взлет бешенства, ярость атаки, напор раздражения,
И встречное движение дороги – на тебя, на тебя, на тебя...
Это успокаивает:
То, что лес стоит так долго и устойчиво.
Что дорога идет так полого и ровно,
А трель над полями так пронзительна и проста.

И больно. Просто очень больно в груди.
Невыносимо.

И дорога идет – на тебя, на тебя, на тебя.

Этот лес оживает сам собой:
Цветет сам собой, обнажается сам собой,
Стоит в инее зимой и в дымке зноя летом.
И дышит, дышит, дышит.
И живет, живет, живет.
А ты едешь, едешь, едешь.
И от этого легче.

Остановка.
Тоненькая травка пробивается сквозь прошлогоднюю листву,
Листва преет и горит в костре,
Подбежавший некстати песик чихает и тявкает на дым.

Снова дорога...
Четкий ритм елового леса,
Просвет,
Заправка,
Стоянка.
Фуры, фуры, фуры.
Дальнобойщики, пятнистые береты охраны.
Лужи, дыры, колеи,
Щебенка, гравий, асфальт.

Поворот.
Аккуратненькое, чистенькое кафе.
Чашка с травяным чаем, блюдечко с голубой каемочкой.
Добродушная хлопотунья Катюша,
Женушка командира ближайшей части ПВО,
Ловко прибирает за нами тарелочку с крошками печенья.
Высыхающий след полотенца на столе -
И все готово принять нового гостя.

Дорога. Дорога. Дорога.
Дом.
Дорога. Дорога.
Дом.
Дорожка.
Дом.

Легкий дымок костра над полями...

И снова дорога.
И снова дом.