"Мы не видим картину такой, как задумал и воплотил ее художник": с реставратором - по одесскому музею

— Скажите, были крупные пожертвования, или же все вносили примерно одинаковые небольшие суммы?

— Взносы поступали от 10 грн. Самый большой — 100 долл. Больше всего поступает от одесситов, которые сейчас живут за границей. Они понимают ценность этого процесса и готовы поддержать музей. Есть пожертвования от депутатов горсовета, бизнесменов, но больше всего взносов поступило просто от любителей музея.

— А от коллег-музейщиков, художников взносы поступали?

— Директор Ананьевского художественного музея пожертвовал небольшую сумму.

— Это мой друг. Меня тоже знают, я давно работаю как реставратор. Я думаю, на решение пожертвовать деньги на музей влияет совокупность элементов, — вступает в разговор Вячеслав Кружков.

— Ценность этого проекта не только в том, чтобы получить деньги, но и в привлечении городской громады к решению проблемы музея. Картины нужно реставрировать, за ними необходим уход, мы должны оставить их будущим поколениям. Мы — руководство музея, Вячеслав, — могли бы пойти «втихую» к трем «дядям с большими деньгами», попросить у каждого по 10 тыс. и собрать всю сумму. Но уже за первые недели работы проекта более 60 человек сделал взносы, и они себя чувствуют меценатами музея, сопричастными большому общему делу.

— Получается, этот проект несет еще и воспитательную функцию?

— Да, нам важно посеять в людях чувство сопричастности, особенно сейчас, когда о музеях как о форме досуга стали забывать.

— Если говорить о конкретной цели сбора средств, поведайте нам, для чего реставратору микроскоп?

В.: — Микроскоп нужен для мелкой, детальной работы, например, при реставрации икон. Он для реставратора совершенно необходим, как и скальпель, и спирт. Видите, на мне очки — зрение реставратор напрягает круглосуточно. У меня сейчас вместо микроскопа — такая штука, самодельный микроскоп. — Вячеслав показывает большую лупу, установленную на штативе.

— Мы видели ваше видеообращение, интересно, а что за картина там показана — вы ее реставрируете в настоящее время?

— Картина «Геркулес и Лихас» — это дипломная работа художника Павла Сорокина в Санкт-Петербургской академии художеств. Это достаточно значимое произведение. Много кого это полотно интересовало и будет интересовать. Она прибыла в наш музей после Великой Отечественной войны, в конце 1940-х годов. Кажется, она была эвакуирована в Уфу. После войны многие картины не вернулись в те музеи, откуда были эвакуированы, их распределяли по фондам по-новому. Тогда работа Сорокина была в ужасном состоянии — так, перед перевозкой ее разделили на фрагменты. Прежде чем передать картину в Одессу, реставраторы сдублировали ее на другой холст — наклеили на другую основу, укрепили, недостающие фрагменты дописали. Но в последние годы на картине начал проседать красочный слой. Он все больше осыпался, лак очень потемнел, практически не было видно цвета, живописи. Кроме того, лака было очень много, причем при реставрации использовали тот, который был тогда доступен. В итоге картина «бликовала», не были видны «родные» краски. Вообще не было видно, что это за полотно, — показывает на кусок прозрачной ткани вокруг бедер Геракла. — Экскурсоводы всегда говорили, что это змеиная кожа. Но, несмотря ни на что, картина дожила до сегодняшних дней.

— Сколько времени заняла реставрация?

— Она отреставрирована мною в рекордный срок — менее чем за полгода. Работал я один, на полу музейного зала, без специальных приспособлений. А вещь эта «отказная» — ее не хотели брать другие реставраторы.

— Почему?

— Она очень сложная, во-первых, из-за размера — 2,5 на 1,8 м. Такие картину у нас попросту негде делать. Кроме того, возникала проблема перевозки ее в Реставрационные мастерские, разного рода бюрократические проволочки… За такой короткий срок ее никто бы не сделал. А у меня есть мои личные хитрости, которые позволяют ускорить процесс.

— В чем заключалась ваша работа с картиной?

— Я укрепил красочный слой и грунт, затем занялся расчисткой. На картине было много «записи»: при предыдущей реставрации не хватало фрагментов по 10 кв. см, а реставраторы «записывали» по 40 кв. см. Я удалил все наносное — старый лак, старые материалы, — и тогда оголилась первоначальная ситуация. Я вернулся к тому, что было в руках у реставраторов, которые работали с картиной в 1940-х, и на основе той ситуации начал заниматься тонировкой и реконструкцией — в этом была основная сложность работы. Не хватало больших фрагментов, не всегда нанесенная реставраторами краска попадала в цвет…

Куска спины Геракла не было, где-то части ноги не было, где-то — неба. Для того, чтобы это восстановить, ко мне в музей приходил натурщик, становился рядом с полотном, и я дописывал недостающее. Очень сложная задача была поставлена передо мной: очень сложный ракурс, сложная композиция. Уровень работы высочайший, максимальный — давно такие художественные задачи никто не ставит. Вообще, Сорокин — мастер великолепный.

И, конечно, если бы было время и условия, все было бы многократно лучше. Впрочем, я использую самые лучшие материалы, ни у кого ничего не прошу. Если бы ко мне обратилось частного лицо с такой работой — я бы от 10 тыс. долл. взял.

— Вячеслав, а какие свои изобретения вы использовали в работе?

— Это, скорее, технические хитрости. Дело не в инструменте, а в способе работы. Например, имея многолетний опыт, я не трачу время на лишние шаги и действия.

— Следует ли спешить спасать картины, которые сейчас находятся в музее?

— Я сам напросился в музей, когда увидел нынешнюю ситуацию. Здесь все стонет и плачет. Много лет никто не подходил к этим картинам, даже реставраторы, которые здесь работали раньше. Или квалификация была не та, или боялись браться… Дело в том, что я очень люблю свою работу и хочу все эти картины восстановить.

— Неужели все 100% картин нуждаются в реставрации?

— Ну, не 100%, но порядка 800 работ. Более 20 из них — в экспозиции. Эти работы сию минуту погибают, осыпаются. А мастера — великие: Головков, Дворников, Нилус. Здесь в музее собраны художники первой линии, — очень высокого уровня работы и мастера, как говорится, «первой руки».

- Вообще, если немного расширить площадь музея, вы не представляете, что здесь можно сделать! Вот все говорят: музей, здание. Но что значат «картинки»? Меня интересует коллекция. Ведь музей — в первую очередь коллекция, картины. Получается, что «картинки» — в первую очередь, здание — во вторую, а обслуживающий персонал в виде нас — дело десятое.

— На самом деле — первое…

— Это с привычной точки зрения «кадры решают все». На самом деле, помещение, кадры -заменяемые вещи.

— Итак, некое количество картин нуждается в реставрации. Кто в музее принимает решение, что и когда реставрировать?

— Реставратор должен решать или, как минимум, — влиять на решение, что и когда реставрировать. У нас такие решения принимает ученый совет, в который я вхожу. Но, на самом деле, все упирается в финансовые возможности и реставрационную базу. Например, в мастерской нужно иметь возможность картину поднять. А в мою мастерскую некоторые работы невозможно даже внести: высота потолка метра два в центре, по краям — примерно по метру. Зимой здесь холодно, летом — жарко. Когда я пришел, мне предложили помещение бывшей фотолаборатории, которое я еще месяц сам ремонтировал. Если бы отказался — меня бы вообще «завернули». Но если бы я не взял этот чердак, не был бы отреставрирован «Геркулес».

— А что со скульптурами?

— Они в хорошем состоянии относительно картин благодаря материалу. Мрамор и бронза — вечны. Максимум, что с ними нужно делать — помыть, расчистить кисточкой. Я занимаюсь только живописью и иконописью. Музей еще обслуживает реставрационный центр. Он очень многое делает, особенно в деле реставрации икон. Мастера приходят сюда, и прямо на лестнице работают. Тут же нет мастерской.

— Какая ситуация с иконами?

— Более-менее. Их чаще делали реставраторы: всегда проще взять икону из фонда и отреставрировать, чем снимать работу с экспозиции. В этом заключается большая сложность, и реставратор должен находиться при музее.

— Как часто нужно реставрировать картины?

— Все зависит от произведения. Каждая картина индивидуальна, потому что каждый мастер подбирает свой холст, свой грунт, у него своя палитра. Некоторые старые работы нужно в первую очередь укрепить и почистить. Мы, например, видим работу, но из-за грязи должным образом не видим цвета, а я как реставратор могу на 99% вернуть произведению первоначальный вид.

Мы подходим к картине Петра Шамшина «Петр I на Лахте».

— Надо «открыть» эту работу. Вы не представляете, какой цвет будет у этой вещи! Она грязная, здесь ничего не видно. Как ее написали, так ни разу к этой картине не подходили.
Или «Дубки» Герасима Головкова… А вот Алексей Саврасов. «Вечер. Перелет птиц». Посмотрите на состояние картины. У нее нет экспозиционного вида. Старый лак, пятна…

…У «Боярышни» Павла Чистякова осыпана краска, жесткий кракелюр. Но самое главное — цвета не видно. Это не цвет, это иллюзия. Мы не видим картину такой, как задумал и воплотил ее художник.

В первую очередь, кроме укрепления красочного слоя, нас интересует еще и экспозиционная подача. Работа должна выглядеть должным образом. Можно эти картины «открывать» — и тогда они будут как жемчужины!

…Василий Максимов «Лесной сторож» — картина тоже сыпется. Там фрагментик, сям фрагментик, а потом смотришь: 10 лет — и работы не осталось.

— Я смотрю, рамы картин тоже не лучшим образом выглядят.

— Само собой. Тут 99% багета нуждается в реставрации. Рамы все аутентичные, старинные.

— Хотя бы помыть…

— Опять же — сначала укрепить, потом — помыть. Когда начинаешь мыть неукрепленное, осыпи увеличиваются.
Такого уровня музей обязан иметь реставрационные мастерские. До меня здесь работали несколько реставраторов — максимум по полгода. Я выдержал больше — иду на рекорд.

— Почему не задерживаются?

— Это неблагодарная работа. Не денежная, куча проблем. Приходится делать то, что другие не могут, чем-то выделяться. Нужно всегда развиваться и никогда не останавливаться.

— Сколько вы отреставрировали?

— Порядка 500 только живописных работ, не считая икон. Я понял, что в искусстве невозможно обмануть. Ты или что-то можешь, или не можешь. И все это видят.

— За какую работу планируете взяться?

— Следующая картина после «Геркулеса» — работа Карла Саксена «После гуляния». Это небольшая картина, которая находится в запаснике.

— Сколько времени в среднем уходит на реставрацию картины?

— Все зависит от моего желания и от желания заказчика. Порой я делаю фокусы: надо на завтра — сделаю на завтра. У меня нет никаких правил.

… Картины — живые. Есть работы, которые сопротивляются реставрации. Иногда берешь в работу картину — не получается, много раз надо переделывать. Это, как правило, вещи, которые были у других мастеров. Среди частных заказов таких много. Бывает, коллекционеры или просто любители приобретают где-то картину или икону, желают отреставрировать ее, но как можно дешевле. Они не понимают, что все реставраторы, как и врачи — разные. Кто-то может вылечить, а кто-то — убить. Так, в реставрации используются только т.н. «обратимые» материалы, которые можно легко удалить. А сделать это на некоторых вещах после предыдущей некачественной реставрации не всегда получается — кто-то из экономии покупает дешевый материал, а он, мы знаем по стоматологам, приводит к печальному результату.

А есть вещи, которые сами помогают мастеру. Например, «Геркулес» — все получалось с первого раза.

— Картина «хотела», чтобы ее отреставрировали…

— Очень хотела. Любой мастер меня поймет. Реставратор — это такой художник, который может потратить кусочек своей жизни на работу другого художника. Потому что настоящие художники — эгоисты. Настоящие мастера никогда не будут говорить о чужих работах, и уж тем более тратить время и чинить их.

— А может ли неудавшийся художник стать хорошим реставратором?

— Конечно.

— Это вопрос изначально неправильно выбранной профессии?

— Да. Реставрации можно научить человека относительно невысокого художественного уровня. Главное, чтобы он мог «попасть в цвет», ну и, конечно, важны и руки, и усидчивость. Мы сидим, стоим… Мне случалось и роспись на стенах реставрировать — стоишь у стены по 14 часов, «залипаешь» на высоте 15−16 м.

— А где вы учились?

— Я окончил обычную школу в Болграде, рисовать нигде не учился, но интерес к этому был всегда. Рисовал сам, участвовал в школьных конкурсах… После школы, в 16 лет уехал в Болгарию учиться в Великотырновский университет им. Св. Кирилла и Мефодия на богословском факультете, кафедра иконографии. У нас было более 50 дисциплин, включая языки — библейский, греческий и латынь. Программа была очень интересная: До третьего курса живопись мы изучили по программе, аналогичной Санкт-Петербургской академии художеств, и состав преподавателей был великолепный. После окончания университета я вернулся в Одессу и через год устроился в реставрационный центр. Проработал там 8 лет. Стажировался в Москве в ГосНИИРе.

— Скажите, Вячеслав, вы сами рисуете?

— Занимался иконописью, сейчас решил заняться живописью. Пришел в музей «с корыстью» — взять от работ старых мастеров то, что нужно мне. Изучить их технику, палитру, окрепнуть как мастер. Способность к творчеству — то, что отличает человека от других биологических видов.