"Музеи современного искусства должны быть частными," - интервью с директором Музея современного искусства Одессы
Музей современного искусства Одессы (МСИО) открылся 10 апреля 2008 года, и сегодня это один из наиболее активно и интересно работающих музеев города. В основе его коллекции - собрание работ мастеров «второй волны одесского авангарда» коллекционера Михаила Кнобеля, выкупленное бизнесменом и меценатом Вадимом Мороховским. Об экспозиции, планах, современном искусстве и перспективах частных музеев в Украине мы беседуем с Семеном Кантором, директором МСИО.
Граффити во дворе МСИО
— Семен Борисович, так ли огромна коллекция Михаила Кнобеля, которая была приобретена Мороховским, как об этом говорят?
— Коллекция насчитывала порядка 380-и экземпляров хранения. После формулирования концепции музея стало ясно, что некоторые работы в нее не вписываются. Например, работы не одесситов… Хотя термин «одессит» применительно к художникам — достаточно размытое и спорное понятие. Мы до сих пор не можем четко сказать, что это значит. Родился? Учился? А сколько времени? Только 4 — 5 лет? Работал? А сколько лет, когда? Мы, скажу честно, в некоторых случаях решаем просто по интуиции. Или, если художник жив, прежде всего, задаем ему вопрос: ты себя чувствуешь одесситом?
…В итоге, в коллекцию не вошла моя любимая работа Глеба Богомолова. Это питерский нонконформист, очень хороший художник. Была в коллекции Кнобеля и картина Владимира Яковлева, еще более интересная. Но мы ее поменяли на работу Валентина Хруща.
— По каким еще критериям отбирались работы? И кто принимал решение, соответствует работа концепции музея или нет?
— У нас был и действует Общественный совет. Сейчас он меньше функционирует, а в первые годы существования музея решения принимались коллективно. И первый (но не единственный) критерий — время создания. Наша концепция подразумевает, что мы «музеефицируем» то, что, прежде всего, не охвачено государственными музеями. Сам факт появления музея связан с этой проблемой. Вадим Мороховский — не коллекционер, никогда им не был и, думаю, никогда им не станет. Он купил коллекцию Кнобеля, исходя из понимания того, что Одессе нужен музей, как он назвал, современного искусства. Мы с ним долго расходились во мнениях. Я считал, что речь идет о неофициальном искусстве, а он — о современном. Сегодня ясно, что правы мы оба.
…В итоге, в коллекцию не вошла моя любимая работа Глеба Богомолова. Это питерский нонконформист, очень хороший художник. Была в коллекции Кнобеля и картина Владимира Яковлева, еще более интересная. Но мы ее поменяли на работу Валентина Хруща.
— По каким еще критериям отбирались работы? И кто принимал решение, соответствует работа концепции музея или нет?
— У нас был и действует Общественный совет. Сейчас он меньше функционирует, а в первые годы существования музея решения принимались коллективно. И первый (но не единственный) критерий — время создания. Наша концепция подразумевает, что мы «музеефицируем» то, что, прежде всего, не охвачено государственными музеями. Сам факт появления музея связан с этой проблемой. Вадим Мороховский — не коллекционер, никогда им не был и, думаю, никогда им не станет. Он купил коллекцию Кнобеля, исходя из понимания того, что Одессе нужен музей, как он назвал, современного искусства. Мы с ним долго расходились во мнениях. Я считал, что речь идет о неофициальном искусстве, а он — о современном. Сегодня ясно, что правы мы оба.
МСИО: фрагмент музейной экспозиции
— Скажите, а что именно вы называете современным искусством?
— Что ж, тут нужно уточнить терминологию. В английском языке проще: имеются слова modern и contemporary. Contemporary — это временные параметры в 15 — 20 лет. А до 40 лет — это modern. Хотя в Нью-Йорке Museum of Modern Art (МоМA) очень хорошо себя чувствует, экспонируя работы обеих временных категорий, да и Tate Modern в Лондоне никто не собирается называть Tatе contemporary.
С другой стороны, когда открывался легендарный МоМA, считали, что его экспонаты через 20−30 лет будет переданы в музей Метрополитен, потому что коллекция должна все время обновляться. Не знаю, как Tatе Modern и Tatе основной, переходят ли там экспонаты… Знаю лишь, что наши государственные музеи, будучи по духу советскими до Перестройки, оставаясь советскими после Перестройки и в новой независимой стране, ничего не делают по музеефицированию искусства, которое существовало и существует в Украине, в том числе и Одессе, на правах неофициального.
Мы не будем уточнять, насколько существенным явлением является легендарная южнорусская школа живописи, у меня есть определенные сомнения по масштабам вклада этого течения в мировой художественный процесс. Но это не моя тема.
А вот после войны все мало-мальски интересное из того, что родилось в Одессе в 1960—1970-е годы, называется «одесский нонконформизм или вторая волна одесского авангарда».
— Что ж, тут нужно уточнить терминологию. В английском языке проще: имеются слова modern и contemporary. Contemporary — это временные параметры в 15 — 20 лет. А до 40 лет — это modern. Хотя в Нью-Йорке Museum of Modern Art (МоМA) очень хорошо себя чувствует, экспонируя работы обеих временных категорий, да и Tate Modern в Лондоне никто не собирается называть Tatе contemporary.
С другой стороны, когда открывался легендарный МоМA, считали, что его экспонаты через 20−30 лет будет переданы в музей Метрополитен, потому что коллекция должна все время обновляться. Не знаю, как Tatе Modern и Tatе основной, переходят ли там экспонаты… Знаю лишь, что наши государственные музеи, будучи по духу советскими до Перестройки, оставаясь советскими после Перестройки и в новой независимой стране, ничего не делают по музеефицированию искусства, которое существовало и существует в Украине, в том числе и Одессе, на правах неофициального.
Мы не будем уточнять, насколько существенным явлением является легендарная южнорусская школа живописи, у меня есть определенные сомнения по масштабам вклада этого течения в мировой художественный процесс. Но это не моя тема.
А вот после войны все мало-мальски интересное из того, что родилось в Одессе в 1960—1970-е годы, называется «одесский нонконформизм или вторая волна одесского авангарда».
Зал несанкционированных квартирных выставок одесских нонконформистов 60-х — 70-х (реконструкция)
— Но разве работы одесских нонконформистов не представлены в «официальных» музеях?
— В советское время что-то из подобных произведений случайно, в основном, на уровне подарков, попадали в музеи. Но после развала СССР эти поступления прекратились. Некоторые хорошие работы музейного уровня есть в Одесском художественном музее — Валентина Хруща, Людмилы Ястреб, Евгения Рахманина. Но лакун гораздо больше, чем наличия, и цельности, репрезентативности эта коллекция, к сожалению, не имеет. Если говорить о чем-то неофициальном, что не входило в эту группу — там ситуация еще хуже. Например, в музее нет ни одной еврейской работы Иосифа Островского. Ранние произведения есть, а поздних — нет. Лев Межберг достаточно слабо представлен… Анатолия Шопина, Геннадия Подвойского нет вообще. Или взять трансавангард. Есть одна или две работы Александра Ройтбурта. Хорошего уровня! И все…
Я считаю, что самое яркое и самое интересное, что дала Одесса мировому искусству за все более чем 200 лет существования — это одесский концептуализм . Единственное, что известно за рубежом по-настоящему. Другое дело, что до последнего времени это направление включали в понятие «московский концептуализм». Сейчас понемножку положение меняется, не без нашей помощи. При этом не один государственный музей и не думает заметить это явление!
— В советское время что-то из подобных произведений случайно, в основном, на уровне подарков, попадали в музеи. Но после развала СССР эти поступления прекратились. Некоторые хорошие работы музейного уровня есть в Одесском художественном музее — Валентина Хруща, Людмилы Ястреб, Евгения Рахманина. Но лакун гораздо больше, чем наличия, и цельности, репрезентативности эта коллекция, к сожалению, не имеет. Если говорить о чем-то неофициальном, что не входило в эту группу — там ситуация еще хуже. Например, в музее нет ни одной еврейской работы Иосифа Островского. Ранние произведения есть, а поздних — нет. Лев Межберг достаточно слабо представлен… Анатолия Шопина, Геннадия Подвойского нет вообще. Или взять трансавангард. Есть одна или две работы Александра Ройтбурта. Хорошего уровня! И все…
Я считаю, что самое яркое и самое интересное, что дала Одесса мировому искусству за все более чем 200 лет существования — это одесский концептуализм . Единственное, что известно за рубежом по-настоящему. Другое дело, что до последнего времени это направление включали в понятие «московский концептуализм». Сейчас понемножку положение меняется, не без нашей помощи. При этом не один государственный музей и не думает заметить это явление!
Зал одесской концептуальной группы. На переднем плане - монитор, где демонстрируется видео Юрия Лейдермана «Хасидский Дюшан»
- Я считаю, что самое яркое и самое интересное, что дала Одесса мировому искусству за все более чем 200 лет существования — это одесский концептуализм
.
«Заборная» выставка В. Хруща и С. Сычева в 1967-м — первая неразрешенная художественная акция в СССР (МСИО, реконструкция). Фото Олега Владимирского
— То есть, современное — это неофициальное?
— Есть как минимум три группы, на которые можно разделить современных участников арт-процесса.
Первая — это достаточно традиционные художники (не будем говорить, талантливые или не талантливые), работающие в классическом модернизме — пейзажи, натюрморты. Обычно это члены Союза художников… У нас недавно был украинско-немецкий проект. Приезжали молодые ребята, выпускники Баухауза. Увидев работы такого рода, они были в легком шоке. Мне сказали, что слово, которое они использовали, дословно переводится как «запрещено», точнее, «не поощряется». Эти работы современными можно назвать только по времени написания.
Еще одна группа, с моей точки зрения, работы, которые экспонируются в государственных музеях и арт-центрах — это предает работам какую-то черту «первичной» официальности. Но наше Министерство культуры не видит в упор даже этих авторов — ни Ройтбурта, ни обоих Рябченко! И это трагедия Минкульта. Ройтбурту и Рябченко от этого ни холодно, ни жарко. Ну, и трагедия, в какой-то степени, украинской культуры вообще.
— Есть как минимум три группы, на которые можно разделить современных участников арт-процесса.
Первая — это достаточно традиционные художники (не будем говорить, талантливые или не талантливые), работающие в классическом модернизме — пейзажи, натюрморты. Обычно это члены Союза художников… У нас недавно был украинско-немецкий проект. Приезжали молодые ребята, выпускники Баухауза. Увидев работы такого рода, они были в легком шоке. Мне сказали, что слово, которое они использовали, дословно переводится как «запрещено», точнее, «не поощряется». Эти работы современными можно назвать только по времени написания.
Еще одна группа, с моей точки зрения, работы, которые экспонируются в государственных музеях и арт-центрах — это предает работам какую-то черту «первичной» официальности. Но наше Министерство культуры не видит в упор даже этих авторов — ни Ройтбурта, ни обоих Рябченко! И это трагедия Минкульта. Ройтбурту и Рябченко от этого ни холодно, ни жарко. Ну, и трагедия, в какой-то степени, украинской культуры вообще.
Работы Александра Ройтбурда и Василия Рябченко в МСИО
- Есть и третья группа — молодые ребята, которые не укладываются и не хотят укладываться в рамки Союза художников. Которые, не к ночи будет сказано, еще и граффити занимаются. А если не граффити, то вообще непонятно чем. Может, иногда они что-то рисуют, но в основном занимаются видео, инсталляциями. А еще, не дай бог, какими-то перформансами. А фотография вообще в нашей стране не считается визуальным искусством. Вот что делать с ними?
— Сколько же работ из коллекции Кнобеля вошло в фонд музея?
— Всего 270 — 280 работ. Из них примерно половина была включена в экспозицию. Даже на этапе открытия музея первые месяц-полтора нашей работы нам многое дарили коллекционеры, художники. К лету появилось порядка 20 — 25 новых работ. А потом мы и сами стали покупать какие-то работы. Мы много поменяли — работ 30−40, не меньше.
— Сколько сегодня экспонатов в вашей коллекции, и какой процент в ней — работы из коллекции Кнобеля?
— Давайте, уточним. Что значит работа? Одна фотография из серии — это работа? Или вся серия — работа? Или работы концептуалистов — на маленьких листиках. Один такой листик — работа, или 12 штук вместе — работа? Так что это достаточно сложный вопрос. Думаю, сегодня коллекция Кнобеля по единицам хранения составляет до 35% от фонда. А если от экспозиции — 20 — 30%. Потому что у Михаила Зиновьевича были только картины и достаточно большого размера.
— Мировые музеи современного искусства начали вносить в свои коллекции видео- и аудиоинсталляции, документацию перформансов. Вы этим занимаетесь?
— Мы - единственный музей в Украине, который музеефицирует видео-арт. Я шучу, что в Украине видео-арт экспонируется на девяти мониторах. Все девять — в нашем музее. Например, мы купили у одесского автора, Юрия Лейдермана, одно из самых известных в Восточной Европе произведений этого жанра «Хасидский Дюшан» (см. фото выше — прим. ред.). Оно включено во все справочники современного искусства мира. Мы тогда практически не были с ним знакомы, а он нам продал ее с небывалой скидкой — в пять или шесть раз дешевле. Но все равно, это были достаточно большие деньги.
У нас также много инсталляций. Кроме того, мы архивируем и музеефицируем фото- и видеодокументацию акций и перформансов.
— Всего 270 — 280 работ. Из них примерно половина была включена в экспозицию. Даже на этапе открытия музея первые месяц-полтора нашей работы нам многое дарили коллекционеры, художники. К лету появилось порядка 20 — 25 новых работ. А потом мы и сами стали покупать какие-то работы. Мы много поменяли — работ 30−40, не меньше.
— Сколько сегодня экспонатов в вашей коллекции, и какой процент в ней — работы из коллекции Кнобеля?
— Давайте, уточним. Что значит работа? Одна фотография из серии — это работа? Или вся серия — работа? Или работы концептуалистов — на маленьких листиках. Один такой листик — работа, или 12 штук вместе — работа? Так что это достаточно сложный вопрос. Думаю, сегодня коллекция Кнобеля по единицам хранения составляет до 35% от фонда. А если от экспозиции — 20 — 30%. Потому что у Михаила Зиновьевича были только картины и достаточно большого размера.
— Мировые музеи современного искусства начали вносить в свои коллекции видео- и аудиоинсталляции, документацию перформансов. Вы этим занимаетесь?
— Мы - единственный музей в Украине, который музеефицирует видео-арт. Я шучу, что в Украине видео-арт экспонируется на девяти мониторах. Все девять — в нашем музее. Например, мы купили у одесского автора, Юрия Лейдермана, одно из самых известных в Восточной Европе произведений этого жанра «Хасидский Дюшан» (см. фото выше — прим. ред.). Оно включено во все справочники современного искусства мира. Мы тогда практически не были с ним знакомы, а он нам продал ее с небывалой скидкой — в пять или шесть раз дешевле. Но все равно, это были достаточно большие деньги.
У нас также много инсталляций. Кроме того, мы архивируем и музеефицируем фото- и видеодокументацию акций и перформансов.
Видеоархив граффити — коллекция МСИО
— А стрит-арт, в частности, граффити вы музеефицируете?
— Конечно.
— Каким образом? На фотографиях?
— Да, прежде всего фотографии. Мы делали выставку «Декор отчуждения» весной 2014 года. Это была первая масштабная экспозиция граффити на постсоветском пространстве. Выставлялись фотографии, причем атрибутированные. Это сложный вопрос — атрибутация граффитчиков: они «шифруются»: так, у нас на выставке они не хотели общаться с телевизионщиками. А сейчас мы их всех знаем, они нам доверяют. Вскоре будем обновлять фотоэкспозицию. Есть граффити и на стене во дворе нашего музея. К сожалению, эта стена сырая. Сейчас мы будем приводить ее в порядок, придется замазать большую часть граффити. В апреле позовем ребят сделать новые.
— Конечно.
— Каким образом? На фотографиях?
— Да, прежде всего фотографии. Мы делали выставку «Декор отчуждения» весной 2014 года. Это была первая масштабная экспозиция граффити на постсоветском пространстве. Выставлялись фотографии, причем атрибутированные. Это сложный вопрос — атрибутация граффитчиков: они «шифруются»: так, у нас на выставке они не хотели общаться с телевизионщиками. А сейчас мы их всех знаем, они нам доверяют. Вскоре будем обновлять фотоэкспозицию. Есть граффити и на стене во дворе нашего музея. К сожалению, эта стена сырая. Сейчас мы будем приводить ее в порядок, придется замазать большую часть граффити. В апреле позовем ребят сделать новые.
- У нас есть работа, которой я очень горжусь. Она положила основу нашей коллекции копий граффити. 15 декабря 2013 года на 11 станции Большого Фонтана появилось граффити, посвященное разгону «беркутом» студенческого Майдана 30 ноября. Через три дня его закрасили, а парня, который это нарисовал, основательно побили. Но он успел сфотографировать свою работу и выложить в интернет. Я знал только, что его ник Ангел. Две или три недели я искал этого парня, а оказалось, что это сын моего хорошего знакомого. Мы тут же заказали живописную копию этого граффити.
Авторская копия граффити, посвященное разгону «беркутом» студенческого Майдана 30 ноября
— Не можем не поинтересоваться: за какие деньги вы покупаете новые работы? На собственные или спонсорские?
— Ни один музей мира не может жить, и не живет, на свои деньги, даже самый успешный и самый посещаемый типа Лувра, Tatе Modern или МоМА. Во-первых, они дотируются государством. Кроме того, очень многое приобретается на пожертвования. При этом, у МоМА (как и у других музеев) — целая индустрия магазинов и кафе вокруг музея. Это приносит достаточно большие деньги. Мы пока только обсуждаем один из таких проектов: в нашей стране мы, наверное, будем одними из первых, кто откроет арт-кафе рядом с музеем, рискуя вызвать шквал негодования у «ценителей прекрасного». Увы, почему-то ни один из этих ценителей нам не дает деньги на существование.
Дело в том что билеты с трудом окупают затраты на уборку, охранников и зарплату директора. Конечно, мы живем на деньги нашего учредителя. Проведение выставок, все поступления в фонд обеспечиваются за его средства.
Достаточно много работ получаем от художников после проведения выставок и издания каталогов — это общепринятая практика. Даже затрудняюсь, как это назвать: нам дарят или мы их покупаем? Мы же тратим достаточно много денег на проведение выставок и это, безусловно, не окупается. Издание каталогов — также большие средства… Так или иначе — это бартер. А бартер — это тоже оплата. Если согласиться с этим определением, в коллекцию в фонд музея в год приобретается в районе 60 — 70 единиц хранения, если считать единицей серию (а они бывают весьма обширны).
— Ни один музей мира не может жить, и не живет, на свои деньги, даже самый успешный и самый посещаемый типа Лувра, Tatе Modern или МоМА. Во-первых, они дотируются государством. Кроме того, очень многое приобретается на пожертвования. При этом, у МоМА (как и у других музеев) — целая индустрия магазинов и кафе вокруг музея. Это приносит достаточно большие деньги. Мы пока только обсуждаем один из таких проектов: в нашей стране мы, наверное, будем одними из первых, кто откроет арт-кафе рядом с музеем, рискуя вызвать шквал негодования у «ценителей прекрасного». Увы, почему-то ни один из этих ценителей нам не дает деньги на существование.
Дело в том что билеты с трудом окупают затраты на уборку, охранников и зарплату директора. Конечно, мы живем на деньги нашего учредителя. Проведение выставок, все поступления в фонд обеспечиваются за его средства.
Достаточно много работ получаем от художников после проведения выставок и издания каталогов — это общепринятая практика. Даже затрудняюсь, как это назвать: нам дарят или мы их покупаем? Мы же тратим достаточно много денег на проведение выставок и это, безусловно, не окупается. Издание каталогов — также большие средства… Так или иначе — это бартер. А бартер — это тоже оплата. Если согласиться с этим определением, в коллекцию в фонд музея в год приобретается в районе 60 — 70 единиц хранения, если считать единицей серию (а они бывают весьма обширны).
Серии работ современных художников были представлены в МСИО и на Одесской биеннале современного искусства — 2015 «MANIFESTO»
— Опыт действительно новый, если говорить о «музейной динамике». Вы были первым в Одессе частным музеем…
— Нет, в 1993 — 1994-м годах Георгий Котов и Семен Калика создали музей «Тирс». Он находился в Шахском дворце. Директором была Маргарита Жаркова. К сожалению, они слишком рано начали действовать… Вообще, я не могу оценить, почему у них не получилось — это очень сложная тема. Мы себя считаем наследниками этого музея, - ведь они первыми стали музеефицировать то, о чем говорю я.
— Первое время чиновники от культуры к вам относились достаточно скептически. Говорили, что музей должен заниматься научной работой, а у вас — просто картинная галерея. Сейчас отношение поменялось?
— Если уж об этом говорить, то мы — самый научный музей Одессы. Несчастные три человека действующих сотрудников выпускают в год по три — четыре каталога, причем посвященных не только выставке. Например, каталог выставки «Кандинский-Соколов — далее всегда. 50 лет абстрактного искусства в Одессе». Или «Одесская классика». Или наша гордость — каталог «Одесский концептуализм». Мы серьезно занимаемся исследованием творчества Владимира Наумца. Мой заместитель Любовь Заева защитила кандидатскую на тему современного музея (на примере МСИО). Количество статей, которые мы публикуем, на душу населения нашего музея больше, чем для любого другого музея Одессы. Другое дело, что чиновники от культуры не хотят нас видеть.
Во время подготовки выставки «Infant Terrible — Одесский концептуализм» в Национальном художественном музее Украины в Киеве мы работали в фондах Музея западного и восточного искусства. В коллекции работ Олега Соколова, которая там пылится мы нашли четыре работы 1955 года на листах формата А4, которые предвосхищают появление концептуализма. Мы попросили МЗВИ предоставить их нам на выставку в Киеве (в главный государственный музей страны!). И одна сотрудница областного управления культуры (сейчас она уже там не работает), сказала нам, что, так как мы частный музей, мы вывезем эти работы за пределы Одессы и продадим.
Как я должен оценивать роль государственных структур, надзирающих за культурой? Ни на одно событие в областном масштабе нас до сих пор не приглашают.
С городом гораздо лучше. Нам выделили деньги на издание каталога концептуалистов. Мы ведем страницу в журнале горисполкома о современных выставках. Наш музей включен во все туристические маршруты. У нас экспонировались работы Оксаны Мась, которые нам дал горисполком на хранение и экспонирование.
— А как к вам относятся государственные музеи?
— С коллегами очень дружим. Разве мы могли бы работать в фондах МЗВИ, если бы не хорошие личные отношения?..
— Нет, в 1993 — 1994-м годах Георгий Котов и Семен Калика создали музей «Тирс». Он находился в Шахском дворце. Директором была Маргарита Жаркова. К сожалению, они слишком рано начали действовать… Вообще, я не могу оценить, почему у них не получилось — это очень сложная тема. Мы себя считаем наследниками этого музея, - ведь они первыми стали музеефицировать то, о чем говорю я.
— Первое время чиновники от культуры к вам относились достаточно скептически. Говорили, что музей должен заниматься научной работой, а у вас — просто картинная галерея. Сейчас отношение поменялось?
— Если уж об этом говорить, то мы — самый научный музей Одессы. Несчастные три человека действующих сотрудников выпускают в год по три — четыре каталога, причем посвященных не только выставке. Например, каталог выставки «Кандинский-Соколов — далее всегда. 50 лет абстрактного искусства в Одессе». Или «Одесская классика». Или наша гордость — каталог «Одесский концептуализм». Мы серьезно занимаемся исследованием творчества Владимира Наумца. Мой заместитель Любовь Заева защитила кандидатскую на тему современного музея (на примере МСИО). Количество статей, которые мы публикуем, на душу населения нашего музея больше, чем для любого другого музея Одессы. Другое дело, что чиновники от культуры не хотят нас видеть.
Во время подготовки выставки «Infant Terrible — Одесский концептуализм» в Национальном художественном музее Украины в Киеве мы работали в фондах Музея западного и восточного искусства. В коллекции работ Олега Соколова, которая там пылится мы нашли четыре работы 1955 года на листах формата А4, которые предвосхищают появление концептуализма. Мы попросили МЗВИ предоставить их нам на выставку в Киеве (в главный государственный музей страны!). И одна сотрудница областного управления культуры (сейчас она уже там не работает), сказала нам, что, так как мы частный музей, мы вывезем эти работы за пределы Одессы и продадим.
Как я должен оценивать роль государственных структур, надзирающих за культурой? Ни на одно событие в областном масштабе нас до сих пор не приглашают.
С городом гораздо лучше. Нам выделили деньги на издание каталога концептуалистов. Мы ведем страницу в журнале горисполкома о современных выставках. Наш музей включен во все туристические маршруты. У нас экспонировались работы Оксаны Мась, которые нам дал горисполком на хранение и экспонирование.
— А как к вам относятся государственные музеи?
— С коллегами очень дружим. Разве мы могли бы работать в фондах МЗВИ, если бы не хорошие личные отношения?..
Фрагмент залов МСИО. Справа - произведение «Алтарь наций» Оксаны Мась
«Infant Terrible» в Киевском Национальном художественном музее
— Скажите, как вы оцениваете потребность Украины в частных музеях? Нужны ли они?
— Давайте посмотрим, какие тенденции в мире? В США почти нет государственных музеев. А в Германии почти не частных. И живут и те, и другие совсем неплохо. Но частные музеи более гибкие. Поэтому, с моей точки зрения, частный музей, особенно современного искусства — правильнее, чем государственный.
Но, конечно, есть проблема — и, что греха таить, она есть почти везде. Есть опасность, будет ли частный музей интересен третьему поколению наследников учредителя. Но в мире эта проблема решается. Кроме того, я не помню, открылся ли в Украине после 1917 года хоть один государственный музей — не был украден большевиками из частной коллекции, а именно создан. Я имею в виду музеи изобразительного искусства: так, например, Одесский литературный музей — как раз пример созданного. Зато до Великой Отечественной войны в Одессе «раздеребанили» музей еврейской культуры, забирали экспонаты из одного музея и передавали в другой, или же они вообще исчезали. В художественных музеях хранятся и не экспонируются работы наших мировых классиков. Только потому, что они не вписываются в законсервированные программы высших художественных учебных заведений? Например, великолепные работы В. Баранова-Россине, А. Экстер — в нашем Художественном музее. Их вытащили, когда было 10 лет Еврейского музея. Лучшая работа одесского послевоенного искусства «Полет» Ацманчука не экспонировалась, потому что она забивала «Революционеров» Токарева. О чем еще говорить? А произведения современных авторов, которые дарят, в надежде, что их сохранят. Ведь никто не собирается их экспонировать!
Поэтому я считаю, что частные музеи, особенно современного искусства, для нашей страны — единственное спасение. Ведь государственные музеи существуют не благодаря Минкульту, а вопреки. Если что-то хорошее там происходит, - это не потому, что так хорошо дела идут в стране, а потому что хорошие люди осмелились что-то менять. И надолго их хватит? А кто придет после них?..
— Продолжая разговор о МСИО, интересуемся и ближайшим будущим: какие планы на следующий год?
— Приходим в себя после проекта «Infant Terrible» (грандиозный выставочный проект был представлен и в Киевском Национальном художественном музее — прим. ред) и плавно переходим к проекту, посвященному одесскому искусству 1990-х годов. Начнется он в конце апреля и, думаю, продлится два месяца. А дальше — посмотрим. В зависимости от того, насколько он будет удачным, насколько хорошие экспонаты нам удастся собрать. Задача не так уж проста: это было время, когда никто ничего не сохранял. Картины — еще ладно, а инсталляции, объекты — нет. Но есть много фотографий, что-то сохранилось у коллекционеров. Мы попытаемся все это реконструировать. Но это достаточно сложно и стоит больших денег.
— Давайте посмотрим, какие тенденции в мире? В США почти нет государственных музеев. А в Германии почти не частных. И живут и те, и другие совсем неплохо. Но частные музеи более гибкие. Поэтому, с моей точки зрения, частный музей, особенно современного искусства — правильнее, чем государственный.
Но, конечно, есть проблема — и, что греха таить, она есть почти везде. Есть опасность, будет ли частный музей интересен третьему поколению наследников учредителя. Но в мире эта проблема решается. Кроме того, я не помню, открылся ли в Украине после 1917 года хоть один государственный музей — не был украден большевиками из частной коллекции, а именно создан. Я имею в виду музеи изобразительного искусства: так, например, Одесский литературный музей — как раз пример созданного. Зато до Великой Отечественной войны в Одессе «раздеребанили» музей еврейской культуры, забирали экспонаты из одного музея и передавали в другой, или же они вообще исчезали. В художественных музеях хранятся и не экспонируются работы наших мировых классиков. Только потому, что они не вписываются в законсервированные программы высших художественных учебных заведений? Например, великолепные работы В. Баранова-Россине, А. Экстер — в нашем Художественном музее. Их вытащили, когда было 10 лет Еврейского музея. Лучшая работа одесского послевоенного искусства «Полет» Ацманчука не экспонировалась, потому что она забивала «Революционеров» Токарева. О чем еще говорить? А произведения современных авторов, которые дарят, в надежде, что их сохранят. Ведь никто не собирается их экспонировать!
Поэтому я считаю, что частные музеи, особенно современного искусства, для нашей страны — единственное спасение. Ведь государственные музеи существуют не благодаря Минкульту, а вопреки. Если что-то хорошее там происходит, - это не потому, что так хорошо дела идут в стране, а потому что хорошие люди осмелились что-то менять. И надолго их хватит? А кто придет после них?..
— Продолжая разговор о МСИО, интересуемся и ближайшим будущим: какие планы на следующий год?
— Приходим в себя после проекта «Infant Terrible» (грандиозный выставочный проект был представлен и в Киевском Национальном художественном музее — прим. ред) и плавно переходим к проекту, посвященному одесскому искусству 1990-х годов. Начнется он в конце апреля и, думаю, продлится два месяца. А дальше — посмотрим. В зависимости от того, насколько он будет удачным, насколько хорошие экспонаты нам удастся собрать. Задача не так уж проста: это было время, когда никто ничего не сохранял. Картины — еще ладно, а инсталляции, объекты — нет. Но есть много фотографий, что-то сохранилось у коллекционеров. Мы попытаемся все это реконструировать. Но это достаточно сложно и стоит больших денег.
— Желаем вам удачи в реализации ваших проектов, благодарим за интересную беседу! И отправляемся в Музей современного искусства Одессы: в конце нояббря 2015 г. здесь презентовали обновленную экспозицию.
Беседовала Инна Кац
Фото предоставлены нашим собеседником. Главное фото материала: Выставка Одесский концептуализм
в Национальном художественном музее Украины. Экскурсовод Семен Кантор. 2015
Часть фото, использованных в материале — из репортажей корреспондентов «Артхива».
Часть фото, использованных в материале — из репортажей корреспондентов «Артхива».
