войти
опубликовать

Фрэнсис
Бэкон

Биография и информация

Фрэнсис Бэкон (28 октября 1909, Дублин, Ирландия – 28 апреля, 1992, Мадрид, Испания) – английский художник-экспрессионист, мастер фигуративной живописи. Несколько картин Бэкона фигурируют в списке самых дорогих: в 2013 году его работа «Три наброска к портрету Люсьена Фрейда» была продана за 142.4 миллиона долларов.

Особенности творчества Фрэнсиса Бэкона: Фрэнсис Бэкон создавал тревожные и пугающие образы, основанные на трансформациях человеческого лица и тела. Его любимые темы – крик, страдание, потеря, смерть. Характерная форма – триптих. Законченные картины Бэкон часто называл «этюдами» или «набросками».

Известные картины Фрэнсиса Бэкона: «Три этюда к фигурам у подножия распятия», «Три наброска к портрету Люсьена Фрейда», «Живопись 1946», «Этюд к портрету папы Иннокентия X».

Кричащий папа


Первым папой, которого Фрэнсис Бэкон заставил кричать, был его собственный. Эдвард Бэкон происходил из старинного и знатного рода, он был потомком того самого Фрэнсиса Бэкона, лорд-канцлера Англии, философа, основоположника эмпиризма. В 1909-м, когда родился Фрэнсис-младший, Эдвард Бэкон жил в Дублине, где разводил и объезжал скаковых лошадей. Он с детства приучал сына к верховой езде. Фрэнсис же изо всех сил старался держаться подальше от конюшен – астматик, рядом с лошадьми и собаками он попросту задыхался. С началом Первой мировой Бэконы переехали в Лондон – капитан Эдвард Бэкон получил должность в военном министерстве. В 1918-м они вернулись в Ирландию, но из-за гражданской войны были вынуждены постоянно переезжать с места на место, и начальное образование Фрэнсиса ограничилось двумя классами муниципальной школы.

Фрэнсис кашлял, на лице отца все отчетливей проступало разочарование: слабый женственный мальчик не подавал больших надежд. Не был он близок и с матерью – воспитанием пятерых детей Бэконов (у Фрэнсиса было две сестры и двое братьев) по большей части занималась няня Джесси Лайтфут.
Гримаса раздражения уступила место брезгливой ярости после того, как капитан Бэкон застал сына перед зеркалом в мамином белье.

Когда Фрэнсису исполнилось 17, отец отослал его в Лондон. Юноша жил в столице на 3 фунта в неделю, которые высылала ему мать. Читал Ницше. Перебивался мелкими кражами и случайными заработками: пробовал силы в качестве домашней прислуги, работал в магазине (разумеется, женской) одежды. Саркастичный, острый на язык юноша, он нигде не задерживался надолго. Вскоре Фрэнсису Бэкону пришлось осознать и принять два факта. Первый: он стремительно опускается на живописное лондонское дно. И второй: живописное лондонское дно ему по душе.

В 1927 году Эдвард Бэкон предпринял отчаянную попытку вернуть сына к «нормальной» жизни. Он настоял, чтобы Фрэнсис поехал на полгода в Берлин вместе с Сесилом Харкот-Смитом – родственником по материнской линии. Сесил обладал внешностью и повадками образцового самца. Кроме того, он тоже был коннозаводчиком и отставным офицером – Эдвард не сомневался, что такая компания повлияет на его непутевого сына самым положительным образом.
«Дядя» оказался не самых честных правил: Сесил Харкот Смит вступил в связь с юным Бэконом практически сразу по прибытию в Берлин. Хуже того, в Берлине Фрэнсис посещал ночные клубы, смотрел фильмы Фрица Ланга и Сергея Эйзенштейна, общался с богемной публикой – конечно, вскоре он ощутил творческий зуд. Из Берлина Бэкон уехал в Париж, где побывал на выставке Пикассо, которая окончательно снесла ему голову. Последние надежды капитана Эдварда Бэкона рухнули: Фрэнсис решил стать художником.

В 1929 году Фрэнсис Бэкон вернулся в Лондон. Вместе со своей верной няней Лайтфут и состоятельным любовником Эриком Холлом он основал небольшую компанию, специализировавшуюся на дизайне интерьеров. Большого успеха эта затея не имела, хотя некоторые работы Бэкона-дизайнера были упомянуты в журнале «The Studio» как примеры «1930 года в британском декоративном искусстве». В это же время он впервые попробовал писать маслом. В 33-м он впервые продал свою картину – «Распятие». Окрыленный этим успехом, Бэкон решился на персональную выставку, но тотчас получил щелчок по носу: нулевые продажи, негативная рецензия в «Таймс». В 36-м кураторы Международной Сюрреалистической выставки отвергли его работы, поскольку сочли их «недостаточно сюрреалистическими». Разочарованный художник уничтожил практически все, что успел нарисовать к тому моменту, и некоторое время не притрагивался к холсту.

В 40-м умер Эдвард Бэкон. Фрэнсис (его братьев к тому времени уже не было в живых), распорядился обставить похороны настолько скромно, насколько возможно. Началась Вторая мировая война.

По причине слабого здоровья Бэкона не призвали в регулярную армию, но он добровольно служил в частях гражданской обороны до тех пор, пока это позволяла его астма.

В 1943 году Бэкон вместе с Эриком Холлом поселился в Южном Кенсингтоне, в доме, где в прошлом жил и работал Джон Эверетт Милле. Крыша сохранилась лишь эпизодически, но в целом дом неплохо пережил бомбардировки – Бэкону удалось приспособить под студию старый бильярдный зал. Неизменная няня Лайтфут, ввиду отсутствия альтернативы, спала на кухонном столе. Здесь же с ее благословения Бэкон и Холл обустроили нелегальное казино. У этой няни не нужно было спрашивать. Кружка, рулетка и другие необходимые в быту вещи были у нее всегда под рукой.

Нескромное обаяние порока


Первый успех настиг Фрэнсиса Бэкона в 1945-м. В лондонской The Lefevre Gallery состоялась выставка, на которой, кроме тогда еще безвестного Бэкона, экспонировались Грэм Сазерленд и Генри Мур.

Брызжущая животной агрессией, во всех смыслах кричащая, воспаленная и бескомпромиссная работа «Три этюда к фигурам у подножия распятия» сходу поделила реальность на «до» и «после». Она мало кому понравилась. Впрочем, никто не сомневался: Бэкон – явление, с которым отныне придется сосуществовать и считаться.

Год спустя Фрэнсис продал свою картину «Живопись 1946» - в некотором роде «досрочную» антологию своих классических кошмаров. И (прихватив любовника и няню) отправился в Монте-Карло – проматывать гонорар в 200 фунтов. Здесь с Бэконом произошел эпизод, сыгравший не последнюю роль в становлении его творческой манеры. По большей части в Монте-Карло Фрэнсис Бэкон пил и играл в рулетку. Но время от времени он все же ощущал потребность что-нибудь написать и брал в руки кисть. Однажды, проигравшись в пух и прах, Бэкон обнаружил, что у него нет ни холста, ни денег, чтобы его купить. Он взял какую-то неоконченную картину, перевернул ее и стал писать с обратной стороны холста. Незагрунтованный холст быстро и необратимо впитывал краску – работать приходилось стремительно и точно. Это бодрило. Это дисциплинировало. Это делало мазки авторскими и узнаваемыми. С тех пор Бэкон всегда работал так, независимо от того, выпадал ему чет или нечет.

Вернувшись в Лондон, Бэкон продолжал жить завораживающе полнокровно. Его личная жизнь была бурной. Его стакан никогда не бывал наполовину пуст – Бэкон выпивал залпом, чтобы тотчас наполнить до краев. В лондонских казино его обожали. Однажды в одном из игорных домов Бэкону предложили кредит. И тот сразу же спустил на рулетке сорок тысяч – огромные, по тем временам, деньги.

Одним из его любимых притонов, его «местом силы» был паб “Colony Room” в Сохо. Это место пользовалось популярностью среди лондонской богемы (не в последнюю очередь благодаря тому, что здесь часто бывал Бэкон). Размытые плотным табачным туманом, деформированные опьянением или похмельем лица местных пропойц, были для художника бесперебойным источником образов. Причудливые трансформации, которым Бэкон подвергал героев своих портретов, его патентованные биоморфы – для завсегдатаев "Colony Room” все это не было такой уж невидалью. Пожалуй, не будет большим преувеличением сказать, что для них Фрэнсис Бэкон был реалистом.

Впрочем, Бэкон приходил в "Colony Room” не за вдохновением. Здесь он был дома. Самозабвенно пил. Азартно терял человеческий облик. Бузил и лез в бутылку. Случалось, едва стоящий на ногах Бэкон, выступал в "Colony” с гневными обличающими тирадами в адрес, к примеру, «всех этих жалких размалеванных педерастов». Сам он притом нередко бывал густо накрашен и одет в кружевное белье.

Обратная сторона холста


Удивительно, но у такого беспокойного, разрушительного, порой совершенно невыносимого персонажа, как Фрэнсис Бэкон, было довольно много друзей. Его связывала долгая, крепкая и платоническая дружба с Люсьеном Фрейдом и фотографом Джоном Дикином. Он дружил с женщинами – натурщицей Генриеттой Мораес, куратором Прадо Мануэлой Мена Маркес, владелицей "Colony Room” Мюриэл Бэлчер. Отдельный пункт в этом списке – Изабель Роусторн – художница, вошедшая в историю еще и как единственная женщина, с которой у Бэкона, по его собственным словам, «кажется, что-то было».

Еще более удивительно, что столь насыщенный образ жизни не мешал Бэкону работать. Он писал быстро, помногу, сериями: одних только «кричащих пап», так или иначе перекликающихся с Веласкесом, искусствоведы насчитали около 40.

Существо противоречивое и сложноустроенное, он боялся и вместе с тем жаждал быть отвергнутым – боль для него была главным (если не единственным) средством общения с реальностью. Впрочем, у реальности были на него другие планы – Бэкона признали довольно быстро.
В 60-е он входил уже как наиболее влиятельный современный художник Британии.

Как и его картины, Фрэнсис Бэкон трудно поддавался прямолинейным трактовкам – слишком странный, слишком парадоксальный. Лысеющий, в неизменной кожаной куртке, он выглядел как типичный лондонский гопник, даже когда подводил глаза и надевал под куртку чулки в сеточку. Казалось бы, место ему не в Прадо и галерее Тейт, а в романах Ирвина Уэлша или фильмах Гая Ричи. Многие из его интервьюеров признавались, что были приятно удивлены. Собираясь на интервью, они готовились к встрече с мрачным и агрессивным монстром, а знакомились с бесконечно обаятельным, искренним, испуганным человеком. Когда Бэкона спрашивали о природе жестокости, мрака и ужаса, царивших на его картинах, он лишь пожимал плечами: «Неужели я могу нарисовать что-нибудь более жестокое, мрачное и страшное, чем реальность?».

Paint it Black


В 1963 году Бэкон познакомился с Джорджем Дайером. Их отношения длились восемь лет. В слипшемся спагетти обнаженных тел на полотнах Бэкона зачастую не разобрать, где любовь, а где реслинг. В личной жизни Фрэнсиса Бэкона тоже не было четких границ. Нежность и жестокостью, сладострастие (это слово художник особенно любил) и боль, удовольствие и чувство вины смешивались в ней в непредсказуемых и причудливых пропорциях. Если учесть, что Бэкон редко бывал трезв, а также припомнить, что гомосексуализм перестал считаться в Англии уголовным преступлением лишь в 1967 году, нетрудно представить, каким эмоциональным хаосом сопровождались его романы. Бурные ссоры и примирения, измены и раскаянье, щедрые жесты и несдержанные обещания: за исключением совсем уж мимолетных, все отношения Бэкона были плюс-минус такими. От большинства любовников Джорджа Дайера отличало то, что его Бэкон действительно любил. Чувство было сильным и взаимным.

Дайер не отличался острым умом. Он не ладил с законом, был хорош собой, по-своему наивен. В прошлом боксер-любитель, он казался Бэкону воплощением той простоты, непосредственности и невинности, что свойственны выходцам из бедняцкого Ист-Энда. То, что Дайер был склонен к депрессиям, паранойе и всевозможным психозам (кроме прочего, у него были нешуточные проблемы с героином), его ничуть не смущало.

В течение восьми лет Джордж Дайер был музой Бэкона и его неизменным спутником - в алкоголических одиссеях, на всенощных у рулетки, на светских (или не слишком) мероприятиях. Потом Дайер покончил с собой.

В 1971-м Фрэнсис Бэкон поехал в Париж представлять свою ретроспективу в Гран-Пале. Дайер поехал с Бэконом, хотя в их отношениях к тому времени уже наметился кризис. После очередной ссоры Джордж Дайер принял смертельную дозу барбитуратов – его нашли мертвым в туалете отеля.

Окончательно оправиться от этой потери Бэкон так и не сумел. Результатом трагедии стали вечно кровоточащий комплекс вины и серия работ, посвященных памяти Дайера - так называемые «черные триптихи».

После смерти любовника Фрэнсис Бэкон стал чаще писать автопортреты. На вопрос «почему?» он отвечал: «Мои друзья мрут, как мухи, мне больше некого рисовать».

Его манера изменилась. Его картины по-прежнему было трудно перепутать с чьими-то еще, но первобытная ярость уступила место траурной сдержанности красок и форм. Один из самых неистовых и бескомпромиссных художников XX века, он, кажется, принял неизбежность старения, смерти, потери.

Само собой, Бэкон продолжал пить. В 89-м ему удалили почку, но это его не остановило - Бэкон продолжал регулярно патрулировать питейные заведения. «Когда пьешь с 15 лет, - говорил он, - нужно радоваться тому, что у тебя осталась хотя бы одна почка». Одним из немногих плюсов такого образа жизни стало знакомство с Джоном Эдвардсом, барменом из Сохо. Бэкон встретил Эдвардса в 74-м – через три года после смерти Дайера.

Эдвардс тоже был хорош собой. В остальном это была полная противоположность Джорджу Дайеру. В определенном смысле спокойный и взвешенный Эдвардс заменил Бэкону покойную няню Лайтфут: он вел его финансовые дела, оберегал от «дурных влияний», пекся – по мере возможностей – о его здоровье. Он был рядом до самой смерти художника и унаследовал изрядную долю его имущества – суммарной стоимостью в 11 миллионов фунтов.

Возможно, по его картинам этого не скажешь, но Фрэнсис Бэкон оставался неисправимым оптимистом до самого конца. «Я верю в ничто, – говорил он в одном из поздних интервью. – Ты рождаешься, живешь, а потом просто наступает ничто. Но знаете что? Я рожден с оптимистичной натурой, у меня просто нет выбора. Так что, я преисполнен оптимизма по отношению к этому самому ничто».

В 1992 году Фрэнсис Бэкон не внял предостережениям врачей и поехал в Испанию. Он умер от сердечного приступа на родине Веласкеса. Пожалуй, единственного бога, в которого верил.

Автор: Андрей Зимоглядов