Заслуженный художник России, Заслуженный деятель искусств, преподаватель Московского государственного академического художественного института им. Сурикова и Московского полиграфического института.
Заслуженный художник России, профессор, один из блистательных иллюстраторов детских книг.
Его первым учителем был брат матери — Владимир Михайлович Голицын, замечательный человек и талантливый художник-романтик, позже погибший в сталинских лагерях.
«Я много рисовал, а он приговаривал: «Рисуй больше — художником станешь...».
В 1956 году Владимир Перцов окончил Московский полиграфический институт и стал активно сотрудничать с издательствами. Эти первые работы характерны для своего времени, для молодого поколения художников книги 50-х и 60-х годов. Книжная графика избавлялась тогда от дотошной повествовательности, искала живой, подвижный графический язык, заменяя уже привычную черную акварель быстрым бегом пера, а подробные страничные иллюстрации — легкими заставками перед началом глав или рассказов. Именно таким образом проиллюстрировал и оформил Перцов несколько книг советских писателей. Рисунок в них живой, бойкий, но еще без какой-нибудь своей, только перцовской изюминки, слишком общий для всей тогдашней молодежи. И заголовки — свободные, беглые, легко написанные тем же пером и в том же ритме, что и рисунки, тоже, как у всех, исполненные в распространившихся тогда угловато-небрежных формах.
В детской книге, в которой он по преимуществу работает и поныне, ко всему этому прибавился еще и цвет — сочный, открытый. Цвет не «проваливается» у Перцова в глубину бумаги, не строит за плоскостью страницы иллюзорное пространство. Голубое, оранжевое, чёрное живет на самой этой плоскости, в подвижном, бойком ритме, совпадающем с подвижностью персонажей его рисунков.
Художник Май Митурич так написал о своем друге Владимире Перцове: «Яркий иллюстратор, вдумчивый, серьезный рисовальщик, Перцов к тому же великолепно владеет шрифтом. Будучи добрым товарищем, он никогда не отказывает в помощи по части шрифта своим менее разносторонним друзьям. Нельзя без восхищения наблюдать за тем, как Перцов рисует (именно рисует) свои буквы. Без эскиза, даже без предварительной разметки и обязательных линейки и угольника, вначале задумавшись, он водит в воздухе кисточкой или пальцем. Прицеливается. Слово, строку он может начать рисовать с середины, с конца. И становишься свидетелем подлинного чуда, когда кривоватые в отдельности буквы укладываются, благодаря чудесному ритмическому дару художника, в стройные звучные строки, органически связанные с предложенным ему изображением».
В самом деле, шрифтовой дар этого художника замечателен и на редкость своеобразен. В искусстве шрифта, строго каноничном, как ни одно другое скованном многовековыми традициями, Перцову удается быть удивительно непринужденным и свободным. Он не строит и не вычерчивает буквы, не пишет их каллиграфически выработанным изящным почерком. На обложках и титульных листах многочисленных детских книжек он рисует сочной кистью, свободным, неровным мазком свои часто угловатые, не одинаковые по наклону, по толщине и насыщенности цветом, как будто небрежные и корявые буквы. Но вот эти его грубоватые надписи делают книжку неожиданно нарядной, живой и привлекательной.
Они разговаривают с читателем не чопорным языком классического шрифта, и речь их оказывается для маленького читателя очень своей и понятной. Ведь он и сам, кажется, мог бы нарисовать почти такую же, растекающуюся неровными кляксами, замечательно большую — во весь лист — букву! Они же почти одушевленные, живые существа — эти перцовские буквы: каждая со своим характером, который очень часто совсем иной, чем у соседних знаков в одном слове.
Прекрасно увязываясь в целое — в слово, в строку, в страницу или разворот (так выразительно размахнулось у него через весь разворот громадное и как будто шевелящееся, живое слово «Тараканище»!), эти буквы не теряют своей индивидуальности и живут в очень цельной композиции всегда дружной, но на редкость пестрой семьей.
Еще одно чудо — это отношение надписей Перцова к рисункам других художников, сделанным для тех же книжек, для тех же титульных листов и обложек. Среди этих художников — М. Митурич, И. Бруни, Е. Монин, В. Лосин — мастера с характерными и разными графическими почерками. Но каждый раз вроде бы небрежные, легко, с налета сделанные заголовки Перцова удивительно попадают в унисон с ритмом и строем помещенного рядом рисунка, подхватывают манеру того или иного художника, так что кажутся написанными той же рукой, той же кистью.
Самый темп письма и пластика кистевого мазка в точности совпадают с темпом и пластикой рисунка. Невозможно представить себе, что эти иллюстрации не задумывались с самого начала в полном единстве, в общей композиции с такими шрифтами. Между тем рисунки, конечно же, делались отдельно и попадали в руки Перцова уже готовыми. Особенно к стеклянно-прозрачному миру иллюстраций Мая Митурича, которому акварельная кисть определенно служит орудием рисования, а не живописи, подобрал Перцов очень тонкие шрифтовые «ключи», и притом совершенно различные в разных его книгах.
Уже этих многочисленных книжек, в которых Перцов выступает в соавторстве со своими друзьями-иллюстраторами (и где его творческое участие большей частью даже не отмечается в выходных данных), было бы довольно, чтобы судить о нем как о ярком и своеобразном мастере книжного искусства. Но есть также и солидный ряд таких изданий, где Перцов — полноправный автор, создатель не только шрифтового оформления, но и всего художественного замысла книги, ее общей графической композиции и многочисленных иллюстраций.
Произведения Владимира Валериевича хорошо известны по многим отечественным и зарубежным выставкам, в том числе и персональным. Особенно он любил выступать вместе со своими друзьями-единомышленниками — Вениамином Лосиным, Евгением Мониным (недавно умершим), Виктором Чижиковым. Они были столь неразлучны, что их прозвали мушкетерами.
«Я счастлив, что работал вместе с ними, что принадлежу к русской школе графического искусства, известной всему миру своим высоким профессионализмом».
Свою собственную тему, особый художественный мир он открыл для себя не сразу — уже на исходе первого десятилетия творчества. Это был мир русской старины — достоверный и легендарный, обогащенный и украшенный фольклором, но сохранивший под его яркими красками зерно исторической подлинности — русская история, русские легенды, сказки и былины.
В 1969 году Перцов выполнил четыре больших листа на тему поморского сказа Б. Шергина «Ваня Датский». Задуманные первоначально как самостоятельная станковая серия, они в 1971 году превратились в книжку. Четыре иллюстрации — как будто немного даже для небольшой детской книжки. Но в каждом рисунке у Перцова не одна сцена, а целый рассказ, несколько связанных эпизодов, искусно и нарядно развернутых на плоскости листа и соединенных слегка стилизованными под старинное письмо кусочками текста.
Одна, главная фигура в центре (сам Ваня или его мать) и пестрый калейдоскоп более мелких сценок вокруг, живая суета старинного быта — архангельского или датского, трактованная с привычной Перцову добродушной иронией. Но при условной плоскости изображений, отсутствии глубинного пространства (а иначе бы и не связать отдельные эпизоды в единый декоративный узор), при несколько театральных, подчеркнутых жестах и мимике персонажей жизнь их изображается художником очень заинтересованно и конкретно, с живым вниманием к немногочисленным, тщательно отобранным подробностям старинного быта.
Второй книжкой, определившей темы и стиль дальнейших работ Перцова, была проиллюстрированная им былина «Садко» в пересказе А. Нечаева (1970 год). Сюжет былины, в сущности, сказочный, и яркая нарядность перцовской книжки вполне этому соответствует. Но все же художнику показалось и здесь более интересным развернуть в ней живые исторические картины жизни древнерусского торгового города. Сам Новгород, наряду с Садко, является героем этих иллюстраций, и потому книжка открывается и завершается занимающими по целому развороту топографически точными изображениями города «с птичьего полета» — как на старинных планах. В начале книжки — Софийская сторона с Кремлем, в конце — Торговая. Среди деревянных хором белизной сияют каменные палаты и церкви, беглые надписи называют главные сооружения Новгорода.
Декоративная живописная манера иллюстраций Перцова оказывается здесь достаточно гибкой, чтобы, не создавая стилистического разнобоя, вводить зрителя то во вполне реальный (хотя и экзотически нарядный) уличный быт древнего города, то в сказочный подводный мир морского царя. Объединяет же оба мира сам Садко — добрый молодец в ярко-алой рубахе, нарисованный, при всей к нему симпатии, не без доли присущего Перцову гротеска. Эта алая рубаха, появляясь на каждом развороте, и ведет нас сквозь книжку, объединяя и скрепляя ее пространственную композицию.
С тех пор Владимир Валериевич проиллюстрировал более ста книг. Из значительных — три серии рисунков к сочинению Олега Тихомирова «На страже Руси», своего рода триптих, повествующий о великих русских полководцах — Александре Невском, Дмитрии Донском, Козьме Минине и Дмитрии Пожарском. Художник досконально изучал исторический материал. Для того чтобы подготовить иллюстративный цикл «На поле Куликовом», он поехал в Задонщину, долго бродил по лесам и полям, по берегу реки Непрядвы, по окрестным деревням.
Очень важными в творчестве Владимира Перцова стали иллюстрации к пушкинской «Полтаве». Художник постарался как бы «переложить» для детей величие этой вполне «взрослой» поэмы, шедевра отечественной литературы, простоту и доступность языка, сложность и глубину исторических образов.
Иллюстрировал Перцов также и сказки. Ему хорошо дается невсамделишность сказочных персонажей, он умеет подчеркнуть условность, выдуманность таинственного сказочного мира.
Среди проиллюстрированных Перцовым книг «Михайло Ломоносов» Олега Тихомирова, «Конек-Горбунок» Петра Ершова, «Федорино горе» Корнея Чуковского, «Сказ о Петре Первом», рисунки к русским былинам и сказкам (в том числе — А.С. Пушкин, В.Ф. Одоевский, К.И. Чуковский). Очень плодотворным было сотрудничество с писателем, его дядей, Сергеем Михайловичем Голицыным. Владимир Перцов сделал рисунки к трем его книгам, объединенным одной темой — защитой Руси от иноземных захватчиков.
Владимир Перцов — признанный мастер. Он получил около 40 почетных дипломов. Вероятно, больше, чем кто-либо из детских художников. Его рисунки можно отличить на любой выставке, в любом, самом почтенном соседстве. Его произведения ёмки, удивительно пластичны, энергичны и эффектны. Художник умеет строить сложнейшие, многофигурные, многосюжетные композиции, но так просто, доступно, увлекательно, что эти рисунки можно смотреть долго и всегда открывать для себя что-то новое, неожиданное.
И конечно, поражает великолепное знание исторического и этнографического материала. Здесь все достоверно — одежда, оружие, пейзаж, лица. Но вместе с тем здесь нет ничего натуралистического, никаких изломов, патологии или неврастении. Его рисунки по колориту очень музыкальны, настолько он умеет сопоставить цвета, их отношения, тона, колорит. Они рождают мелодию возвышенную, взволнованную и суровую.
«Последнюю книгу я иллюстрировал в 1997 году. С тех пор, вот уже семь лет, не сделал ни одного рисунка к детской книге. Для художника — это трагедия. Всю жизнь отдать детской книге, быть признанным специалистами и читателями — и такой печальный финал! Откровенно, мне даже не хочется работать в сегодняшних условиях непрофессионального, невежественного, «базарного» отношения к детской книге. Она стала товаром, а не произведением искусства, в том числе и графического. Сегодня хорошие художники не нужны. Вот и остались мы без работы...»
Больно, обидно слушать старого художника. Быть может, он не во всем прав. Ведь с каким удовольствием Владимир Валериевич говорит о своих учениках, студентах Университета печати (бывшего Полиграфического института). Говорит и о том, как они жадно и благодарно воспринимают его искусство и находят возможности его использования в сегодняшние дни. Значит, оно нужно, значит, оно не умерло!
