Тачат родился в городе, где таланты вовсе не редкость. В Александрополе-Гюмри. Семья была всем на зависть — священник, носитель национально-освободительных идей, и преподавательница математики. Но юного Тачата вначале увлекла музыка. Он даже принимал участие в первом спектакле “Ануш”, состоявшемся в августе 1912 года в родном городе, — играл на флейте. 95 лет назад.
Пятнадцатилетним он с отцом поехал в Ани — смотреть романтические развалины бывшей столицы. Как знать, не это ли стало прапричиной позднейших занятий искусством. Но была еще одна веха: общение с Акопом Коджояном и поездка в Иран в начале 20-х... В любом случае официально в искусство он пришел уже зрелым, женатым человеком, когда в 25-м поступил учиться во ВХУТЕМАС, и не к кому-нибудь, а к самому Фаворскому — великому графику-книжнику и едва ли не философу. Это была завидная школа, в русле передовых тенденций своего времени. Лидеры ВХУТЕМАСа задавали тон, слышимый далеко за пределами Москвы. Тачат прогрессировал на глазах, участвовал в выставках, правда, в те годы весьма скудных и непрезентабельных.
Рисовальщик Хачванкян виртуозный. Блестящий. Портреты и жанры свидетельствуют об этом. Даже в карандашных набросках проглядывается собственный язык, стиль, а главное — вкус. Вернувшись в Ереван в 30 году, он занялся преподаванием и стал по приглашению Чаренца техредактором в Госиздате Армении. Работает до 1936-го или 1937 года. Интенсивно и яростно, как будто чувствуя близкую развязку. И не случайно, ведь еще в 29-м отца и двух его братьев сослали подальше как неблагополучных. А тут — работа в издательстве под началом совсем уж “чуждого” Чаренца. Сотрудничество поэта и художника дало поразительные по качеству и обилию плоды. Десятки книг армянских и зарубежных, в том числе русских, авторов. Вплоть до Марксова “Капитала”. Ему, впрочем, удавалось все, особенно национальная классика, поэзия в частности. Он проектировал всю книгу целиком — от корки до корки, до последней буковицы и орнамента. Хачванкян был лаконичен и емок, элегантен и изыскан, линия его упруга и точна. Никаких излишеств — он знал меру во всем. И разве только в книге? Ему приходилось делать и папиросные коробки, и плакаты. Разумеется, в духе времени. Агитпроп не допускал разночтений, но Хачванкяну удавалось выкручиваться — получались очень даже выдающиеся вещи. Занимался он и живописью — кто, даже график, может избежать ее магии? Из немногих сохранившихся полотен и этюдов маслом особенно хороши его натюрморты и пейзажи — совершенно свежие и ясные, тонкие по цвету. Природный дар и ВХУТЕМАС давали о себе знать.
Сталинская мясорубка зацепила и тихого, интеллигентного художника. Органы заинтересовались им, настырно-ненавязчиво склоняли к доносам. Но не на того напали. Как свидетельствуют родные, он надеялся, что пронесет. Увы. Художника арестовали в апреле 38-го и только в июле 39-го — томили изуверы 16 месяцев — приговорили к 8 годам ссылки с правом переписки. В августе он оказался в ленинаканской тюрьме (прощание с родным городом?), а к началу 40-го в Магадане. Его устроили художником в клубе. Вот что вспоминает другой узник ГУЛАГа писатель Вальтер Арамян: “Тачат раньше меня очутился в Магадане, он похудел, осунулся, глаза сильно запали, стали еще чернее и крупнее. “Меня оставят в Магадане, — сказал он, — в качестве художника. Буду писать лозунги, малевать картины, словом, будет не так плохо. Я попрошу начальство, чтоб и тебя оставили в Магадане, скажу, что ты тоже художник, возьму на себя всю работу — они не догадаются. Говорят, на Колыме худо, с рудников никто не возвращается”.
Писать одобряющие и патриотические лозунги и малевать соцреалистические картины и портреты вождей Тачату Хачванкяну пришлось недолго. 14 марта 1940 года он умер. Официально — от общего заражения крови. Сломался художник, не выдержал. Один из миллионов, но для нас, для национальной культуры — большой художник. Уцелей он — армянская книга, графика могла бы пойти по другому пути. Не случилось.
(Из статьи “Меня оставят в Магадане...” Карэн Микаэлян, ресурс "Новое время" 31 июля 2007г.)
